— Что, дедушка, переправиться не можешь? — услышал он за спиной сочувственно-добродушный голос и повернулся.

Судя по погонам, перед ним стоял офицер. Но, признаться, дед Роман не разбирался в чинах.

— То-то и оно, товарищ командир.

У старика, конечно, не было никакой надежды на помощь. И хотя он иногда при разных обстоятельствах вспоминал господа-бога, но в чудеса не верил. А рассказал он офицеру всю историю так просто, чтобы хоть с кем-нибудь поделиться своим горем.

В это время к ним подошел другой офицер. Он приложил руку к козырьку:

— Товарищ майор, личный состав батальона распределен по группам и приступил к работе.

— Хорошо, — ответил майор, — прикажите младшему лейтенанту Кротову подготовить понтоны. Нужно срочно переправить дедушку на тот берег.

Не прошло и двадцати минут, как вороной вместе с дрожками был уже на понтонном плотике. Дед Роман стоял, придерживая под уздцы коня, и все еще не верил в происшедшее.

— А выдержит? — опасливо спросил он.

— Будьте уверены, дедушка, — ответил молоденький сержант, командовавший бойцами на плоту. — Мы еще не такие штучки переправляли. И водная преграда была пошире, и под огнем. Будьте спокойны, на то мы и саперы!

— Да-а, — дед Роман вздохнул. — Теперь нам мученье без моста будет. А ведь на станцию часто приходится ездить. За материалом — за краской, за железом, за стеклом. Мы теперь строимся обширно, по плану. Вы к нам в колхоз через год-два приезжайте — подивитесь.

— У вас тоже пятилетка, стало быть? — спросил сержант.

— А как же, — не без гордости ответил дед Роман. — Обсуждали… Что у нас в «Новой жизни» через пять лет будет — и говорить не приходится.

Усиленно работая веслами, бойцы быстро переправили понтоны к другому берегу. Они помогли деду вывести на берег коня, пожелали ему успехов и поплыли обратно.

На том берегу, где еще полчаса назад, горюя, стоял дед Роман, собралось много солдат, слышались команды. «Учатся, — подумал дед, — маневры проводят». И не знал старый Роман, что это был саперный батальон, вышедший ночью на выполнение срочного задания.

На станцию дед Роман приехал задолго до прихода поезда. Вечером он встретил Гришу Нечаева, и они зашли в станционный буфет, чтобы, как полагается при встрече, выпить по сто граммов, а если понравится да по ходу разговора потребуется, то и по двести. Дед рассказывал о житье-бытье в колхозе и обо всех новостях. Не утерпел он и по секрету сообщил Грише о приготовлениях к встрече. И вдруг лицо старика омрачилось. Он вспомнил о сбитом ледоходом мостике. Как же они будут переправляться через Усачевку?

— Ничего, Роман Петрович, — успокаивал его Гриша. — Что-нибудь придумаем. Не в таких переделках бывали.

Они переночевали у знакомого телеграфиста и утром отправились в путь.

— Оно, конечно, — рассуждал дед Роман, погоняя вороного, — если бы маневры не кончились, то вчерашний майор нам опять подсобил бы. А ведь сколько они там пробудут, — спрашивать у них не будешь. Дело военное, тайна… Летом бы у Вороньего камня вброд можно. А теперь Усачевка с головой тебя скроет.

Дед хлестнул вороного и вслух вспомнил бога. Разметав по ветру гриву, конь вынес дрожки из болотистой низины на высокий берег Усачевки. И тут дед Роман обомлел.

От одного берега реки на другой был перекинут легкий, поблескивающий чистым настилом теса новый мост. Старик даже опустил вожжи. Разгоряченный вороной с ходу влетел на мост, и высокие колеса дрожек мягко застучали по настилу.

— Вот это по-фронтовому сделано. Как в наступлении. Темпы! — сказал Гриша, улыбаясь и приветствуя бойцов саперного батальона, спешивших приладить к новому мосту перила.

Север. 1947. № 9.

До торжественного момента оставалось всего два часа, и потому на кухне у Марии Васильевны был настоящий аврал. В винегрете картошка еще не соединилась с капустой. Селедка до сих пор не окружила себя гарнирной свитой. Пирожки имели явную тенденцию подгореть, а какао все еще покоилось в коробке.

Иван Дмитриевич несколько раз заходил на «камбуз» и нетерпеливо посматривал на жену.

— Не волнуйся, — успокаивала Мария Васильевна мужа. — Ведь до Нового года еще два часа. Иди лучше расскажи гостям что-нибудь…

Несколько последних лет капитан Иван Дмитриевич Котлов новогодние ночи проводил или в море, или в далеких чужеземных портах. А на этот раз ему посчастливилось получить отпуск, и он оказался дома.

Среди гостей, приглашенных на новогоднюю встречу, был кинооператор Корольков. С Корольковым Иван Дмитриевич познакомился в Мурманске, на киносъемках в порту. Было это прошедшей весной.

Сегодня Корольков появился в квартире Котловых почему-то с огромным чемоданом. И его появление отвлекло Ивана Дмитриевича от «камбузных» треволнений.

— Куда это ты с чемоданом собрался? — спросил удивленный капитан.

— К тебе, встречать Новый год. Приготовь поскорее простыню, да побольше! Пока есть время до Нового года, покажу вам свою картинку. Ты ведь еще не видал, как я тебя изобразил.

Иван Дмитриевич догадался и бросился к бельевому шкафу. А тем временем Корольков вытащил из чемодана портативную киноустановку. Вскоре простыня, развешенная на стене, превратилась в киноэкран. Свет погасили, и аппарат чуть слышно застрекотал.

Женщины, которые помогали Марии Васильевне на кухне, сбежались в столовую.

Мелькнули кадры Баренцева моря, Кольского залива, скалистых берегов. Потом — капитанский мостик, а на мостике — в кителе и в форменной фуражке — Иван Дмитриевич Котлов.

Среди гостей послышались радостные и одобрительные восклицания:

— Ваня! Он, он!

— Иван Дмитриевич!

После портовой панорамы, погрузки и других кадров на экране вновь появился капитан Котлов. На этот раз он пожимал руку какому-то моряку, по всей видимости, иностранцу. И Иван Дмитриевич, и иностранец улыбались. Они рассматривали какой-то предмет, похожий на самопишущую ручку.

— Это Остин Питт, матрос с английского судна, — пояснил оператор Корольков. — Впрочем, Иван Дмитриевич вам все сам подробно расскажет.

— Могу и я кое-что рассказать, — вдруг услышали гости голос Марии Васильевны, которая с риском для новогоднего ужина покинула кухню и стояла сзади. — А теперь разрешите мне накрывать на стол.

Что же было дальше? Нет, вначале, что было раньше.

Последние дни Остин Питт вел себя странно. Это особенно замечал его приятель матрос Парсон. Как-то раз утром Парсон увидел в глазах Остина «сумасшедшинки». Он удивился и осторожно осведомился, не хватил ли Остин чего-нибудь горячительного с утра. Накануне Остин где-то пропадал.

Если Парсону было без малого тридцать лет, то Остину Питту было за сорок.

Парсон был женат. Остин Питт оставался холостяком. Когда-то в юности он полюбил девушку, полюбил, как любят истые моряки. Но однажды, вернувшись из рейса, он узнал, что девушка обманула его в лучших чувствах. Верный своим этим чувствам, он и решил свою судьбу.

Мамаша Остина со дня его рождения души не чаяла в сыне. Позднее ее любовь подогревалась учителем мальчика. Мистер Бенкс говорил, что если способный Остин не будет премьером, то телегу-то впереди лошади он никогда не поставит. Конечно, Остин не стал премьером, но и к лошадям, к телегам, коляскам, фаэтонам и прочим экипажам он остался равнодушным. Он стал моряком, простым матросом.

Однажды в Архангельском порту, вернувшись из интерклуба на судно, Остин на другой день вдруг попросил у старшего штурмана томик сочинений Чарльза Диккенса. Это тоже озадачило его приятеля Джона Парсона, потому что Остина никогда не привлекала литература.

Вопросы, которые задавал Остин, совсем сбили с толку и серьезно обеспокоили бедного Парсона. В самом деле, что мог, например, означать вопрос: «А как ты думаешь, Джон, может ли англичанин жениться на женщине другой страны?» Или: «Кто писал лучше — Диккенс или русский писатель Лев Толстой?»