— Охота — хитрое дело, — рассказывал дядя Андрей. — Ну вот возьмем капкан. Пропах он железом, и ржавчиной, и керосином, и маслом. К такому капкану ни одна лесная тварь не подойдет. Капкан никакого запаха не должен напускать в лесу. Хвоей его почаще протирать нужно. Я даже голой рукой капкана не касаюсь, рукавицы особые у меня вон лежат. А люди думают — секрет какой-то дядя Андрей знает. На дядю Андрея, говорят, зверь сам бежит…

Из окна избушки было видно озеро. Оно лежало длинное, причудливое в своих очертаниях, обнесенное частоколом мачтовых сосен и елей. Казалось, озеро дышало.

— Спать теперь некогда, — сказал дядя Андрей. — Нужно снасть посмотреть.

Озеро запылало, подожженное зарей. У самого берега плеснулась рыбешка.

— И как же хорошо наша жизнь устроена! — говорил дядя Андрей, натягивая свои высокие болотные сапоги. — Никуда я из своих мест не уезжаю, а вещи всякие и харч у меня в избушке со всего государства собраны. Ружье ижевцы смастерили, топор, по клейму видно, в Москве отковали, нож вот этот матрос из Мурманска подарил, сумка ленинградской работы… Махорочку ярославскую курю, чай — таджикский, вот тут написано. Порой вот сидишь так и думаешь: словно у тебя во всем Советском Союзе дружки живут и не забывают, шлют все. Вот так и послал бы в подарок тому таджику, что этот чай вырастил, самую лучшую лисью шкуру.

В тот день мы поздно вернулись от дяди Андрея и пожалели, что в его хижине не было радио. Фашистские войска напали на нашу землю.

Кунд-озеро, где стояла хижина дяди Андрея, лежало в тридцати километрах от советско-финляндской границы. Нам больше не удалось побывать у дяди Андрея. О нем рассказали колхозники, ушедшие из деревни Кундозерской, занятой гитлеровцами и белофиннами.

Дядя Андрей позднее других узнал о войне. Не голосом диктора и не газетным сообщением вошла война в его охотничью избушку, а воем снарядов, тревожным гулом самолетов и автоматными очередями.

Три дня в его избушке лежал раненый пограничник, укрываясь от фашистов.

Когда ночью дядя Андрей проводил пограничника никому не ведомыми тропами за линию фронта и вернулся домой, он застал в своей хижине незваных гостей — немецких офицеров.

Они окружили дядю Андрея и что-то требовали от переводчика-финна.

— Охотник я здешний и ничего не знаю! — отвечал дядя Андрей на вопросы переводчика.

Он смотрел, как три немца пили его водку и ели его копченую жирную рыбу. Двое других уже спали.

Внезапно послышался легкий шум. Немцы уставились на дверь. Дядя Андрей знал: это Боско царапает косяк и просится в избушку. Дверь чуть приоткрылась, и немцы увидели красивую собачью морду. Один из них выхватил пистолет и, не целясь, выстрелил.

— Айн!

— Не надо! — закричал дядя Андрей.

Боско спокойно смотрел на немца.

— Цвай! — произнес немец и вторично нажал на спусковой крючок.

Собака завизжала. Дверь захлопнулась, но немец подскочил и распахнул ее. Он выстрелил в третий раз.

— Драй!

Раненый пес рванулся в сторону, подпрыгнул и, свалившись, замер в траве.

Дядя Андрей посмотрел на свою двустволку и с силой повернул голову в сторону.

В чугунном камельке лихорадочно подергивалось тусклое пламя. Финн-переводчик ухватился за полку и повис на ней. Доски треснули — хорошее, сухое топливо!

— Зачем порушил? — Дядя Андрей вскочил и схватил финна за руку.

— Сиди, — сказал финн, — теперь я здесь хозяин. Карельская земля — наша земля!

Сухие доски ярко запылали в камельке. Пламя гудело, прорываясь через колена трубы.

Кто же здесь хозяин? Кто жил в этих местах двадцать пять лет? Кто построил эту избу? Кто мастерил эти скамейки и полочки, красил наличники, разбивал грядку под окошком? Кто охотился в этих лесах и рыбачил на Кунд-озере?

«Посмотрим еще, кто здесь хозяин!» — подумал охотник.

Всякому тяжело переносить обиду, но особенно тяжело она переживается старыми людьми. Обида еще больше старит их, сутулит, делает молчаливыми.

Дядя Андрей очнулся утром. Финн и немцы спали. Оконное стекло, казалось, плавилось в лучах солнца. Дядя Андрей осторожно поднялся, снял двустволку и тихо вышел из избушки. Вокруг никого не было. Знакомый клест свистел и щелкал в густой, позолоченной солнцем листве.

Для кого теперь будет щелкать и посвистывать эта косоклювая хлопотливая птица? Чей сон будут охранять от ветров стены старой охотничьей избушки? Хозяин должен уйти. Для него всюду найдется крыша.

Настанут другие, как и прежде, счастливые дни. Построит дядя Андрей новую избу у Кунд-озера, и друзья со всей страны помогут ему поднять хозяйство. А захватчикам — ни кола ни двора. В карельских лесах и в избах место только друзьям.

Хозяин снял с шеста несколько колец бересты и швырнул их к стене избушки. Ногой подтолкнул охапку сучьев. Подумал, подошел к двери и подпер ее колом. Все это он делал не торопясь, спокойно, словно обычное свое ежедневное дело. Спокойно чиркнул спичкой. Издали можно было подумать, что охотник собирается готовить себе завтрак: так неторопливы были его движения.

Береста вспыхнула бледным длинным пламенем, почернела и свернулась в тугой ком. Молочный дым пополз по земле.

Дядя Андрей ставнем прикрыл костер, разведенный под стеной хижины, оглянулся и быстрым шагом пошел прочь. Через мгновение он уже скрылся в лесных зарослях.

Утро в северном лесу полно запахов моха и травы, напитанных росой, брусничника и прелой земли, хвои можжевельника и листвы ольхи. Дым горящего сухого дерева, легкий и бесцветный, дополнял утренний запах леса. Пламя охватило избушку. Тихо горели стены, с треском занимались пламенем просушенные солнцем доски у окон и крыши, шипел и дымил в пазах желтый застарелый мох.

Так перестала существовать хижина дяди Андрея — гостеприимная охотничья избушка. В своих стенах она задушила фашистов.

Исчез старый охотник дядя Андрей. А в карельских лесах появился новый отряд партизан. И как рассказывали кунд-озеровские крестьяне, отрядом этим командовал старый человек, меткий стрелок.

Север. 1943.

В одной из рот Н-ского полка бережно хранится железная доска. В центре доски — три отверстия, три пробоины от бронебойных пуль.

Об этой доске я вспомнил недавно, в Москве. Жил я в гостинице. Однажды, когда я вернулся к себе в комнату и еще не успел снять пальто, в дверь постучали.

В комнату вошел офицер с погонами подполковника. Он молча приложил руку к фуражке. Глаза его смеялись, и было видно, что он меня знает. Но я его вспомнить не мог.

— Проходите, пожалуйста, — сказал я.

Подполковник протянул мне руку и сказал:

— Да, времени много прошло. Не помните? А старую книжку о Тигробое помните?

Он улыбнулся. И эта улыбка и особенно напоминание о книге заставили меня все вспомнить.

Зато я не могу сейчас точно сказать, что мы делали в ту первую минуту, когда я узнал в подполковнике бывшего рядового запасного полка Николая Мальгина. Кажется, мы обнимались, помогали друг другу раздеваться, удивлялись и радовались встрече.

Над тремя рядами орденских планок на груди Николая Владимировича поблескивала золотая звездочка Героя.

В то время, почти двадцать пять лет назад, я служил в окружной военной газете. Мне часто приходилось бывать в полку, куда рядовым бойцом пришел молоденький Николай Мальгин.

Был он застенчив и молчалив.

Вечерами доставал из своего мешка старую-престарую книжку с распадавшимися страницами и начинал ее читать.

Однажды я взял у Мальгина эту книгу. Титульного листа не было, я не мог узнать ни автора, ни названия книги. Тогда я наудачу раскрыл страницу и прочитал:

«Отважный Тигробой прицелился и выстрелил. Хищный зверь высоко подпрыгнул и замертво упал на землю».

Сразу же вспомнилось детство. Майн Рид, Густав Эмар, Фенимор Купер…

— Интересная? — спросил я.

— Очень, — ответил Николай. — Я эту книгу, наверное, десятый раз читаю. Про охотника. Смелый был и стрелял метко. Вот таким бы стать! Я ведь тоже охотник. Только в наших местах тигры не водятся. Даже медведи теперь редкость. Одни зайцы, ну и птица разная…