Магнитный летающий кабриолет или мабриолёт, как его обозвала Виола (впрочем, на местном это звучало немного иначе) второй час пытался доставить нас за пределы города. То есть, с того самого момента, как Виола это средство передвижения позаимствовала со стоянки Конторы, лихо взломав приборную панель. Триаморфиня по пути в основном приглядывалась к пустынным улицам да ворчала, что С-трополис как будто подрос, а мы старались не встревать. Лекцию о своем мире Виола начала нам читать минут пять назад, и я сразу же умудрилась ее прервать. Я бы извинилась взглядом, но могла видеть только затылок Виолы.
— Нет, магов стало меньше уже после Четвертой Мировой, хотя не скажу, чтобы их начало рождаться больше после мира. Это, собственно, остатки. Бывшие беженцы построили здесь новые города, потому что на остальных континентах просто невозможно жить. Демографическая ситуация кошмарная. Прокормить двести миллионов человек — это вам… Но особенно плохо не было, даже когда появились эти, — она дернула головой туда, откуда мы летели. — Контора по аномалам. Они и вели-то себя достаточно тихо.
Дорогу нам с грозным ревом пересекла чудовищная рыбина — кажется, треска. Она ничуть не смущалась того, что находится не в родной стихии и передвигалась на трансформировавшихся плавниках. Мне захотелось протереть глаза, но я вовремя увидела ехидную усмешку алхимика.
— Ну, а потом появились с-типы — и тогда всё. Хаос похуже, чем у Эдмуса в голове.
— Ну, уж и хуже! — обиделся спирит, снижаясь и приземляясь прямо внутрь салона. — Ух и воздух тут у вас, на крыльях не держит. А что такое это самое «с»?
Виола передернула плечами. Она говорила с таким равнодушием, как будто речь шла не о ее мире.
— Не знаю. Точнее, забыла. Синтетический, стандартный, или стереотипный, или еще как-нибудь. Скупой. Скучный. Серый. С — все, чем стал наш мир после появления этой заразы.
— Заразы? Это болезнь?
Что угодно могу поставить, Веслав уже начал просчет компонентов для исцеляющего эликсира. Вот только какого? Миры не лечатся алхимией.
— Что-то вроде вируса или программы, наши специалисты до сих пор спорят. Кто-то поддается этому медленнее, кто-то быстрее, кто-то борется годами. Организм, пораженный этой дрянью, начинает функционировать иначе. Перерождается внутренне. Иногда и физически, — она кивнула туда, где как ни в чем не бывало разгуливала по улицам города гигантская треска. — Если это случается с человеком, он будто начинает выполнять какую-то программу. Говорит глупые, заезженные фразы. Совершает одни и те же действия. Все они. Будто у них есть какая-то роль…
Она говорила тише и тише, и из голоса пропадала отстраненность.
— Я думаю, мы все, весь мир заражен этим, но лекарства мы еще не нашли…
— Мы?
— Аномалы. Повстанцы. Или оппозиция. В городах влияние с-вируса сильнее, и мы перебрались в другую местность. И пытаемся как-то… что-то… но пока выходит только с с-типами, а это глупо.
— Вы убиваете людей? — голос Йехара завибрировал от отвращения.
— Они не люди, — отозвалась Виола, уже устало. — Мы проверяли. У них и кровь не идет: у кого краска, а у кого какой-то сок. А основная масса, знаете ли… сколько мы не пытаемся до них достучаться, а они все сидят, и жрут, жрут, и щелкают по клавиатуре, а в глазах у них — ничего.
— Какой ужас, — искренне проговорил Йехар. — Эти с-типы…
— С-типы обычно ведут себя более интересно. Это я о людях.
Алхимик, за неимением подручных твердых поверхностей, шарахнул кулаком по коленке. Конечно, по моей. И не обратил ни малейшего внимания на мой возмущенный вяк.
— Перекос к серости!
— А! — тут же во всю глотку заорал Эдмус. — Так мы все и знали! Что это такое?
— Редчайшее и неприятнейшее явление, — заговорил Йехар, поглядывая на гладкую, будто отшлифованную ленту дороги, вдоль которой мы скользили, — когда мир начинает отклоняться и от добра, и от зла, уходя в равнодушие. В пустоту. Едва ли мы с Глэрионом видели подобное — скорее уж, мы об этом наслышаны. Кажется, ты прав, алхимик, сколь ни скорбно признавать это… Виола, ведь в твоем мире остались только нейтральные стихии?
Виола кивнула. Кажется, она не собиралась рыдать над своим миром. И, кажется, она ничего нового не услышала. Впрочем, чтобы понять, куда катится этот мир, не нужно быть Веславом или Йехаром.
Я как зачарованная наблюдала, как мы в четвертый или пятый раз проезжаем мимо одной и той же композиции: кошка на дереве, старушка под деревом, страж порядка в темно-зеленой форме лезет на дерево спасать кошку. Решить, что мы ездим по кругу, мешали разные окраски кошек и разные фартучки у старушек.
— Трудность заключается в том, — вещал между тем Йехар, — что равнодушие не привносится извне, оно всегда зарождается в сердцах людей мира, в котором происходит перекос. Пожирая людей изнутри, этот коварный враг заставляет их убивать стихии, несущие свет, а потом те, что несут тьму. Что же происходит, когда умирают все стихии, что случается с таким миром — этого не дано знать и нам…
— Пропасть, — пробормотал Веслав. В ответ на вопросительные взгляды он зло отмахнулся.
Город, будто только и ждал жеста алхимика, кончился.
Без всяких перемен. Это я к тому, что при выезде за город воздух обычно свежеет, звуки пропадают и появляется ощущение… свободы какой-то, что ли. Простора. Природы. В нашей Канцелярии это еще называлось чувством стихий, и все выездные пикники мы мотивировали именно так: «Ну что, поехали, почувствуем стихии?»
А здесь — никак и ничего. То самое чувство, как будто ты едешь по центру большого и как следует обустроенного города, а по обочинам пропыленной дороги растут время от времени чахлые деревца.
Лес, в который мы попали почти сразу же, был чересчур ровным и стандартизированным. Все деревья — одного вида, одного размера и почти нет кустарников. И ветра нет. И листва шуршит каким-то странным, не нашим, пустым и невеселым звуком. Веслав тревожно заворочался и что-то забормотал про индикатор, я не вслушивалась. Я искала теперь другие звуки и не находила их: птиц здесь было не слышно.
Да еще эта давящая погода, такая же никакая, как и все вокруг: я могла поклясться, что температура составляет ровно двадцать градусов, ни больше, ни меньше, а влажность при переходе из городской зоны в природную не поменялась, или я этого не почувствовала. Что, кстати, стихийниками воды расценивается как аномалия.
Мабриолет двигался по лесу совершенно спокойно: тропинок видно не было, но зато была совершенно великолепная, посыпанная песочком дорога. На четыре полосы и посреди леса.
— Ах, какой я наивный, какой я бедненький, — вздыхал Эдмус. Время от времени он поднимался на крыло, но вскоре снижался. — Всю жизнь думать, что гнуснее наших дождей и «туманных окон» ничего и не бывает. А тут одна дорожка — и на тебе, перекрывает чуть ли не весь мир спиритов.
В душе я с ним была согласна, но не хотела обижать Виолу.
Табличка с лаконичной надписью «Источник» и стрелкой-указателем вылетела из-за очередного поворота, и такое ощущение, что предназначалась она лично мне. За пару часов нашего проезда или пролета по здешней местности, навстречу нам не попалось ни одного транспортного средства или живого существа.
— Останови, — попросила я. — Мне провести нужно ритуал Знакомства.
Идти оказалось неожиданно долго, а сам источник… Тонкая струйка пробивалась не из воды, а из модернового подобия фонтана. Неподалеку виднелся автомат со стаканами и бутылками, и Эдмус тут же поинтересовался, какая емкость для моего ритуала подходит больше. Я не ответила и посмотрела на «источник» с сомнением. Впрочем, слив имеется, так что теоретически ритуал провести можно. Погрузила руки в не слишком холодную воду, закрыла глаза…
Я — такая же, я — вода. Здравствуй. Если ты позовешь меня — я откликнусь. Если я позову тебя — откликнешься ли ты?
В ответ раздалось неожиданно долгое молчание, а потом меня послали так… Алхимику, великому мастеру цветисто обозначать, куда и кто должен идти, можно было сразу травиться от зависти. В полном шоке я выдернула руку.
