Шагею, сыну Шахмана, не дождавшемуся бригады ИДБС, посчастливилось попасть в мусульманский рай. Приняли его там знатно, усадили на почетное место. Красота кругом неописуемая. У Шагея глаза разбежались, он не знал, на чем остановить взор. В воздухе царило истинное благовоние, пришельцу с Земли трудно было с непривычки дышать.

Нигде никаких секретарей, бдительно охраняющих массивные дубовые двери начальственных кабинетов, а на дверях — никаких предостерегающих табличек: «Прием от и до». Больше того, начальники то и дело выглядывали из кабинетов, сами зазывали к себе посетителей и тут же, не отходя от письменного стола, решали сложнейшие дела.

Шагей не мог налюбоваться райскими красотами. Ангелы обоего пола, неслышно порхая, окружали Шагея и потчевали непередаваемо вкусными яствами и крепким чаем из его заветного старого медного самовара.

Увидев свой самовар, Шагей радостно засуетился. Он готов был обнять его, как родного человека, но самовар вовсю кипел, и бабай чуть не обжегся.

— Каким образом к вам попал мой любимый самовар? — удивился бабай.

— Мы извлекли твой самовар из утильного небытия, — возвестили ангелы под звуки труб, — и сохранили его в ожидании твоего пришествия в рай в благодарность за твою праведную жизнь; ведь ты все годы берег самовар, словно святыню, как память об отце. А тех, кто разлучил тебя с твоим самоваром, всевышний осудил — одну тысячу восемьсот и еще пятьдесят лет вариться в адском котле при температуре в две тысячи градусов.

Сидел себе Шагей в раю и попивал чай, попивал час, попивал два, и казалось, нет конца райскому чаепитию. Над головой летали райские птицы, распевали песни легкого райского репертуара. Шагей аж взмок, неустанно вытирая лицо нежнейшим махрово-райским полотенцем, а расставаться с родным самоваром страх как не хотелось.

Когда же с чаепитием все-таки было покончено, раскрылись райские врата и к старику подбежали семьдесят семь обольстительных красавиц, не сравнимых ни с чем своей неземной красотой. Они подхватили бабая и вознеслись в райские кущи. Боже ты мой! Что только здесь, в кущах, не росло! Тут, видать не без помощи местных мичуринцев, одно дерево приносило сразу семьдесят семь различных плодов и овощей. Да, да, на одном дереве росли апельсины с виноградом, гранаты с арбузами, орехи и дыни! А рядом мирно протекали молочные реки: одна — из взбитых сливок, другая — из кислого молока — катыка.

Райские девушки, отталкивая друг друга, льнули к Шагею, обхаживали его. Эх, скинуть бы Шагею лет пятьдесят, он показал бы райским гуриям, на что способен.

Едва Шагей мысленно высказал столь греховное желание, как свершилось чудо: бабай перестал быть бабаем, исчезли морщины и седина, тело налилось свежей молодецкой кровью, мускулы напряглись, как у молодого в восемнадцать — двадцать лет. Мешкать нечего! Он поманил пальцем самую стройную, самую красивую девушку. Та послушно подбежала, он заглянул в бездонные карие глаза и обомлел… Кто бы, вы думали, предстал перед ним? Соседка Минникунслу! Куда девались ее внушительные отложения на бедрах?! Она была само совершенство и по красоте могла бы сойти за первую гурию в раю.

Минникунслу поднесла земному соседу серебряную чашу со взбитыми сливками. Глаза ее заблестели, словно в них вселились бесенята. Омоложенная Минникунслу прижалась, насколько позволяли райские правила приличия, к Шагею и страстно зашептала: «Десять лет прожили мы с тобой бок о бок. Будь ты чуточку умнее, давно бы понял, что означают мои тяжкие вздохи. Но ты равнодушно проходил мимо, а я уподобилась бездыханной рыбе, выброшенной на берег. Будь ты чуточку умнее, мы давно соединили бы наши дома. Вместо двух труб дымилась бы одна, и мы бы создали для нас с тобой не на небе, а на земле настоящий рай…»

Шагей болезненно вздрогнул и пустился бежать. Минникунслу за ним. Вот уже расстояние между ними — не больше волосинки. Хищной птицей налетела Минникунслу на Шагея, который помолодел и стал во сто крат желанней. Шагей с трудом вырвался из цепких объятий обольстительной соседки. Но что за чертовщина?! Минникунслу обернулась летучей мышью, накрыла молодого джигита широкими крыльями и сковала Шагея с головы до пят железными обручами. Он собрал все недюжинные силы и разжал железные кольца: «Не хочу! Не хочу!» — и проснулся в холодном поту, с тяжелой головой.

Раскрыл глаза. В доме — кромешная тьма, не видать ни зги. Подал голос, никто не отозвался. Тишина. Включил свет. Обошел дом, нигде никакого беспорядка. Всюду чисто, прибрано.

При воспоминании о рае, о встрече в том, потустороннем мире с Минникунслу ему стало не по себе. И приснится же такая чертовщина!..

Вдруг взгляд его упал на вещи, каких раньше не было в его доме: на гвозде в прихожей висели новая заячья шапка-ушанка непостижимой конфигурации и короткое стильное пальто ослепительной, ярко-красной расцветки. А его старой шапки и стеганки и след простыл. Значит, кто-то сюда приходил? И только тут он догадался: да это же были Факай с Акопом! Это дело их рук!

Любопытства ради примерил новую шубу. Наряд для огородного пугала! В плечах — двухметровый балахон, суженный книзу до метра, в длину — словно куртка. Посмотрел на себя в зеркало: настоящий заграничный стиляга.

Засунул руки в карманы шубы и обнаружил записку: «Носите на доброе здоровье, дорогой Шагей-бабай! ИДБС».

Разгневанный Шагей клокотал, точно вода в кипящем самоваре. Баста! Такого издевательства он не потерпит! Он напишет в Уфу! Не поможет — в Москву! Он учинит им, устроителям бытовых сюрпризов, такой сюрприз, что они запомнят его до конца дней своих!

Не дав остыть гневу, он помчался с утра пораньше в новом наряде в комбинат, к Ибрахану. Пусть прохожие подымут его на смех, пусть мальчишки проводят его улюлюканьем, он снесет все колкости и прогуляется по Яшкале в этом шутовском обличье! Неплохо бы еще нацепить на шубу плакат: «Я — жертва ИДБС!» Но сдержался, еще, чего доброго, милиция оштрафует за нарушение общественного порядка.

Несмотря на предупреждение секретарши, что у Ибрахана идет важное совещание, Шагей распахнул двери кабинета. Там кроме Ибрахана был Булат. Они о чем-то оживленно беседовали. При виде бабая в столь странном наряде оба невольно улыбнулись.

— С обновкой вас, дорогой бабай! — с деланным радушием воскликнул Ибрахан. — В новой шубе вы совсем как молодой человек.

Бабай молча сбросил с себя ненавистную шубу и шапку, швырнул их на диван.

— Сами носите, если хорошо! Пускай она и вас молодит, а мне верните мои заветные вещи. Мало вам самовара, теперь за носильные вещи принялись. Я отсюда не уйду, пока ваши бандиты не вернут мне мою зимнюю стеганку с поясом и лисью шапку.

Ибрахан понял, что старик не шутит, нажал кнопку:

— Факая и Акопа — ко мне!

Те на третьей скорости прибежали на зов начальства. Когда же узнали, в чем дело, не испытали угрызений совести, прикинулись невинными овечками.

— Это ваша работа? — грозно спросил Ибрахан, указывая на лежавшие на диване шубу и шапку.

— Наша! — как ни в чем не бывало ответили они.

— Дорогой бабай, прошу вас, наденьте это одеяние и выскажите мастерам свои претензии…

Шагей нехотя снова нарядился в модерновую шубу и шапку.

— В этом наряде вы сделали меня посмешищем всей Яшкалы!

— Мы выполнили все, что вы просили. Нас учили, что желание заказчика — закон… — без тени иронии произнес Факай. Акоп безмолвно кивнул головой.

— Вы слышите, что мастера говорят? Вы сами выбрали фасон…

— Неправда! Я еще с ума не сошел! — истерически запротестовал Шагей.

— Я вам освежу память, — настаивал Факай. — Вы приходили с заказом к нам в ателье…

— Приходил, ну и что?

— Мы отказали вам. Так, мол, и так: есть распоряжение уважаемого Ибрахана Сираевича — принимать заказы на дому. Было такое?

— Было…

— Мы и пришли к вам домой, показали журнал мод, и вы самолично, без нашей подсказки, выбрали этот фасон. Мы сняли мерку и мирно ушли. Теперь, выходит, мы же виноваты. Скажите прямо — фасон вам разонравился. А то с больной головы на здоровую…