— Папа, пожалуйста, не плачь… — а у самого из глаз по щекам текли слезы. — Я не мог, понимаешь… Не мог себя преодолеть… Ты не представляешь, как я боялся тебя, боялся, что ты снова пошлёшь меня в дом на окраине ранчо… Не представляешь, какой ужас испытывал перед тобой… Я не смог тебя спасти, не смог быть с тобой всё это время потому, что тебе было бы хуже, суд запретил мне… И это могло скомпрометировать тебя, тебе могли ещё что-нибудь приписать… Но я… я всё равно люблю его, дедушку, безумно люблю. Мне очень повезло, что у меня такой дед. И он совсем не такой, каким его расписывали. Пойми, я не мог уже оставить его… Просто потому, что люблю, очень люблю…

— Я рад… Он мой отец…

— Да, он твой отец. И он любил тебя, потому хотел, чтобы ты был сильным…

— И я любил его, по-своему, но любил. В том, что я повёл себя, как тряпка, есть только моя вина…

— Не вини себя… Постарайся забыть…

— Ты мой ангел… Мой ангел — твердил несчастный только что раскаявшийся человек.

Самая большая ошибка Джеральда заключалась в том, что он хотел любыми способами добиться любви Адриана, но для себя, а ни для юного своего дитя. Мужчина в глубине измученной души каялся в том бесчеловечном обращении с бедным рабом, искренне раскаивался, но… жалел о злых поступках потому, что увидел какой вред они принесли ему лично. Это перечеркнуло все надежды добиться любви сына и его доверия. И только сейчас аристократ оплакивал свои дурные деяния из-за того, что такое поведение и такое обращение искалечили жизнь жертве, а ни преступнику. Джеральд вечно будет каяться в том, что те пытки причинили такую боль Адриану, в том, что бедняжка не мог спать ночами, в том, что до ужаса боялся своего отца. Раньше сын нужен был господину-отцу для него самого, а ни для того, чтобы у невольника-милорда был любящий отец. Джерри любил своё дитя для себя, а ни для него. И только теперь осознал это.

А ещё, отец всё-таки признался, он страшно завидовал своему чаду. В том поместье для всех Адриан стал новым хозяйским сыном, хотя и не знал об этом, а папаша невольно сравнивал теперешнего «молодого господина» с предыдущим, то есть с собой. И видел прекрасного ангела и нерешительного, мягкотелого труса. И ему захотелось самоутвердиться за счета страданий невинного и беззащитного создания.

— Прости же меня за это, хотя нет мне прощения! Но умоляю, прости, прости когда-нибудь, если сможешь…

Адриан не в силах был что-то сказать отцу, он только плакал.

— Скажи мне, ты прощаешь меня?

— Я прощаю тебя… И простил уже давно…

— Сынок…! — Джерри зарыдал, ещё крепче прижал родное дитя к себе. — Если у меня есть ты и твоё прощение, мне ничего не будет страшно… Хоть я и справедливо лишён родительских прав, могу ли надеяться, что ты будешь ждать меня?

— Да… Я буду каждый день молиться за тебя…

— Сынок, мой любимый сын…

Но в этот момент дверь отворилась, и вышел сэр Гарольд и воскликнул:

— Это что такое?!

Дед побежал к внуку.

— Что он с тобой опять сделал?

— Ничего, дедушка…

— А ну, вставай, моё золотце, — Его Светлость помог внуку подняться с пола, вернее, мягко заставил это сделать, обнял и прижал к себе. — Джеральд, поднимись сейчас же! Что за цирк ты устроил?!

Фил пнул дядю, когда тот продолжал лежать. Кроме Адриана опального аристократа, кажется, никто не простил.

— Правильно, внучек! — одобрил дедушка поступок старшего.

Джеральд встал.

— Прощай, отец! Я пошёл. Нужно расплачиваться за свои грехи…

— Иди! Я провожу тебя!

На полпути Джеральд развернулся и побежал к сыну. Они бросились друг к другу. Но Филипп задержал брата, остановив того за руку.

Джерри подбежал к своему мальчику и снова упал перед ним на колени.

— Прощай, моя единственная радость…

Адриан хотел тоже встать на колени, чтобы обнять папу, но Фил не позволил кузену, в сильнее сжав его локоть.

— Прощай, отец…

— Джеральд, пошли! — позвал Гарольд, постепенно раздражаясь и еле сдерживаясь, чтобы окончательно не перейти на крик. — Мы опоздаем!

— Все, иду, папа… — и он поплёлся к дверям.

…За дверями замка они остановились.

— Туда с тобой и твои Ларри с Берти едут! — усмехнулся отец. — Они на тебя очень злые, считают, что ты вынудил их уволиться. Будь осторожен, — глаза Гарольда недобро сверкнули. — Надеюсь, Ларри решит продолжить спектакль по твоей авторской пьесе, только на сей раз главным героем станет режиссёр постановки! Надеюсь, ты испытаешь то же, что и мой внук, когда ты приказал обойтись с ним подобным образом!

— Если это хоть чуточку искупит мои грехи, я согласен даже на такое…

— Как благородно с твоей стороны! — презрительно скривил губы сэр Гарольд. — Только я не верю, не верю не единому твоему слову!

— Отец, я прощаю тебя, и ты прости меня!

— Что? Ты меня прощаешь? Какая наглость! За что тебе меня прощать?

— За то, что ты сломал мне жизнь!

Тот долго не мог ничего сказать, у него слов не находилось от такой наглости!

— Пошли, — сказал старший сэр, наконец, после долгого молчания, еле скрывая своё презрение, — а то опоздаешь на поезд, держащий свой путь на каторгу! Надеюсь, у тебя хватит совести больше никогда не переступать порог этого дома и… не искать встреч с Адрианом? Всё! Пошли!

Гарольд направился к воротам, думая, что сын идёт за ним, внезапно он услышал крик у себя за спиной!

— Папа!

Его Светлость обернулся:

— Чего тебе?

Джерри бросился к нему… на шею и заплакал, как ребёнок.

— Пожалуйста, умоляю тебя, прости… Если тебе не нужно моё прощение, то мне необходимо твоё как воздух! Прости меня, папочка! Я вёл себя словно последняя свинья! — отец так и стоял прямо как столб, а тот повис на нём. — Прости… Если бы я мог искупить вину…! Но уже, как понимаю, поздно. Ты хотел видеть меня сильным… Ты не сказал мне о том, что дал вольную, чтобы я не чувствовал себя слабаком, ты не сказал мне о Франции, чтобы я почувствовал себя сильным, чтобы я поверил в себя, чтобы, сбежав, я мог сказать: «Я защитил любимую девушку и нашего малыша!»… Прости меня, что я понял это только в самую последнюю минуту…. Если ты прогонишь меня, я пойму…

Гарольд задрожал….От злости? Нет, от другого — от слёз…

— Я не прогоню тебя, — неожиданно ответил он, — ведь ты мой сын, а я твой отец…. Прости же и ты меня. В том, что произошло с Адриашей, есть и моя вина, ведь это я сделал тебя таким. Если я недолюбил тебя в детстве, если слишком мало уделял внимания, прости меня, сынок…

— Я… я… прощаю тебя…. Если есть за что… Но не вини себя в том, что я так жестоко обращался со своим сыном. В этом уж точно виноват только я… Меня никто не заставлял этого и делать, и, что бы плохого не случалось в нашей жизни, мы не имеем права причинять боль другим, оправдываясь своей.

— Я люблю тебя

— И я тебя…

— Джерри, ты знал о том, что твоя мать хотела отравить меня, и скрыл это, — по щекам благородного сэра потекли слезы, — и я прощаю тебя за это, но за Адриана, извини, ещё не могу. И не потому, что не хочу. Просто это пока выше моих сил. Не ищи с ним встреч, я не хочу, чтобы внук тебя видел. Я прошу тебя это уже серьёзно и спокойно. Хоть Адриан и простил тебя, я не могу, и со временем он поймёт меня. Будут свои дети — поймёт.

— Но он будет ждать меня… Если не вернусь, это разобьёт ему сердце — я снова предам его…

— Ты предашь, если снова объявишься здесь, напомнив ему своим присутствием обо всём, что с ним случилось….

— Хорошо, я постараюсь… Видимо, надо было раньше думать… Нам пора..

— Нам пора… — эхом ответил Его Сиятельство. — Я буду ждать тебя, сынок….

Его Светлость сопроводил сына до коляски, но сам не поехал с ним на вокзал. Он пошёл в замок к своему драгоценному внуку.

Когда Гарольд вывел Джеральда, в комнату вернулась Мэрбл. Она подошла к Адриану и, обняв юношу за плечи, подвела к диванчику, и они сели. Фил последовал за ними и, потрясённый и глубоко задумчивый, опустился в кресло напротив них.