И, наверное, новый супруг леди Фелиции был абсолютно прав. Пусть родители примут своих детей, а дети — родителей. Только так и никак больше возможно наладить мир не только между Джеральдом, Дарреном, Конни и их сыном, но и во всём этом странном семействе. Ведь в замешательстве не только Адриан, его мачеха и оба его отца. Сложно разобраться, что у них вообще происходит: Геральдина, имея родного папу, с которым часто переписывалась и изредка виделась, когда тот бывал на Родине, вслед за кузиной звала и Джеральда папой; Констанция считала сына мужа своим родным сыном; обе девушки влюбились в одного и того же парня, которого общество считает их братом; да, и ещё покойный дедушка объявился…! Когда-то же должен настать конец всему этому хаосу! Фил, с которым Даррен очень сблизился, в открытую говорил: «дебильная семейка». Тот вообще считал, что только он, Даррен, дедушка и Адриан были нормальными, остальные «какими-то дебилами».

Может, в чем-то молодой человек был и прав? Но что делать с чувствами, с внутренними мирами людей? Они являлись просто такими, вот и всё. И надо принять их такими: пусть немного странными, со своими слабостями, достоинствами и ошибками… Как ни крути, все родные люди, по крайней мере почти все.

Но иногда Даррен, конечно же, негодовал, иногда даже ему, одному из самых терпеливых, казалось это несправедливым. Мать та, что воспитала, а ни та, что родила. Это относится и к отцам. Он ругал себя, корил, но были моменты, когда ему казалось, что у него отняли сына. И всё-таки в глубине души мужчина не хотел его отдавать! «Где ты был все эти восемнадцать лет?! — думал иногда Даррен. — Объявился! И что тебе надо?! Раньше надо было. Не бывает причин, чтобы бросать своих детей! Да какое вообще ты имеешь право на такое бесчеловечное «воспитания»? Где ты был все эти годы?! Разве твоим «прости» можно перекрыть восемнадцать лет?». И бывший невольник винил себя за такие мысли. Джеральда было по-своему жалко, но ещё жальче ему было Адриана…

…Адриан же потерял всякую надежду увидеть когда-нибудь Даррена. Он до сих пор не знал, кто муж Фелиции.

Как принять родного отца? Как забыть то, что он с ним сделал? Как научиться жить с этим? Джеральда обозвали извращенцем, потому что странно себя вёл, и тот решил отыграться на своём сыне… Каково это, когда над тобой издеваются так, будто бы палачи — сами дьяволы? А когда по приказу родного отца?

Бывают такие люди, которым надо кого-то жалеть, о ком-то заботиться… Адриан был одним из них. Он был слишком добр и сердоболен, чтобы отвергнуть Джеральда.

Но…, как и прежде, сердце юноши тянулось к тому, кто его вырастил. И в глубине своей души, как бы не винил себя за ту боль, которую может причинить этим Джеральду, Адриан не мог забыть Даррена, и его в тайне ото всех звал «папой»… Поэтому он никогда не говорил о нём сам, чтобы не называть по имени. Разумом бывший раб знал, кто его родной отец по крови, а сердцем принять этого пока был не в силах. Вспоминая Даррена, его голос, его отцовские объятия, дни, проведённые с ним, то, чему он учил его, мог ли Адриан не плакать, мог ли оставаться не благодарным, мог ли не любить его, ни тосковать, ни мечтать о встречи, ни считать его папой? Восемнадцать лет не прошли даром, и сейчас внезапно объявившийся отец мог ли требовать, чтобы его так быстро приняли, как родного, забыв при этом того человека, который все эти годы любил и воспитывал этого мальчика?

А дедушка? Гарольд являлся гордым, импульсивным и смелым человеком. За любимого внука мог «порвать» любого. Все эти годы он не забывал о нём. И стал единственным, кто пытался наладить жизнь бедняжки… Если взглянуть правде в глаза, Адриан вырос ограниченным. До того, как уехать на юг, его миром являлось ранчо, и самое дальнее место, куда ездил, это — поместье Чарльза в получасе езды от дома. Лучше всего у юноши получалось ухаживать за цветами, но всё равно, ни как у профессионалов, выводящих новые сорта роз и ездивших с ними на международные выставки. Ещё кое-как бывший невольник мог писать и считать. Читал юный милорд прекрасно — этого не отнять, но написать этот же текст без ошибок у неучёного бедолаги получилось бы вряд ли. И вот недавно ещё Его Светлость научил внука танцевать вальс и немного играть на рояле. У Адриана были искренняя вера в Бога, несравненная, ангельская красота да любящее сердце. И нам этом всё! Гарольд пытался помочь ему стать другим, всему научиться, расширить кругозор, найти себя в этой жизни, и дед стал единственным человеком, который это делал. И быть может, был единственным, кто любил его по-настоящему. Он давал юноше определённость, чувство защищённости… Но не это главное, не это сыграло решающую роль…У Его Светлости получилось завоевать сердце внука. В чём же секрет? Гарольд безумно любил Адриана, но любил его для него самого, желал видеть счастливым его, а ни себя рядом с ним, не требовал минутного прощения и любви. Он гордился своим мальчиком, несмотря ни на что. Был счастлив, потому что рядом с ним родной человек, а ни «такая красота»…

В ту ночь, после дня, в который навестил Геральдину, Адриану впервые не снились кошмары.

К обеду они должны были ехать в детский приют.

Гарольд и Адриан в это время проверяли подарки прямо в холле. Морис им помогал. Лакеи относили нарядные коробки в коляски.

В приюте их встретили весело. Воспитатели и дети изо всех сил старались не ударить в грязь лицом перед дорогими гостями. Для них устроили небольшой концерт, а потом все пошли на праздничный обед. На выступлении звучали рождественские песни. Повара с любовью накрыли стол. Всё дышало добром, лаской, на душах было светло и радостно.

Дети, и правда, почему-то любили Адриана, хотя тот из-за природной скромности не стремился в их общество. Любой белый в его, пока ещё рабском, понимании стоял выше него по положению, поэтому даже общение с детьми казалось навязчивостью и фамильярностью. Но они сами будто бы инстинктивно стремились к нему, сбивались вокруг юноши в стайки, уводили от взрослых и уже не отходили от любимца. Все только дивились. Приютские воспитанники пришли в восторг от внука своего благодетеля! И вели себя точно так же, как и остальные дети в других местах, где оказывался Адриан, будто бы сговорившись со всеми остальными его маленькими друзьями. Приютские воспитанники не отпускали от себя молодого, но уже взрослого гостя, спорили, кто будет сидеть рядом, обнимали и придумывали множество предлогов, чтобы побыть рядом, начиная с «показать ёлку», кончая «залезть к нему на колени». В первую очередь они говорили ему: «Ты такой добрый!», а уж потом: «Ты такой красивый!».

— Он доставил им радости, кажется, больше, чем сам праздник и подарки, — улыбнулся главный воспитатель.

И Гарольд только улыбался в ответ, пожимая плечами. Ему, конечно же, было очень приятно.

Адриан же сам удивлялся. Он такого не ожидал. Живя на ранчо, мог ли подумать, что, оказывается, вызывает такое восхищение в глазах детей? Рози могла бы остаться и единственным ребёнком, кто столь сильно прикипел к этому юноше. Но потом и дети друзей Конни остались в полном восторге от её сына, а теперь и приютские тоже. Адриана тронула до глубины души такая искренняя нежность. Говорят, кого любят дети и животные, те по-настоящему хорошие люди.

Воспитанники приюта не хотели отпускать своего нового любимца. Они не скрывали своих слёз, обнимая молодого милорда, когда провожали гостей у дверей. И успокоились только тогда, когда им пообещали, что он придёт к ним снова.

…Гарольд, сделав доброе дело, был счастлив и доволен. Адриан от чего-то загрустил. Он уезжал домой в роскошный замок со своим дедушкой, а воспитанники оставались в скромном приюте со своим сиротством. И когда Его Светлость спросил внука, почему тот такой печальный, молодой милорд ответил:

— У них нет родителей, нет родного дома… А у меня есть. Им ещё хуже, чем было мне…

Гарольд взглянул на юношу. Да, эти дети являлись сиротами, а у его внука имелся какой-никакой отец. «Думает, что ему повезло сильнее, что они хлебнули из чаши горя намного больше, чем он…» — такие мысли посетили благородного аристократа. Но… Его Светлость… не согласился бы с этим. Адриана по приказу родного отца били до такой степени, что он терял сознание, потом несчастного приводили в чувства, чтобы потом издеваться дальше. По приказу родного отца… Он хотел показать, «кто такой настоящий извращенец», показать тех, кто может без жалости пытать людей — вот, мол, истинное извращение. Мстить родному сыну, причём, непонятно, за что, развести интрижки с собственным ребёнком… О том кошмаре в большом доме на окраине поместья в подробностях поведали сэру Гарольду Ларри и Берти, даже не подозревая, кто назначил им странную встречу. В минуты «слабости», когда Его Светлость думал уступить Адриану и пощадить его «любящего папочку», забрав заявление из суда, он вспоминал об этом, и гнев охватывал душу, ему снова хотелось придушить собственного сына за истязания любимого внука. «Нельзя забывать ужасы войн, чтобы это снова не повторилось. Точно так же нельзя забывать и эти издательства, чтобы не дать возможность мучителю повторить их снова. Нельзя такое прощать! Преступник должен понести своё наказание, даже если говорит, что раскаялся, — думал Гарольд. — Нет уж! Не отдам я его ему!»