Старик совершенно лишился рассудка, с тех пор как убил Урбена де Трема. Бессознательно повинуясь своей племяннице, Норбер вернулся с ней во Францию. Его, так сказать, инстинктивное повиновение походило на покорность некоторых злых бульдогов, которые слушают только своего господина. Кроме Валентины никто не мог иметь на него влияния, весь остальной мир сделался для него чуждым и он выказывал к нему одно враждебное расположение.

Впав в совершенное сумасшествие старик утратил свою прежнюю кротость. На него находили припадки бешенства, во время которых он становился опасен, потому что они придавали ему силу неестественную для его дряхлых лет.

Морис застал своего отца довольно спокойным во время единственного своего посещения в полуразрушенном замке. Однако когда он сообщил ему о своей женитьбе на Камилле де Трем, Норбер только широко раскрыл глаза, но ничего не ответил, не сделал даже движения, которым выказал бы, что понял слова сына. На робкое же убеждение графа де Лагравера позволить ему привести свою жену, Валентина де Нанкрей разразилась грозным приговором:

— Никогда дочь Филиппа Проклятого не войдёт в этот замок, законных владельцев которого он лишил чести и жизни! Этого не будет никогда, пока дочь Рене и Сабины может оградить от осквернения место их мученической смерти!

Морис понял, что между ним и его родными всё было кончено, как будто бы они уже умерли. Действительно, его кузина заживо похоронила себя в развалинах своего замка, ухаживая одна за сумасшедшим стариком. В пределы этого мрачного жилища не допущен был ни один слуга, ни один посторонний.

Ключница Жермена, это женщина, преданная Валентине, о которой мы упоминали в начале этой драмы, поселилась в ближайшей деревне и доставляла пищу затворникам, но никогда не видела их.

Вскоре в окрестностях Нанкрейского замка распространились суеверные слухи насчёт его мрачных обитателей. Одни отвергали действительное существование Валентины и уверяли, будто она один лишь призрак, тень, которая исчезла бы от нескольких капель святой воды. Другие считали её живой, но из числа оборотней, которые ночью питаются человеческими останками, выкопанными из могил. В Норбере же все видели колдуна, по мнению одних, мучимого призраком, а по мнению других — пользовавшегося услугами оборотня.

Эти фантастические рассказы основывались на двух фактах. Только ночью Валентина блуждала в запущенном парке. А когда дядя её успокаивался после своих припадков бешенства, она днём пускала его гулять под тенью старых деревьев, после того как Жермена уходила ил замка, заперев за собою ворота решётки, отделявшей эту обитель от всякого сообщения с наружным миром. Чтобы найти пояснение действий Валентины, надо было бы проникнуть в глубину её души.

На неё часто нападали страшные сомнения относительно законности мести, даже детей за родителей, даже мести, обращённой на самого виновника, а тем более на детей его, не причастных к преступлению отца. В подобные минуты она с ужасом отводила от себя свои руки, обагрённые кровью Урбена и Анри, как бы с желанием оторвать их от своего тела. Напрасно уверяла она себя, что была только слепым орудием судьбы, а не преднамеренной убийцей своих жертв. Её поражённому воображению слышались жалобные голоса, повторявшие ей: «Убийца! Убийца!»

Иногда она с горечью упрекала себя в том, что не сдержала клятвы уничтожить весь род палача её родителей. Она припоминала закон возмездия, неумолимую кару небесную, которая долженствовала пасть на последующие поколения. И она тем сильнее проклинала свою слабость на пути мести, что сознавала её причину. О, позор! Её железную волю сломила любовь к прямому потомку гнусного убийцы.

Терзали ли её угрызения совести за то, что она предприняла страшное дело, или за то, что не докончила его, в обоих случаях любовь, невольно овладевшая её сердцем, внушала ей отвращение к самой себе. Питать непреодолимое сочувствие, усиливавшееся по мере её стараний, заглушить его, к старшему сыну коварного убийцы её родителей, к брату двух несчастных, виновницей смерти которых была она... Это было двойное святотатство!

С руками, обагрёнными кровью, с сердцем, исполненным пылкой страсти, с сомнениями насчёт добра и зла вместо тёплой веры, она не сочла себя достойной войти в монастырь и среди кротких служительниц Бога милосердия посвятить остаток своей жизни молитве.

Истерзанная душой, она прожила два года в развалинах Нанкрейского замка в совершенном уединении.

Около этого времени любопытство окрестных жителей было возбуждено появлением таинственного незнакомца, такого же бледного и такого же мрачного, как владетельница замка, вокруг которого он блуждал почти весь день. Он никому не был известен в том краю, никто не видел его там прежде. День и ночь незнакомец не сводил глаз с башни, в которой жила Валентина и которая виднелась между деревьями парка. Если Валентина появлялась у окна, он оставался в оцепенении ещё долго после того, как она исчезала из вида.

Блуждая по огороженной части парка, Норбер иногда замечал за решёткой этого постоянного и мрачного наблюдателя. При подобных встречах старик всматривался в него внимательно и потом, ударив себя по лбу, убегал с диким криком, которым обыкновенно начинались его припадки бешенства.

В один удушливый сентябрьский вечер, когда яркая молния то и дело сверкала на тёмном небе, Валентина сошла в парк, побуждаемая невыносимой тоской. Она направилась к тому рву у конца аллеи, у которого Сабина ожидала, Рене во время измены под Монтобаном и куда явился граф Филипп для своего злодейского замысла.

На этой террасе воздух был несколько менее удушлив. Валентина подошла к каменной стене, которой была обнесена терраса, когда вдруг сверкнула молния и осветила всё вокруг.

Валентина вздрогнула и отступила. На низенькой стене, на которую она хотела облокотиться, как на перила, стоял человек, закутанный в плащ, но с обнажённой головой.

Вторая молния ещё сильнее первой и, сопровождаемая ударом грома, дала ей возможность вполне рассмотреть эту живую статую.

Валентина де Нанкрей испустила раздирающий душу крик и убежала с быстротой лани в свою башню, где запёрлась на замок. Но как будто бы эти вещественные преграды ещё не были достаточны для того, чтобы успокоить её, она обвила руками большое распятие, возвышавшееся над аналоем её молельни, и провела всю ночь в молитве, прерываемой только отчаянными рыданиями.

Она узнала Робера де Трема, непреодолимую любовь которого к ней, не могла удержать преграда, воздвигнутая между ними могилами его братьев, Робера, который любил её столько же, сколько любила она его и даже более, так как он искал сближения с ней, несмотря на громкий укор совести.

Сдав свой полк, он под чужим именем отправился в Ломбардию. Там он целый год провёл послушником в монастыре картезианского ордена. Но у подножия алтарей он не находил излечения сердцу, исполненному одною лишь жгучей мыслью: «Я любим ею!»

Признание, вырвавшееся у Валентины во время трагической сцены в лесу Сеньер-Изаак, постоянно раздавалось в его ушах. Наконец не в силах бороться более с безумной страстью, он оставил монастырь с целью увидать ещё раз Валентину и с надеждою умереть после этого последнего свидания. Он отыскал её убежище после долгих странствий, во время которых тщательно скрывался от тех, которые знали его прежде. Он не хотел существовать ни для кого более как для неё; она одна поглощала все его мысли и чувства, для остального мира он умер с той минуты, когда Камилла вышла за Мориса.

С того тёмного вечера, когда Валентина увидела его при свете молнии, между ними завязалось нечто вроде магнетической борьбы: он старался всё более и более попадаться ей на глаза, она тщательно избегала его взоров, а в особенности избегала своего прямого взгляда на него. Однако он привлекал её с непреодолимой силой. Напрасно она запиралась в своей башне. Если она случайно подходила к окну, она против воли замечала его сидящим на каком-нибудь возвышении поблизости от парка или стоящим у его решётки. И как она не боролась сама с собою, но каждый раз долго не могла оторвать от него глаз и с каждым днём всё более и более находила его достойным жалости и любви.