Пока маркиз говорил, дом Грело несколько ободрился. Оправившись от первого страха, трус превратился в хитреца. Он решил водить за нос своего допросчика до тех пор, пока жизни не будет угрожать неминуемая опасность.

— Ну, вываливай свои тайны, бочонок бесчестия! Или, клянусь, я пробуравлю тебя! — сказал Поликсен, возвращаясь к прилавку, по которому с размаху ударил своей шпагой.

— Увы, я большой грешник и не отпираюсь от того, — пропищал с лицемерным смирением капуцин, скрестив свои десять пальцев на огромном брюхе, — но готов к раскаянию. Я предаюсь вам телом и душой, мой милый маркиз. Очевидно, само небо ставит вас на моём гибельном пути. Делайте из меня что хотите, я готов жертвовать собою... Ах!.. Потрясение было слишком сильным для моего слабого сложения... и ваши страшные угрозы... и моя впечатлительность... Ай, мне дурно!

Он закатил глаза, стал мотать головой из стороны в сторону и раскачивался так, что вся масса его жирного тела подёргивалась, как тело раненого кита.

— Чёрт побери, он сейчас хлопнется в обморок! — крикнул Рюскадор и облил его кружкой пива.

— Ух, нет, нет! — стал уверять капуцин, слёзы которого вместе с потоками пива лились по лицу и за воротник. — Вина, а то я не буду в состоянии произнести ни единого слова.

— Пожалуй! — согласился сокольничий. — Но торопись, чёрт возьми!

— Портвейна! — приказал трактирщик своему ключнику, который пришёл уже в себя, — того старого, что с ярлычками, его две бутылки в погребе.

При осмотре своего драгоценного наследства дом Грело приметил две бутылки благодатного вина, к которому он прибегал в нужде для того, чтобы проникнуться тонким умом дипломата и с макиавеллическим искусством придавать лжи всё правдоподобие истины. Он тщательно сохранял это сокровище для важного случая: теперь он представился.

— Постой минутку! — остановил Рюскадор ключника Рубена, когда тот собирался выйти за вином. — Позволь тебя проводить, мой любезный. Осторожность — мать безопасности!

Он действительно пошёл за Рубеном в смежную комнату, где опускающаяся дверь служила входом в погреб.

— Ого, — заметил Бозон, — стоит снять этот крюк, и пол разверзнется под ногами, как западня.

Рюскадор, вернувшись с двумя бутылками, поставил их на стол и шпагой указал Грело на скамью против себя.

— Пей, эпикурейский поросёнок, — приказал он капуцину, который дотащился до указанного ему места. — Сознавайся во всех твоих проступках против нашего принца и де Тремов. Но в особенности говори без пропусков и без изменения, всё, что знаешь о проклятом малом в зелёном колете и всей его подручной сволочи. Говори тотчас, кто он, или я тебя зарежу!

Грозная шпага свистнула у самого уха дома Грело, прежде чем была положена на стол подле бутылок. Дрожа всем телом, толстый капуцин поднёс к губам стакан, наполненный свирепым провансальцем. Но едва он успел попробовать вино, как выплюнул его с ужасом. Он весь позеленел, глаза его выкатились, как два шара, и волосы стали дыбом на голове. Ему дали не старый портвейн, а обыкновенный люнель, вино, имевшее свойство придавать ему наивность робкой девушки.

— Вино откровенности! — пробормотал он, так растерявшись от обманутой надежды, что не замечал даже, как высказывается вслух.

— Рогами всех чертей! Пей и говори тотчас! — заревел Поликсен вне себя от идиотической неподвижности капуцина. Он схватил стакан и насильно поднёс его ко рту дома Грело, а пока устрашённый приор осушал горькую чашу до дна, сокольничий отрубил своею шпагой целый угол скамьи, на которой сидел.

— Ну! — крикнул Рюскадор.

— У меня ещё не совсем поворачивается язык, — возразил капуцин, дрожа всем телом.

— Выпей ещё стакан!

Грело повиновался с таким видом, будто принимал яд. Воображению его представлялась грозная необходимость высказать всю правду. Убеждение это так овладело им, что он тщетно силился отыскать в своей голове какую-нибудь уловку, чтобы скрыть истину, а эти бесполезные усилия длили его молчание. Тогда Бозон разразился, как вулкан.

— Ты смеёшься надо мной, проклятая бестия! — закричал он в исступлении. — Не хочешь говорить, так я заставлю тебя мычать, подлая тварь! — и он приставил ему конец своей шпаги к животу.

С пронзительным криком капуцин так быстро откинулся назад, что свалился на пол и увлёк с собой и скамью, и стол. Бутылка, оставшаяся ещё не раскупоренной, разбилась, и Грело, обезумев от страха, вообразил, что плавает в своей крови.

— Ах, Рюскадор, — застонал он жалобно, — ты убил человека, который любил тебя! Я умираю... но я должен перед смертью загладить моё вероломство... поищи в моём кармане, на сердце... я не имею сил вынуть бумагу, которая всё тебе пояснит... Урбен де Трем заперт в мансарде... О, вино откровенности... и мои последние минуты ручаются тебе в моей правдивости.

Поликсен кинулся на него, как на зверя, с которого хотят содрать кожу. Он разорвал скорее, чем расстегнул камзол трактирщика и вынул записку Валентины к Лаграверу.

Для отважного сокольничего узнать все контрмеры, противопоставленные заговору, было то же, что найти способ уничтожить их вместе с орудиями враждебной партии. В одно мгновение в его пылком и находчивом уме возник готовый план, который должен был нанести громовой удар всем хитрым соображениям Валентины де Нанкрей. Во-первых, возвратить свободу Урбену и послать его предостеречь полковника Робера. Во-вторых, убедить графа послать отряд своих солдат, назначенный для прикрытия королевы-матери и герцогини Маргариты, именно на то место Галльской дороги, которое указано было Морису. А в-третьих, остаться самому в таверне «Большой бокал» для того, чтобы захватить Лагравера с доверенным лицом, посланным Ришелье к маршалу де Брезе.

Тогда заговор оставался в прежних условиях успеха. Главнокомандующий продолжал бы своё передвижение к — к Госсели и там примкнул бы к авангарду графа Суассонского. Вторжение во Францию с войском, во главе которого были бы брат и мать короля, состоялось бы по предначертанному плану. Ришелье, хотя и предупреждённый, мог бы противопоставить ему только своих мушкетёров и, быть может, королевскую стражу: всё не более одного солдата против двадцати, так как вследствие войны в Бельгии, в Вальтеллине, в Италии и на Рейнских границах все войска были вне пределов Франции.

Во время непродолжительных размышлений маркиза, Ферран и Бенони подпаивали капуцина, удивлённого тем, что он ещё не умер.

— Ты слегка только оцарапан, толстяк, — сказал ему Ферран.

— А пролита не твоя кровь, а твоё вино, — прибавил Бенони.

Грело собрался с духом, чтобы удостовериться в справедливости факта, и раскаялся, но слишком поздно в своей глупой трусости. Он выдал Валентину, Лагравера и самого кардинала вдобавок. Теперь для ограждения капуцина от последствий его безумного поступка необходим был успех орлеанского заговора. В силу чего он мысленно решил душой и телом служить партии Гастона Орлеанского.

В эту минуту Рюскадор поднял голову и взглянул на дома Грело такими страшными глазами, что несчастного аж передёрнуло.

— Слушай, да внимательно, подлый иуда! — сказал он. — Впредь ты мне должен повиноваться, как раб. Ты не сделаешь ни шагу без меня, чтобы оправдать моё присутствие здесь, ты выдашь меня за своего ключника, который сейчас вместе со всеми слугами будет заключён в самый дальний из погребов, впредь до приказания. Бенони и Ферран оденутся трактирными слугами. Эти господа останутся здесь в виде посетителей таверны.

— Охотно, лишь бы посетители имели право угощаться, — осмелился заметить один из головорезов, завербованных накануне Ферраном.

— Бенони, мой добрый малый, принеси лучшее, что есть в погребе, для этих молодцов. Угощает дом Грело. А вы, дети мои, точно исполните команду! Пусть эта таверна превратится в настоящую западню. Если бы вам и досталось несколько тумаков, вы получите за них пригоршни золота.

— Ура капитану! — неистово заревели отчаянные негодяи, которым камердин Копперна наливал полные стаканы водки.