Несмотря на своё непостоянство, Гастон так любил своего фаворита, что не мог забыть о ещё не остывших останках Пюилорана и простить виновникам его кончину. С улыбкой на лице, лю с уязвлённым сердцем явился он на приглашение, внешне столь любезное, поселиться в Орлеанском дворце.

Перед калиткой сада этого дворца, почти в то же самое время, когда Валентина де Нанкрей мчала лошадь к коссадской виселице, произошла довольно любопытная сцена. Человек высокого роста, закутанный в грубый плащ, в шляпе с широкими полями, до того надвинутой на глаза, что он с трудом мог идти, судя по костюму, рыночный носильщик, проскользнул в тень стены сада, освещаемого лунным светом. Он остановился у калитки и, не видя и не слыша ничего, постучался в калитку четыре раза. Калитка не отворилась. Он снова подал тот же сигнал. Калитка всё оставалась заперта. Он ударил кулаком ещё сильнее. Всё понапрасну. Это обманутое ожидание вырвало у него восклицание:

— Чёрт побери! Однако и место, и час были назначены!

Он продолжал стучаться. Человек этот явно был из породы настойчивых. Но стук его оставался без ответа, как вдруг шаги, сначала отдалённые, постепенно приблизились с той самой стороны, откуда пришёл наш упорный незнакомец. Прохожий быстро перешёл через улицу и очутился лицом к лицу с человеком в широкой шляпе. Новоприбывший был не так высок, но гораздо плотнее, в костюме тогдашних извозчиков. Ко всему он был в такой же широкополой шляпе. Резким движением, скрывая удивление, он сделал надменный знак рукой, повторенный и первым незнакомцем. Оба они приглашали друг друга идти своей дорогой. Но ни тот, ни другой не тронулся с места, а схватил противника за ворот, не говоря ни слова. То ли эти люди были немы, то ли для них было так важно остаться неузнанными, что они боялись обнаружить себя малейшим звуком голоса. Потом они попытались сорвать шляпы друг с друга. Преуспев в этом, они всё так же ничего не узнали: лица их скрывали маски. Эта предосторожность внушила обоим уважение и они продемонстрировали его весьма оригинальным образом. Как бы по взаимному согласию, каждый вытащил из-под плаща кинжал и, вежливо поклонившись, оба начали поединок по самым благородным правилам этого оружия, которое в числе прочего использовалось в фехтовании в те бурные времена. По шёлковой маске, а ещё более по завитым и надушенным волосам каждый угадал, что имеет дело с дворянином. Вследствие чего вместо того, чтобы пустить в ход кулаки, они пытались любезно проткнуть друг друга кинжалами, но в самую критическую минуту этой ожесточённой битвы третье лицо скользнуло по направлению к калитке и постучалось так же сильно и так же бесполезно, как первый незнакомец. Очередной визитёр был роста ниже среднего, в костюме сенских лодочников и так надвинул на глаза свой капюшон, что никто не мог бы рассмотреть его лица. Подходя к калитке, он услыхал звук оружия и подошёл осторожно, положив руку на кинжал такой же почтенной длины, как и кинжалы сражающихся. Извозчик наступил на длинный конец плаща рыночного носильщика, левая рука которого таким образом не могла приподняться, носильщик отпрыгнул назад так быстро, что не только уклонился от кинжала своего противника, но и заставил его поскользнуться, выдернув из-под его ноги свой плащ. Извозчик упал. В одну секунду носильщик бросился на него и, став коленом на грудь противника, старался вырвать у того оружие. Но он имел дело с человеком таким же сильным, как и сам, и, очевидно, не хотел воспользоваться своим преимуществом, чтобы кончить это сопротивление ударом кинжала. Издали лодочник не так понял эту часть борьбы.

«Этот долговязый негодяй старается убить своего противника, лежащего на земле, — подумал он, — я не могу этого допустить!»

Он бросился на помощь упавшему. Увидев его, победитель приподнялся, и извозчик, освободившись, тотчас вскочил, как кот.

Тогда случилось нечто странное. Незнакомец, освобождённый вмешательством лодочника, тотчас направил на него свой кинжал, и тому пришлось отступать, отражая удары направо и налево.

«Вот что бывает, если совать палец меж молотом и наковальней», — мелькнула в голове лодочника запоздалая мудрая мысль.

Схватка этих трёх человек, из которых каждый обращался с двумя другими как с врагами, странно запутывалась. Носильщик, в ту минуту как хотел заколоть лодочника, должен был повернуться к извозчику, который тотчас же должен был защищаться от нападения лодочника. Кровь уже текла из ран у всех троих, остававшихся по-прежнему безмолвными, как рыбы. В пылу схватки капюшон сбился с головы лодочника и так же обнаружил чёрную шёлковую маску.

В эту минуту явился ещё один человек, или скорее тень, так скоро и тихо он материализовался у калитки, практически на ходу вложив ключ в замок. Но прежде чем этот человек вошёл, он бросил вокруг быстрый взгляд. Луна освещала сражающихся.

— Чёрт побери! — закричал последний незнакомец, бросаясь к сражающимся. — Носильщик, извозчик и лодочник дерутся!.. Моё промедление было бы причиной славной катастрофы... Эй, товарищи! Перестаньте! Здесь все свои! В навоз варёного рака!

Последняя фраза, очевидно, была условным паролем, потому как трое замаскированных тотчас опустили оружие. Увидев же того, кто говорит с ними, они вложили кинжалы в ножны. Бледный свет луны позволял рассмотреть подробно этого человека. Он был долговяз, неловок и костляв. Лицо его было узким и худощавым, длинный нос угрожал подбородку, а серые и подвижные глаза вертелись во все стороны. Рыжие, растрёпанные волосы и такие же, похожие на пламя, усы и борода придавали его смуглым чертам дьявольское выражение, не согласовывавшееся с весёлой улыбкой, обнажившей безупречные зубы. Костюм его был крайне прост, у него не было ни шляпы, ни колета, ни обуви. У его рубашки недоставало воротника, а разорванные панталоны лохматились во многих местах. Но это объяснялось легко, ибо наружность этого человека вполне соответствовала такой одежде — обычному костюму нищего. Его сухощавая и костлявая рука сжимала эфес рапиры, конец которой был красен от крови.

— Скорее! — сказал он. — Я сбил с толку тех, кто преследовал меня... Вас ждут.

Калитка наконец отворилась. Трое замаскированных незнакомца с любопытством рассматривали друг друга. Нищий, которого это любопытство, по-видимому, забавляло, судя по его лукавой гримасе, запер за ними дверь тройным оборотом ключа. Он повёл их в сад, они не произносили ни слова. Дойдя до фонтана, возвышавшегося над внутренним фасадом дворца, человек с рыжими волосами закричал, как сова. Скоро на аллее, противоположной той, по которой они прошли, появилось странное существо. Оно было столь же толсто, сколь и длинно. Несмотря на то, что венчал его головной убор дуэньи, но лицо красное, а около подбородка синеватое, не имело ничего женского.

— Вот и вы наконец, Поликсен! — сказало это существо басом и нахмурив густые брови. — Вы должны были находиться здесь за час до этих господ и переодеться кухаркой.

— Мне помешали, мой милый, — отвечал рыжий Поликсен.

— Да, ваша отвратительная страсть! — продолжал бочонок, переодетый женщиной. — Вы не можете видеть юбки, чтобы не пуститься за ней в погоню! Из-за своих шалостей, вы расстроили квартет, придуманный его высочеством, чтобы обмануть шпионов. Вы ответите ему за это.

— Чёрт побери! — с самым чистым провансальским произношением заворчал обладатель окровавленной шпаги. — Дом[4] Грело видит не дальше своего носа. Не запаздывайте-ка лучше к своей бутылочке, как я запоздал нынче ночью к своим юбкам.

— Бесстыжий негодяй! — вскричала мнимая дуэнья, закатывая глаза.

— Прошу не говорить двусмысленностей маркизу Поликсену Рюскадору, который проткнул бы вас, как репу, не будь вы аббатом. С вашим-то бочонком вместо живота вы навсегда потеряли бы вкус к выпивке, столкнувшись с засадой, из которой только моя геркулесова рука и мои оленьи ноги вырвали меня нынешней ночью... Нюхните-ка!

Он сунул толстяку под нос свой клинок.