— Где сейчас Кабир? — спросил Хоробрит.

— Твой друг в Гулбарге. Но тебе туда нельзя. Это тараф, что означает владение, Малика Хасана. Вчера мы узнали, ты ему ненавистен, потому что приехал с казначеем Махмуда Гавана, его личным врагом. Малику Хасану стало известно, что ты хочешь встретиться с великим визирем. Ты кому-нибудь об этом говорил?

Имеющий уши — услышит. Да, он говорил многим. Откуда ему было знать, что у великого визиря есть смертельные враги.

— Теперь ты враг Малика Хасана, — произнёс в темноте чей-то голос. — Он не оставит тебя в покое, за тобой постоянно ходит соглядатай.

Вараручи, помолчав, сказал:

— У нас есть верные люди во всех дворцах Бидара. Один из них предупредил, что вчера Малик Хасан велел тебя убить. Ты друг Кабира, и мы хотим тебе помочь.

— Что вы мне посоветуете?

— На время покинуть город.

— Куда мне идти?

— В Парват. Скоро туда отправится множество паломников. Там храм бога Шивы, а ему поклоняется большинство индийцев. Парват по ту сторону границы султаната. Люди, с которыми ты пойдёшь, будут тебя оберегать. Ты сможешь вернуться, когда Мухаммед-шах отправится воевать с Виджаянагаром. Вместе с ним уйдут все визири, в том числе и Малик Хасан. Это лучшее, что мы можем тебе предложить.

Подтверждался вывод Хоробрита, что Индия будет долго ещё вести внутренние войны. Но он на всякий случай спросил, не ложная ли эта весть.

— Преданный человек передал из дворца Мухаммед-шаха, — отозвался Вараручи. — Это так же верно, как если бы услышать новость от самого султана.

— Спасибо вам. Я отправлюсь в Парват.

— Не стоит благодарности. Мы всегда помогаем друг другу. Иначе простым людям трудно выжить. Мой работник привёл тебя сюда, чтобы ты остался здесь. В Парват паломники пойдут дня через два.

— Но я этого сделать не могу. В конюшне завийи остался мой жеребец. Мне нельзя его лишиться!

— Ты хочешь смерти?

— Мне нельзя разлучаться с Орликом. Без него я тоже пропаду.

Только вернувшись в завийю, Хоробрит вспомнил, что у него украли деньги. Вот незадача. Остаться без средств к существованию в чужой стране — смерти подобно. Правда, казначей велел хозяину завийи кормить русича и его жеребца бесплатно. Но для хождения в Парват нужны деньги. Отправиться к Мехмед-аге? Больше взять не у кого. Был ещё заработок, которого Хоробрит несколько стеснялся и о котором предпочёл бы не вспоминать. Вчера служанка принесла ему ужин и начала к нему ластиться. То ли свой муж надоел, то ли не хватало его. Баба на удивление крупная, налитая, бёдра что у раскормленной кобылицы, губы что розы, и глаза горят. С ней и хозяин завийи при нужде баловался, и слуги, что помоложе. Всё одно — мало.

— Приласкай меня, гарип! — попросила она умильно. — Я тебе шеш кени дам!

Кени — монета мелкая, шеш кени — три монеты. Как раз на день прокормиться ему и Орлику. Конечно, Хоробрит не был монахом, тем более — сама просит. Значит, её и грех. Пришлось приласкать. Три раза. Она так и вцепилась в него, глаза закрыла, блаженно застонала, а горяча — спасу нет. Хоробрит даже вспотел, пока ласкал. Убралась она довольная. И принесла не шеш кени, а десять кени. Хоробрит поинтересовался, что, мол, они у неё, лишние? Звали служанку Зензюль.

— Лишние, лишние! — уверила она, смеясь. — У нас такой обычай, за хорошую любовь женщина должна платить! Я завтра опять приду!

Следовало поторопиться. Афанасий и сам уже желал встречи с любвеобильной Зензюль. Он зашёл проведать Орлика. И тут в конюшню как бы по делу заглянули две молодые женщины; увидев гарипа, захихикали, завиляли бёдрами. Одна зашла в денник, принялась гладить жеребца, томно изгибаясь, зазывно хихикая. Вторая осталась у входа сторожить. Приблизившись к Афанасию, первая служанка как бы случайно коснулась горячей ладонью порток чужеземца пониже пояса, ойкнула.

— Гарип сильный мужчина, большой! Хочешь меня?

Хоробрит только зло сплюнул, сказал:

— Жеребца бы тебе, Камала, а не мужика!

— Жеребца Камала нет! — отказалась она. — Слишком велик. Гарип как раз. Зачем сердишься?

— У вас своих мужей нету, что ли?

— Есть. Но мелкие. Любят слабо.

— По десять кени с каждой, — потребовал Афанасий.

— Ой, у нас только десять на двоих.

— Вот когда принесёте, тогда и полюблю.

Камала разочарованно выскользнула из денника, сообщила подруге:

— Олафу просит. Жалованье. По десять кени.

Женщины скрылись. Афанасий отправился к усадьбе Мехмед-аги. Ещё издали увидел, что усадьба ярко освещена, во дворе слышны крики, мечутся факелы.

— Что там случилось? — спросил Афанасий у пробегавшего мимо индуса.

Тот прокричал:

— Отравили казначея! Прибыл куттовал, всех арестовал.

Индус убежал. Поколебавшись, Хоробрит решил вернуться домой, надеясь утром узнать подробности. Ах, как плохо. Он не сомневался, чьих это рук дело. Малик Хасан спешил до приезда великого визиря. В усадьбе слышались грубые голоса стражей, сгонявших жён Мехмед-аги во двор. Поистине, несчастье не приходит одно. Вернувшись в свою каморку, он с досады записал:

«В Бедери же торгъ на кони и на шолкъ, да на овощь; а на Рускую землю товару никакова нЂтъ; да в нём же купите люди черныя, всЂ бо там черны, а все злодЂи, и тати, и лживъцы, а жонки такоже все бляди, да вЂдь, да тать и государей своих зельем морять».

И тут в комнатку Хоробрита заглянул хозяин завийи. Сначала в дверь просунулся огромный живот перса, а уж потом пухлое бородатое лицо с настороженными глазками. Хоробрит едва успел спрятать тетрадь. Перс уже знал о смерти казначея и бесцеремонно потребовал у русича оплатить расходы на проживание и корм его и лошади.

— Но Мехмед-ага велел содержать нас бесплатно, — напомнил Хоробрит.

— Казначей мёртв! — живо возразил хозяин. — Кто теперь вернёт мне потраченные на вас деньги?

— Казначей заплатил тебе за месяц вперёд. Или ты забыл?

— Этого не было!

— Но Мехмед-ага сам предупредил меня об этом.

— Он солгал!

В это время во дворе раздались взволнованные голоса, шумно что-то обсуждающие. Кажется, новость была настолько поразительной, что вызвала переполох. В каморку Хоробрита в поисках хозяина заглянула Зензюль и, расширив в ужасе глаза, сообщила, что Мехмед-ага жив.

— Лекарь великого визиря влил ему противоядие! — кричала она. — Мехмед-ага вдруг поднялся с носилок и спросил, почему в его усадьбе так много народу, уж не умер ли кто. А его старшей жене уже отрубили голову!

Новость повергла перса в величайшее изумление, он бросился было к двери, мелко семеня ногами, но Хоробрит окликнул его:

— Эй, постой! Ты, кажется, говорил, что казначей солгал?

— Ничего я не говорил, почтенный.

— Сейчас я отправлюсь к Мехмед-аге и расскажу о твоём мздоимстве.

Хозяин посерел лицом, взвыл, от досады стукнул себя кулаком по плешивой голове, кляня за торопливость.

— Сколько, почтенный, стоит твоё молчание?

— Пятьдесят футунов, — деловито отозвался Хоробрит.

Хозяин опять взвыл. Но делать было нечего. Он мог столь же легко лишиться головы, как и старшая жена Мехмед-аги, заподозренная в том, что отравила мужа.

— Хорошо, я согласен. Принесу завтра утром.

— Немедленно, — сказал Хоробрит.

Плюясь и проклиная всё на свете, перс отправился в свои покои и вскоре вернулся с деньгами. Что у него происходило в душе, когда он отдавал запрошенную сумму, было видно по жёлтым, выпученным от бешенства глазам.

И тут во дворе вторично послышались изумлённые крики. Спустя короткое время в каморку влетела ещё более запыхавшаяся и растерянная Зензюль, крича:

— Мехмед-агу опять отравили! О, небо! Вторая жена! Он попросил пить, а она подала ему питьё, в котором был яд! Она клялась, что ничего не знала, что в питьё кто-то успел подмешать яд! Но её никто не послушал и тотчас отрубили голову. Куттовал приказал отрубить заодно ещё двум слугам и двум жёнам.

Он заявил, что если настоящий убийца скрывается среди десяти невиновных, то отрубить головы следует всем одиннадцати, тогда убийца понесёт заслуженную кару!