— Моё дело присматривать, чтобы эти люди работали. Мой хозяин никогда не напоминал о милосердии, — угрюмо проворчал страж, вытирая со лба обильно выступающий пот.

— В душе твоего хозяина нет бога! Разве его не заботит будущее перевоплощение?

— Этого я не знаю, господин.

— А ты задумывался над этим?

— Я выполняю волю моего хозяина, а не Ашоки! — рассерженно проревел надсмотрщик, и палка в его руке вновь поднялась вверх.

После его грозного окрика парии испуганно и покорно стали разбредаться по обочине дороги, принимаясь за работу. Одни рубили мелкие деревья и кусты, другие засыпали ухабы и убирали с дороги камни. Вид париев был жалок — скелеты, обтянутые чёрной кожей, а в глазах робость детей.

Кабир вдруг с грустью произнёс:

Казалось, он пал духом. Афанасий спросил, что такое перевоплощение. Кабир ответил, что после смерти тела душа человека переходит в какое-либо живое существо. Если человек при жизни был злым, то его душа перевоплотится в крокодила, если был пустословен и суетен — быть ему обезьяной.

Ночевать они остановились в большой деревне, окружённой частоколом — защита от диких зверей. И на самом деле, как только стемнело, какой-то крупный хищник стал бродить вокруг ограды, своим рыком тревожа буйволов и собак.

Узнав, что Кабир брахман, их пригласил к себе староста деревни. Глиняный пол его просторной хижины был застелен циновками, вдоль стен стояли сундуки с добром, много было посуды на полках и даже лакированный низкий столик, за которым обедали, — несомненный признак состоятельности. Когда поужинали, хозяин не велел жене убирать со стола, объяснив, что скоро должны появиться отшельники. Прошло немного времени, и в открытом окне показалась тёмная фигура обнажённого человека с жалкой тряпицей вокруг бёдер. Человек протянул чашку и бесстрастно произнёс:

— «Знай, так велят Веды... Когда дым перестанет подниматься из труб, когда пестики в ступах замолкнут, и уголья потухнут, и народ кончит свою еду... тогда приходит отшельник за своим подаянием».

Хозяин дал знак жене, и пока та укладывала в подставляемые чашки шешни — рисовые лепёшки, политые приправой, — старости речитативом говорил отшельникам, один за другим подходившим к окну:

— «Да не желает он умереть, да не желает он жить; пусть не скорбит он, когда ничего не получит, пусть не радуется, когда получает, и пусть ему будет безразлична пища, которую он получает...»

В каждую протянутую чашку жена старосты клала по одной небольшой лепёшке. Бесстрастный и молчаливый пустынник пропадал в темноте.

Когда подаяния были розданы, старости облегчённо вздохнул, оправдываясь, сказал, что отшельников, живущих в роще за околицей, больше полутора десятков, а многие жители деревни бедны.

— С сегодняшнего дня нам придётся кормить ещё и трёх певцов. Они прибыли утром и будут читать нам «Махабхарату» и «Ригведу»[150]. А это продлится много дней, — добавил он.

Узнав о певцах, Кабир изъявил желание их послушать. Староста отправился вместе с ними. Они прошли мимо пруда, расположенного в центре деревни. Здесь росло священное дерево — толстая смоковница, возле него стоял каменный алтарь, где жители совершали жертвоприношения. Уже спала дневная жара, повеяло свежестью наступивших сумерек. Людей на улицах не было. Лишь одинокий мужчина-прачка на берегу ручья стирал бельё. Миновав бедные кварталы земледельцев и горшечников, они вошли в квартал ювелиров. И здесь из большой хижины, освежённой несколькими масляными светильниками, до слуха Хоробрита донеслось:

Голос первого певца сменил голос второго, не менее звонкий и отчётливый.

— «Ригведа», — благоговейно прошептал Кабир, вслушиваясь в торжественно-мелодичное звучание гимна, и, закрыв глаза, блаженно повторил:

— Какой великий смысл вложен в эти слова, Афанасий! Какие мучительные раздумья скрыты в них! Какая благодатная пища для пытливого ума! — восторгался Кабир, с раннего детства, как и многие индусы, заучивавший «Махабхарату» наизусть, а в ней, по словам старосты больше двухсот тысяч стихов.

За низкой оградой во дворе жилища ювелира слышалось тяжёлое дыхание множества людей. Здесь собралась почти вся деревня. Люди будут слушать до утра. А утром выйдут на свои поля, чтобы вечером опять собраться. И так в продолжение нескольких месяцев. И всё это время деревня обязана кормить певцов бесплатно. Вот как велика жажда познания у простых людей.

Утром странники вновь отправились в путь. Могучие деревья смыкали кроны высоко над головой. В пёстрой тени над дорогой пролетали стайки разноцветных попугаев. Обезьяны, галдя, бросались в путников сорванными плодами. Кабир не обращал на них внимания, лишь как-то заметил, что у обезьян есть свой предводитель, имя которому Хануман.

— Говорят, он объявил войну людям и недавно с обезьяньим войском напал на несколько деревень и изгнал из них жителей.

От влажной земли поднимались густые испарения, в чаще слышались чьи-то хрипы, стоны, шум схваток. Дикий джунгли полны неведомой опасности, таинственной и грозной, здесь постоянно кто-то защищается или нападает, преследует или убегает, а всё живое трепещет, напрягается в азарте борьбы за жизнь.

Как было просто и понятно на родной земле, где в домах живут весёлые домовые, в реках — русалки, а лес светел и мудрый волхв бережёт всё сущее. Там и дышалось легко. Хоробрит невольно коснулся мешочка с землёй родины, спрятанного за пазухой.

Несколько раз Хоробрит замечал в чаще джунглей гибкое рыжее тело тигра, слышал, как проламывались в молодой поросли серые туши слонов. Однажды дорогу перебежало стадо чёрных свиней, задрав морды и усиленно нюхая воздух розовыми пятачками.

Местность становилась холмистой, встречались долины, где шумели высокие травы, по берегам озёр паслись стада, а в густом иле нежились длиннорогие буйволы. Горы день ото дня приближались, росли всё выше, внушительнее вздымались скалистые пики над склонами, заросшими густым тропическим лесом. Попадались мелкие речушки, бегущие с хребтов Западных Гхат. Вечерами горели великолепные закаты, а когда наступала темнота, зелень джунглей словно смыкалась, наполняясь тревожными криками, рычанием, трубными звуками.