— Зять любит взять! — укорил он с запальчивой прямотой. — Забыл, как мой батюшка посылал Захара Бороздина с ратью отстоять престол московский от твоего двоюродного дяди Юрия Шемяки? Благодарности нет в тебе, Иване! Не сидеть бы тебе на московском княжении, не величаться ныне государем, ежли бы не Тверь! А ты хочешь её под свою руку прибрать. Смотри, как бы не подавиться!
Вскипел и Иван, зло сказал:
— Укорство мне твоё до одного места, прости, Господи, мою душу грешную! Как ты мыслишь «брат за брата стоять», коль разъединение сам чинишь? Руси приспело время быть под единой рукой. Тогда только от татар освободимся...
— Но почему нам не собраться в единый кулак? — в отчаянии крикнул Михаил. — Что тому мешает?
— А то мешает, что мы разные. Чел «Слово о полку Игореве»? Три века с той поры минуло, как призывал сочинитель к объединению! Внял кто из киевских князей? Как ходили всяк со своей ратью в походы, так и до сё ходят. Оттого Русь Киевская угасла. Сам того не ведая, Михаил, ты погибели нынешней Руси желаешь.
— А вспомни битву великую на Калке. Там князья киевские разве не сообща действовали?
— И что с того получилось? Триста князей тогда монголы досками задавили! Вдумайся, князь, — триста! Так был ли то единый кулак? Сообща — это ещё не сплочённо. Сплочённость появится, ежли войско едино. А для этого Руси самодержавие требуется! Иного пути не было и не будет! Баско глаголешь, князь, а не ведаешь, что многими головами думать хорошо, но управлять надобно одной головой! Господь указал: этой головой быть Москве!
— Одна голова — самодурство. Так мыслю.
— Самодурство не от ума, а от глупства. Тут ты прав. Но самодуру укорот немалый есть: митрополит увещует, дума боярская опричь выступит, недовольство народное образумит. Не от великого глузда сие ты рёк. Повторю я тебе: обороти свой взор назад, много ли брат за брата стоял, друг за друга держался? А распрей сколько было? Вот и сравни.
— Добро, — угрюмо молвил Михаил, вставая со скамьи, — пусть сие рассудит вседержитель наш! — Он перекрестился на образа.
Иван тоже поднялся и перекрестился.
— Не явишься, Михайло, под мою руку, — силой заставлю. Поперёк судьбы не становись — поломает.
Обиделись князья друг на друга и разошлись. Каждый своей дорогой. Камо грядеши?
Как и предупреждал Холмский, рыцарь фон Поппель просил руки одной из дочерей Ивана для малолетнего племянника государя германского Фридриха.
Фон Поппель, ражий мужчина с бычьей шеей и рачьими глазами, в широком плаще, длинноносых туфлях с серебряными пряжками, долго кланялся, мел перед собой шляпой с перьями, на что Степан Квашнин заметил:
— Ну чисто кочет.
Наконец рыцарь гордо выпрямился, громогласно объявил толмачу то, о чём Ивана уведомлял ещё Холмский.
— Фридрих, император знатный среди прочих государей, первым объявит кесарям всех известных ему стран, что отныне князь московский величается королём и равен другим государям! — перевёл толмач последние слова рыцаря.
Они на Ивана впечатления не произвели и даже рассердили. Ишь, какой-то там император ему из милости благоволение оказывает, как кость собаке. Иван велел толмачу поблагодарить за любезное предложение Фридриха и напомнить, что дочь его ещё малолетняя.
— А что он говорит о величании князя московского королём, то передай слово в слово, что мы Божию милостью государи на своей земле изначала, от первых своих прародителей, а доставление имеем от Бога, а не от чужестранного императора! Мы их поставления и прежде не хотели, так и теперь не хотим!
Фон Поппель опять кланялся, подпрыгивал, махал перед носом шляпой. Бывшие на приёме бояре посмеивались в бороды, глядя на ужимки рыцаря, им привычна величавая дородность и степенство, изобличающие основательность, а не кривлянья обезьяньи.
Посол же ширваншаха[83] Хасан-бек был величав и дороден, в серебристой чалме, халате, шитом золотом, опоясанном голубым широким кушаком. Понравился Ивану взгляд посла — умный, быстрый, спокойный. Передал Хасан-бек просьбу своего повелителя прислать ему охотничьих кречетов, поскольку он проведал, что на Руси они водятся. Разумеется, цель посольства состояла не только в этом, хотя просьба немалая. Соколиной охотой развлекались и в западных странах, и в Крыму, и в Персии, и в Чагатае. То была поистине королевская потеха. И почти ко всем дворам соколов поставляла Москва, и были они дороги. Кража сокола необученного каралась как угон княжеского коня, а обученного — приравнивалась к стоимости морской ладьи. С другой стороны, дружба с кавказским правителем была многообещающей, ибо шах Ширвана водил приятельство с шахом Персии Узуном Хасаном. А тот враждовал с турками, захватившими Константинополь.
Вручил шемаханский посол подарки шаха государю Руси: ларец дивной работы, наполненный жемчугом, тюк бархата и тюк шёлку, два ковра «вельми чюдных» с искусными изображениями городов, рек, кораблей, а в середине — вышитый портрет шемаханской царевны — как бы намёк Ивану, оставшемуся вдовым.
Иван спросил у своего сокольничего Патрикеева, сколько сейчас соколов молодых обучается охоте, и когда тот ответил, что девяносто, велел всё отдать в отдарок ширваншаху. Гостинец был необычайно щедрый, Хасан-бек рассыпался в благодарностях. Да и то. Охотничьи птицы с севера считались самым желанным подарком для восточных владык. Там каждый султан, эмир, шах и даже беки держали сокольничего — распорядителя охоты. Тут же Иван повелел отправить в Пермский край, где водились самые крупные соколы, охотников для ловли молодых кречетов.
На приём Хасан-бека Семён Ряполовский привёл и Хоробрита, чтобы тот слушал и вникал. Обрадованный успехом своей поездки, посол раскрыл главную цель её, подтверждая то, что Иван уже знал.
— Мой повелитель Фаррух-Ясар, да осчастливит его аллах на многие годы, — союзник мужественного и мудрого шаха Ирана Узуна Хасана, да благословит его небо, который сейчас в Тебризе и готовится воевать с султаном османов Мехмедом, овладевшим последней христианской империей Трапезундом. Государю Руси должно быть известно: шах Персии — зять православного императора Трапезунда Давида Комнина, поэтому он враг турок. Ему нужны союзники. Зная о могуществе Московии, шах Узун Хасан попросил моего повелителя Фаррух-Ясара, пусть никогда не зайдёт над ним солнце, узнать, не согласится ли государь Московии стать союзником Узуна Хасана и одновременно шаха Фаррух-Ясара, да смилуется над ними аллах!
При последних словах посла Иван поднял голову, взглядом нашёл Хоробрита и ласково кивнул ему. Он велел Семёну Ряполовскому, чтобы Хоробрит присутствовал на приёме шемаханского посла. По тому, с каким напряжённым вниманием проведчик слушал Хасан-бека, было видно: он не только хорошо понимает персидскую речь, но и осмысливает услышанное.
Послу Иван уделил особое внимание. Беседа продолжалась и за трапезой, на которую государь самолично пригласил Хасан-бека. Ел посол мало и осторожно, всё больше фрукты, мясного не употреблял, вина не пил, объяснив, что вера не позволяет. Обед был «без чинов», старшинство не блюли. Здесь все были близкие люди государя. Хоробриту было указано место возле дьяка Посольского приказа Василия Папина, который выполнял особые поручения Ивана, требующие осторожности. Кудрявый, голубоглазый Василий испытующе посматривал на Хоробрита, в его взгляде сквозило деликатное любопытство. Видимо, наслышан о проведчике.
Иван расспрашивал шемаханца о южных царствах — богаты ли тамошние земли, многочисленны ли народы, велики ли города и чем торгуют, незаметно направляя разговор к Индии. Хасан-бек отвечал охотно, надеясь обширностью сведений расположить к себе государя таинственной Русии, о которой в Шемахе ходили самые разные слухи.
— Держав там много, государь, — говорил посол, — но они не постоянны и часто перемещаются. — Заметив удивление на лицах русичей, не понявших, как державы могут перемещаться, пояснил: — Они много воюют между собой, отнимают друг у друга земли. Был такой султан Абу-Саид[84], потомок Тимура Хромца, правил в Чагатае, захватил восточный Иран и расширил свои владения до Кизилюм-моря[85]. И пошёл, восхищенный своей мощью, в Азербайджан, дабы простереть державу до Чёрного моря. Но встретили его в Муганской степи, что в Армении, Узун Хасан и Фаррух-Ясар, да приветствует их Аллах, окружили и пленили всё его войско. Ныне остался у Абу-Саида жалкий клочок Чагатая. Или Мирза Джеханшах[86], правитель южного Азербайджана, который тоже решил усилиться, захватил Армению и западный Иран. Пошли на него Узун Хасан и Фаррух-Ясар и разгромили в Мушской долине. Джеханшах и сам погиб, и детям своим ни клочка земли не оставил, а мечтал о величии.
