Литмир - Электронная Библиотека

— Сие у тебя не от глупства, боярин, а от гордыни. Жалится на тебя народ, говорят, Михалчич «блудом шкодит»! Доиграешься, Михалка!

Проходя мимо нарядной церкви Петра и Павла, выстроенной из красного кирпича, с полукруглым приделом-апсидой, сводчатым входом, украшенной лопатинами, пилястрами, аркадными поясками, боярин лишь усмехался тонкими губами, но лба не перекрестил. Он был уверен, что латинянская вера Новгороду сподручнее, ибо в тамошних землях бояре — бароны да герцоги — большую власть и силу имеют, там на их богатства никто не зарится, земли у них не отнимают, они сами у всякого отнять могут. А тут и богатство имеешь, а живи и оглядывайся. Чуть зазевался — враз всего лишишься. «Ишь, озаботился посадник, Михалчич «блудом шкодит», а чего не блудить, коль ярь в теле имеется? И серебром кого хошь осыплю, любая жёнка прибежит, только мигни, хоть вдовица, хоть от живого мужа».

Боярин понимал, что обвинения посадского тысячника легковесны. Кто, имея крепость тела, не блудит? Дело не в этом, а в более серьёзном: в какую сторону Новгороду приклониться — к Западу или к Москве. Сторонники есть и у Михалчича, и у тысячника Захарьинича. Те и другие спорят вот уже много лёг и, чтобы унизить противников, пользуются всякими предлогами.

День был солнечный, воскресный. Мостовые[59] были полны праздного люда, щёлкающего калёные орехи, шатающегося «семо и онамо»[60] — туда, где веселей. А веселья везде довольно. Крепкие парни играли в кожаный мяч, гонялись за ним резвей, чем за девками. Гудели дудошники на помосте, где развлекали народ скоморохи, там же били в большой барабан. Во дворах заливались жалейки, рожки. На дальнем помосте фокусник показывал чудеса: выплёвывал изо рта огонь, тянул из собственных волосатых ушей длинные яркие ленты, дарил их девкам и бабам. Потом спрятал за щёку золотой перстень, зазвал на помост молодку и вынул перстень у неё из-под сарафана. Красивая молодка зарделась и убежала. Народ хохотал до упаду. Одобрительно засмеялся и Михалчич. Только старухи плевались, качали головами: ой не к добру бесовские игрища. Ближе к реке кувыркались потешники, для смеху колотили друг дружку наверченными из тряпок палками. Рожи у них были размалёванные, глаза вытаращенные, рты до ушей. Бесовщина, а занятно. Боярин нигде не задерживался, хотя порой лез в самую гущу, высматривая красивых молодок. Некоторым подмигивал, без особого, впрочем, успеха. Не задержался он и возле старика, который рассказывал собравшимся великую повесть «Слово о полку Игореве». Голос у длинноволосого сказителя негромкий, раздумчивый, поэтому слушали его в напряжённой тишине.

О Бояне, соловию старого времени!
Абы ты сиа плакы ущекоталъ,
скача, славию, по мыслену древу,
летая умомъ подъ облакы,
свивая славы оба полы сего времени[61],
рища въ тропу Трояню[62]
чресъ поля на горы...

Михалчич остался равнодушен к словам старика. Кто таков Игорь? Ну, князь. Так что с того? Ишь, славы восхотел, а взять её не сумел. Чего о нём песни петь?

Шагах в ста от Великого моста, соединяющего Софийскую и Торговую стороны, толпа оказалась столь густа, что холопы боярина отстали и потеряли Михалчича из виду.

— Ну, други мои верные, — сказал Афанасий, — начнём! Беги, Ванятка, к вечевому колоколу, греми в него. А я и Стёпка займёмся боярином. Ишь, шагает, как гусак!

Когда Михалчич проходил мимо лавки, торгующей женскими украшениями, из толпы на него неожиданно бросился лохматый верзила с синяком под глазом, схватил за шиворот нарядной чуги, завопил что есть мочи:

— Товарышши, пособите мне энтого злодея! Он семи мою жёнку снасильничал!

Дюжему боярину ничего не стоило справиться со Стёпкой, но народ узнал шкодливого боярина, набежал. Справедливость Стёпкиных слов никто и проверять не стал. Люди не любили Михалчичей, а этого особенно. И не только за шкоду, но и за надменность, за лютость, за богатство, неправедно нажитое. Народ обрадовался предлогу, кинулся на боярина.

— Пособите, товарышшы! — не переставая, орал Стёпка.

Боярин разбросал нескольких мужиков, взмахнул посохом с серебряным набалдашником, вне себя от ярости огрел Стёпку. Тот, залившись кровью, упал. Это разозлило народ. Чьи-то железные руки вырвали у Михалчича массивную палку, обхватили сзади, приподняли, с медвежьей силой швырнули на землю. Боярин попытался встать, но ударом сапога в грудь его вновь опрокинули. Вокруг слышались разъярённые крики:

— Убить его!

— В Волхов бросить!

— В Волхов! В Волхов! — заревела толпа.

Михалчича били кулаками, ногами, кто-то сорвал с него чугу, шапку, сапоги. Холопы боярина, видя, что если они вмешаются, то им достанется не меньше, кинулись по мосту на Софийскую сторону поднимать бояр. В это время на Ярославовом Дворище ударил вечевой колокол. Избитого, окровавленного Михалчича, потерявшего всю свою надменность и гордость, поволокли на правёж. Он только охал и выплёвывал выбитые зубы. Взобравшись на помост, истец Степан со слезами на глазах рассказал, что случилось с жёнкой. Этого парня на вече знали многие, но почему-то никто не вспомнил, что у него нет жены. Ему поверили, потому что боярин Михалчич блудом шкодил изрядно. На вече ещё не прибыли посадский, архиепископ, не успела явиться софийская сторона. Ванятка вновь направил мысли людей в нужном направлении.

— В Волхов насильника! — прокричал он.

Толпа потащила боярина к реке. Добежали до моста. Под многосаженным обрывом плескались свинцовые волны. Раскачали мычащего боярина, перебросили через перила. Холодная вода расступилась, принимая грузное тело. И тут люди увидели, что из-под моста показалась лодка, в которой сидел рыбак. Он заметил, как что-то упало в воду, и погреб туда. Боярин вынырнул, и рыбак втащил его в лодку.

— Эй! Мирошка! — заревели сверху. — Кинь! Не спасай.

Рыбак растерянно поднял бородатое лицо, крикнул:

— Чаго!

— Зачем спас Михалку! Ах ты... Кинь его в Волхов!

— Дак не по-божески... — оправдывался рыбак, в то время как сильное течение относило лодку от моста.

Толпа металась, проклинала рыбака. Опамятовавшийся Михалчич выхватил весло из рук недоумевающего Мирошки и погреб к софийскому берегу. А на той стороне уже скапливались бояре со своими холопами. Многие были вооружены.

Окончательно рассвирепевшие люди кинулись к избе рыбака, которая была неподалёку от моста на Торговой стороне. Десятки дюжих мужиков облепили её и раскатали по брёвнышку. Афанасий подозвал к себе купцов Алексея и Дениса, с которыми познакомился два дня назад, спросил, всё ли готово? Перед приездом Афанасия в Новгород Алексей и Денис собирались ехать в Москву с товарами. Они гостеприимны, приветили тверского купца. В разговоре за обильным столом Афанасий упомянул, что хорошо знает московских дьяков Фёдора Курицына, его брата Ивана-Волка Курицына, а также купцов Ивана Чёрного, Семёна Кленова. По сведениям князя Семёна, они все были еретиками. А поскольку Алексей и Денис ездили в Москву часто, то не знать московских еретиков они просто не могли. Так оно и оказалось. Новгородские купцы оживились, стали осторожно выспрашивать Афанасия о намерениях. Он прямо заявил, что Новгороду и Твери давно следовало присоединиться к Москве, от этого купцам польза великая. Оказалось, интересы Алексея и Дениса схожи с желанием Афанасия, и они скоро стали приятелями. Тогда и обсудили, как осуществить давнее стремление купцов. Денис, как самый молодой и нетерпеливый, заявил, что надо «взбунтить» народ.

вернуться

59

К описываемому времени бревенчатые мостовые в городе сменились примерно двадцать раз.

вернуться

60

Туда и сюда.

вернуться

61

Автору показалось уместным привести первоначальный текст «Слова», переписанный с подлинника, скорей всего, в Новгороде, потому что он сохранил диалектные особенности этой местности.

вернуться

62

Предположительно, имеется в виду император Троян (53 — 117).

21
{"b":"656848","o":1}