А вот что его взволновало, так это описания лазанья по вершинам и передвижения ползком, которые он обнаружил в литературе. Юстас не был в подходящей форме и никогда в жизни не проходил пешком лишний ярд, если этого можно было избежать. Он полагал, подобное перемещение станет для него одним из самых больших испытаний, но что поделать – придется с этим столкнуться.

Вскоре пришло второе письмо от Дэвида, отправленное уже из Гленэллиха. В нем был описан маршрут, а также сказано, что хотя самцы еще в бархате, их головы будут что надо; интересная фраза, конечно, но для Юстаса – натуральная тарабарщина.

В 7.30 вечера в воскресенье первого сентября Юстас покинул Кингс-Кросс в вагоне первого класса, чему был обязан проводившей его Джилл Пэрис.

– Как знать, может, кто из них тоже будет в поезде, – сказала она. – Ты же не хочешь с самого начала составить плохое впечатление?

В поезде не оказалось ни одного знакомого Юстаса, хотя несколько имен из отпечатанных на машинке списков, висевших на окнах спального вагона, были известны ему из спортивных колонок и светской хроники; любопытно, что некоторые из них значились как пассажиры третьего класса – впрочем, это были люди, чьи имена хоть и мелькали в сводках, но никогда не появлялись на иллюстрированных страницах. Поначалу Юстас был слишком возбужден и не мог заснуть; он лежал и думал, окупится ли билет в спальном вагоне или это бессмысленное мотовство с его стороны: некоторое время спустя понял, что серая полоса под занавеской – это дневной, а не лунный свет. Он приподнял занавеску и обнаружил, что поезд мчит сквозь укрытые вереском холмы, на которых тут и там вырисовывали странные узоры ручьи. Юстасу стало любопытно, куда они успели доехать. На часах – начало восьмого. Стоило ему задремать, как вагон качнуло и поезд остановился, а вскоре послышался заунывный крик шотландца-проводника: «Кррианларрих, Крррианларрих». А затем, после едва заметной паузы – отдавшийся эхом птичий крик: «Курл, курл».

С внезапной нервной дрожью Юстас закутался в одеяла и попробовал снова заснуть. Сон к нему не шел. Что-то в этом печальном крике тронуло его, и теперь он погрузился в мрачное уныние. В холодном утреннем свете он наконец-то полностью осознал, на что собирается пойти. Убийство! Бесчеловечное, хладнокровное убийство родственника и хозяина, пригласившего его погостить. От такого нельзя просто отвернуться и забыть. И все чуть ли не на глазах у женщины, которая занимала в его жизни далеко не последнее место, – женщины, только что пережившей страшную личную трагедию. Ужасный, зверский поступок.

Дрожа от отвращения, Юстас уткнулся лицом в подушку. Он попытался восстановить в памяти свою золотую мечту о богатом и знатном будущем, которое компенсирует ему то самое ужасное мгновение; постарался вспомнить светлое, красивое лицо Джилл, которая будет с ним навечно. Все это так и не предстало перед его взором – фантазии были туманны, нереальны, бессмысленны. Реальным оставался только кошмар. Юстас почти все отдал бы, чтобы избавиться от кошмара, от этого ужасного выбора между нищетой, потерей Джилл – и убийством!

А поезд мчал по темным равнинам Ранноха, оставляя позади Черные долины Гленко.

Завтрак и пробивающееся сквозь утренний туман солнце привели Юстаса в более-менее нормальное расположение духа. Он все еще был подавлен – грозные тучи, висевшие над его ближайшим будущим, никуда не делись, – но решил не останавливаться, по крайней мере, пока не сориентируется на месте. Назад можно будет повернуть вплоть до самого последнего, решающего момента – в чем, собственно, состояла одна из главных прелестей плана.

Поезд шел на запад от Форт-Уильяма, и Юстас все сильнее и сильнее поддавался красоте пейзажа, мерно разворачивающегося по обе стороны от него. Тихие воды Лох-Эйл, покатые холмы, окружающие Кона-Глен, широкие кресловины, ставшие приютом для оленей, узкая излучина Лох-Шил – один вид из окна сменялся другим, еще более прекрасным. А затем все это резко сменилось морем – бескрайним простором Атлантического океана. Сейчас на нем не было волнений, но в любой момент могли возникнуть яростные волны, закрутиться бурным вихрем который, протиснувшись между островов, зверски бросится в узкий пролив Слейт. Однако сейчас океан был спокоен и нежно убаюкивал невысокий остров Эгг и великолепно очерченный Рам. Наконец, когда поезд повернул на север к Маллейгу, Юстас впервые увидел остров Скай и грозные пики Черного Куллина, одного из истинных чудес света.

Протрезвев, немного просветлев от бесконечной красоты вокруг, Юстас Хендэлл продолжал молча сидеть и смотреть в окно, даже когда поезд въехал в небольшой вокзал Маллейга и остановился. Он чувствовал себя совсем крошечным, а свои дела – несущественными, ничтожными. Проводник открыл дверь вагона, и помятый после долгого сидения Юстас неуверенно вышел наружу. На платформе царила суета, а в центре внимания находился «семейный экипаж», приехавший из Крианлариха, который только что привез к вокзалу группу высоких мужчин и светловолосых женщин из Уэльса. Проводник потащился к багажному вагону, и Юстаса тут же поприветствовал юный рыжий великан в синем свитере.

– Мистерр Хендэлл? – спросил он, произнеся его имя более высоким голосом и отчетливее, чем продолжение фразы.

– Да. А вы… вы от?..

Не дав договорить, у Юстаса вынули из рук макинтош и ручной чемоданчик.

– Джок отнесет ваш чемодан к лодке. Если мистер Хендэлл соблаговолит пройти сюда.

Юстас покорно последовал за своим проводником. На этой незнакомой, почти чужой земле он чувствовал себя совершенно беспомощным. Маленький порт кипел жизнью. Так бывало два или три раза в неделю – рыбацкий флот готовился к выходу в море. В конце недели он вернется, и тогда суматоха будет еще сильнее. Порой буря могла заставить флаг вернуться в бухту в четверг или, скажем, среду; все остальное время городок спал, жарился на редком в этих широтах солнце, впитывал в себя проливные дожди или кутался в плотные тучи тумана. Сейчас как раз сияло солнце, и крепкие мужчины медленно шагали туда и обратно, полногрудые девушки таскали инструменты и вещевые мешки, а над их головами кружили пронзительно кричащие чайки. У небольшой пристани напротив деревянного трапа покачивалась открытая белая красивая лодка примерно тридцать футов длиной с безвольно висевшим красным флагом на кормовом флагштоке.

Гленэллих располагался на основном острове, но добраться к нему можно было только по морю, о чем и сообщил Дэвид в своем втором письме. К нему не имелось ни шоссе, ни даже торной дороги, что в нынешнюю эпоху путешественников и молодежных гостиниц являлось одним из главных преимуществ заповедника. Впрочем, порой преимущество обращалось в недостаток – если море бушевало несколько недель кряду, то ни одна маленькая лодка не могла покинуть бухту точно так же, как ни одно крупное судно не могло подойти к берегу. В такие времена немногочисленные и удаленные друг от друга дома Гленэллиха и соседних областей были отрезаны от доктора, почты и всего остального. В распоряжении проживающих имелось только то, что они успели собственноручно вырастить и заблаговременно запасти; здесь были свои священники и акушерки; потребности жителей поражали простотой, а их выносливость – своей неистощимостью. Но приезжих из Англии или Америки, арендовавших на несколько недель, а то и месяцев рыбацкие или охотничьи домики, бури ставили в поистине затруднительное положение.

Юстас всего этого так и не узнал. Сейчас море оставалось спокойным, и лодка качалась на нем с легкостью приземлившейся на воду чайки, сияло солнце, а молодой лодочник был крепок и явно знал свое дело; если бы не темная туча, жизнь казалась бы беззаботной и радостной.

– Хорошая лодка, – сказал он, гадая, насколько общительным будет его перевозчик.

– Да, она такая, да, – ответил лодочник и с любовью провел рукой по крышке мотора. – Хотя в море немного воды наберет.

На причале над ними показался носильщик. Он передал вниз чемодан Юстаса так, словно это была легкая сумочка.