Во время этой суеты и неразберихи доктор Тэнуорт томился в морге в ожидании этого, как он был уверен, столичного сноба. Мало того, пользуясь служебным положением, к нему явился мистер Лавджой, сгорающий от любопытства и с нетерпением предвкушающий дальнейшее развитие событий. Ничто не могло заставить сэра Лэмюэла проявить грубость по отношению к коллеге перед представителем закона, а потому Тэнуорт, обнаружив, к своему удивлению и восторгу, что столичный эксперт сама любезность, успокоился и обрел присутствие духа.

Сдернув с трупа простыни, сэр Лэмюэл принялся обследовать каждый дюйм кожи – от черепа до кончиков пальцев на ногах. Особое внимание уделил конечностям, где кровь застоялась, пока тело находилось в подвешенном состоянии, ведь именно в этих его частях посмертное окрашивание было наиболее ярко выраженным и его можно было отличить от синяков невооруженным глазом. Раза два он просил доктора Тэнуорта сделать срезы в таких местах, которые затем исследовал под микроскопом. В каждом случае было очевидно, что кровь не образовала там экссудатов, то есть не перетекла из сосудов в ткань – она истекала с краев срезов и легко смывалась под тонкой струей воды даже в нынешнем ее свернутом состоянии. Никаких синяков или порезов на теле не было, лишь след от удавки на шее да легкое посинение на губах с внутренней их стороны. Лэмюэл обратил на это внимание присутствующих и заметил, что вызвано это давлением во время удушения.

Когда труп перевернули на живот, обнаружилась отметина на правом бедре, заинтересовавшая лондонского медэксперта: прямоугольное углубление размером в три квадратных дюйма, причем оно было более явным там, где ткани были плотнее, и почти незаметным над тем местом, где кость была ближе к коже.

– Результат какого-то давления, – произнес Лэмюэл. – Достаточного по силе, чтобы образовалась ямка, но недостаточного, чтобы остался синяк. Значит, оно имело место уже после смерти.

– Могу ли я узнать, что заставило вас прийти к такому выводу? – спросил мистер Лавджой, с интересом разглядывая повреждение.

– Если бы оно возникло до смерти, то приток крови заставил бы ткани и кожу распрямиться и принять свой обычный вид сразу после того, как давление прекратилось. И появиться это повреждение могло в любое время после смерти, вероятно, даже здесь, на хирургическом столе, если под тело подложили что-то твердое. Вы могли бы заняться данным вопросом, доктор Тэнуорт. Кстати, вы заметили это повреждение, когда проводили первичный осмотр?

Доктор Тэнуорт слегка покраснел.

– Нет. Тогда его не было, – ответил он.

– Но он явно лежал на чем-то с тех пор. Вряд ли это имеет большое значение, но советую уведомить полицию. Так, доктор Тэнуорт, теперь странгуляционная борозда. Надо бы сделать еще один небольшой срез – вот тут, будьте добры.

Сэр Лэмюэл указал место на шее, и доктор Тэнуорт снова принялся за работу. Выполнил он ее не слишком аккуратно, поскольку был расстроен после обнаружения этого непонятного углубления. Может, он все же видел его и не придал значения? Или совсем проглядел? Да и осматривал ли вообще это место? Конечно, он был обязан сделать это, но правда и то, что он был убежден, что произошло самоубийство через повешение, и исследовал тело на признаки насилия не столь тщательно, как требовалось. Хотя углубление вряд ли можно было отнести к признакам насилия. Это же не рана, не порез или синяк – лишь небольшое углубление, возникшее от надавливания. Тогда какое же это насилие?

– Готово, сэр, – сказал он и выложил тонкий срез на стеклянную пластину под микроскопом.

Лэмюэл долго исследовал образец, но результат был тот же, что и прежде. Ткань была повреждена сдавливанием, в результате которого образовался синяк, однако случилось это после смерти. Не было ни единого признака прижизненных повреждений. А обесцвечивание по краям углубления было вызвано посмертной гипостазой – она проявлялась и в других частях тела.

В тоже время срез, взятый с внутренней поверхности нижней губы, обладал признаками прижизненного образования синяка. Осмотр легких подтвердил наличие экссудатов и обширных подплевральных кровоизлияний, обнаруженных доктором Тэнуортом при первом вскрытии. Изучение под микроскопом также подтвердило повреждения легочной ткани и кровоизлияния в нее – все это было симптомами асфиксии, типичной при нехватке воздуха или повешении. Выходило, что причиной смерти стал первый вариант.

Объявив свое заключение и обсудив с коронером природу найденных доказательств, которые следовало огласить при возобновлении слушаний, Халберт Лэмюэл собрался уходить. Едва он успел выйти на улицу, как к нему подошел сержант Гейбл.

– Прошу прощения, сэр, – сказал он. – Минут десять назад я говорил с суперинтендантом Даули – до этого он был занят с адвокатом мистером Хафкаслом, и я не стал его беспокоить – сказал ему, что вы не хотели отрывать его от дел для встречи на вокзале, сэр, и он велел попросить вас кое о чем. Не могли бы вы высказать мнение о времени смерти? Доктор Тэнуорт уже изложил свои соображения, но мистер Даули был бы рад, если бы вы подтвердили его выводы.

Лэмюэл обернулся к доктору Тэнуорту:

– У вас есть вся информация? Мне сложно высказывать свое мнение, не ознакомившись с ней предварительно и с вашими, надеюсь, вполне обоснованными выводами.

Доктор Тэнуорт достал из кармана записную книжку.

– Вроде бы тут есть отметки о температуре тела, – пробормотал он, перелистывая страницы. – Ага, вот они. Температура в восемь часов утра составляла около тридцати градусов, да и на ощупь поверхность тела не совсем остыла. Трупное окоченение почти завершилось. Приняв все это во внимание, я пришел к следующему заключению: смерть наступила накануне от восьми вечера до двенадцати часов ночи. Затем я сократил промежуток – от восьми до десяти часов или же от десяти до двенадцати часов ночи, исходя из факта, что окоченение ускоряется при более высоких температурах, а субботняя ночь выдалась очень теплой. Можете положиться на это, тем более что в последний раз капитана видели живым в десять часов вечера, так что если существует погрешность в моих расчетах, то небольшая.

Доктор Тэнуорт был доволен своим объяснением. Ведь оно доказывало, что он отнесся к делу внимательно и вдумчиво, опираясь на научные знания. И сумел подтвердить это убедительными доводами.

Лэмюэл задумался, а потом произнес:

– Воздействие теплой ночи – непростой вопрос. Хотя тепло определенно ускоряет окоченение, оно же сохраняет и температуру тела, что скорее свидетельствует в пользу более раннего, а не позднего времени. Известно также, что тепло лучше сохраняется в случаях асфиксии, что указывает на ранний час. Двенадцать ночи – слишком поздно. Похоже, смерть наступила в одиннадцать или между десятью и одиннадцатью часами вечера. Ну, с учетом всех известных обстоятельств, десять – самое раннее.

Он обернулся к Гейблу.

– Вы все поняли? – спросил он.

Сержант не очень разбирался в подобных тонкостях, но общий смысл выводов был ему ясен.

– Сержант, передайте суперинтенданту, что завтра утром я передам свое письменное заключение старшему констеблю. Советую ему самому взглянуть на отметину на теле, о которой я непременно упомяну. А после этого, если, конечно, мистер Лавджой со мной согласен, не вижу причин откладывать похороны. Чем скорее его захоронят, тем лучше.

Эксперт распрощался с провинциальной «мелюзгой» и поспешил на вокзал, чтобы успеть на скорый поезд до Лондона. Сержант Гейбл направился к телефону – позвонить шефу и доложить ему, что получил всю необходимую информацию. Однако выяснилось, что суперинтендант уже уехал из поместья. Даули рассердился, узнав, что повторное вскрытие проводят без него, и собирался задать сержанту Гейблу взбучку за то, что тот не известил его. Хотя он и понимал, что подчиненный просто побоялся отрывать его от дел. К тому же медэксперт из министерства сам настоятельно просил сержанта не беспокоить понапрасну вышестоящее начальство.