Встаю со стула и беру пальто. Затем надеваю большую круглую шляпу и темные очки, пряча синяк. Не идеально, но достаточно, чтобы выбраться на улицу незаметной.

Пока выхожу из здания, чтобы добраться до своей машины, фанаты толпятся сбоку от меня, желая сделать фото и требуя автограф. Конечно, я всегда поощряю их, обожая внимание. Яркие вспышки от камер очищают голову и туман из плохих мыслей, что закручивает мой разум. Я делаю это для фанатов, для тех, кто обожает меня и любит, как никто другой. Я делаю это для таких моментов счастья — моментов моего звездного часа — прежде, чем мне придется вернуться в унылый, одинокий дом.

Неведение — блаженство. 

ФЕНИКС

В 8 лет

— Бабааах! Я — Феникс, и я собираюсь сокрушить тебя! — с громким шлепком я швыряю фигурку в изголовье кровати, притворяясь, что это гигантский инопланетный корабль, прилетевший уничтожить Землю. Герой Феникс — единственный, кто может всех спасти со своими особенными лазерами, которыми он стреляет из глаз, и суперсилой, с которой он может поднять даже Землю.

Я залезаю под простыни и поднимаю Феникса, чтобы он мог пробраться к краю, открывая смертельное оружие: гигантского робота-гуманоида, которого он использует, чтобы уничтожить вражеский корабль.

Но затем Феникса внезапно вырывают из моей руки.

— Эй! — я вылезаю из-под простыней и вижу мальчика, который убегает от меня, хихикая. — Отдай мне его! — кричу я вслед, выпрыгивая из скрипящей старой кровати.

Мальчик бежит вниз по огромной лестнице старого поместья, перескакивая через ступеньки и удерживая моего Феникса высоко в воздухе, словно гордится тем, что украл его. Он смеется и произносит:

— Подойди и возьми, дурачина!

Я хмурюсь, стискивая зубы, а затем бегу за ним. Никто не трогает моего Феникса. Он — единственная игрушка, что у меня есть. Воспитатели дают нам лишь по одной. Это дурацкое правило приюта, потому что у них не хватает денег. По крайней мере, так они мне говорят. Иногда мне хочется иметь больше игрушек, чтобы играть с ними, или больше друзей, которые не хотели бы украсть у меня все, что есть.

Я спешу за мальчиком, перепрыгивая через ступеньки, чтобы суметь догнать его. Он внизу, в столовой пытается спрятаться за другими детьми и использовать их в качестве щита.

— Отдай обратно, — рычу я.

— Нет, с чего бы это? Ты его не заслуживаешь, — отвечает он.

— Это моя игрушка. У тебя есть своя.

— Мне мало, — произносит он, удерживая Феникса обеими руками, почти отрывая его голову.

— Прекрати, ты его сломаешь!

— И что? — Он тянет сильнее. — Боишься? Майлз — трус, Майлз — трус! — теперь он напевает, выводя меня из себя так сильно, что мне хочется его ударить. Все начинают смеяться, когда видят мое злое лицо.

— Майлз — неудачник! — добавляет мальчик, и группа скандирует настолько громко, что вскоре это — все, что я слышу.

Я больше не могу это выносить. Я хочу обратно свою игрушку, и хочу, чтобы они оставили меня в покое.

Когда мое терпение лопается, я отталкиваю ребенка, за которым прячется мальчик, так сильно, что они оба спотыкаются, а затем хватаю своего обидчика и несколько раз бью его в лицо. Игрушка выпадает из его руки, когда он пытается заблокировать удары и не дать моему кулаку опуститься на его лицо, но я слишком быстр.

— Драка, драка, драка! — скандируют дети вокруг.

Я продолжаю наносить удары, позволяя всей моей ярости выплеснуться на него.

— Прекрати! — визжит мальчик, но я не придаю значения его крикам.

Все, о чем я могу думать, это кровь, вытекающая из его носа, и зубы, покатившиеся по комнате.

— Никто. Не. Трогает. Мою. Игрушку, — рычу я, ударяя его в лицо после каждого слова.

— Пожалуйста! Хватит! — умоляет мальчик, царапая мои руки.

— Я ненавижу тебя! — кричу я. — Я всех вас ненавижу!

Я бью его так сильно, что болят костяшки, и перед глазами вижу только красный цвет. Все, о чем я могу думать, это как надрать его задницу так сильно, чтобы он больше никогда не смог украсть у меня что-либо. Это был последний раз, когда он подразнил меня, последний раз, когда он погнался за мной, последний раз, когда кто-то причинил мне боль.

Через несколько минут воспитатели приходят и оттаскивают меня от него прежде, чем мне удается забрать Феникса.

— Что это такое? Как ты смеешь нападать на мальчика вот так?

— Он украл мою игрушку, — отвечаю я, скрещивая руки на груди, пока пялюсь на свою игрушку.

— Мне все равно, что он сделал. Ты поднял на него руку. Мы. Не. Бьем. Людей, — воспитательница продолжает тыкать пальцем в мой нос после каждого слова, словно это должно произвести на меня впечатление.

Но все, о чем я думаю, это как убить ребенка, лежащего на полу, истекающего кровью, умоляющего о помощи.

Воспитательница громко вздыхает.

— И вот снова.

Комната полностью погружается в тишину, и все пялятся, пока она выволакивает меня через дверь и ведет вверх по лестнице.

— Тебе нужно было снова это сделать, не так ли? Ты просто не можешь удержать свои руки от него?

— Он продолжает доставать меня.

— Что я только что сказала? — произносит она, сверля меня взглядом, которым можно убить. — Здесь не трогают других детей, Майлз. Ты уже должен был это запомнить. Думаю, тебе пора выучить жестокий урок.

Она толкает меня в мою комнату.

— Я не хочу слышать от тебя ни звука в течение следующих нескольких часов. Ты понял это?

Я сажусь на кровать.

— Но как же ужин? — Я смотрю на часы — почти шесть — и мой желудок начинает урчать.

Она кривится.

— Плохие дети не получают еду.

И затем она хлопает дверью.

Я бегу к двери, колотя в нее кулаками.

— Подождите! Вы не можете этого сделать! Я голодный!

— Может, тебе стоит для начала подружиться с детьми. Может, тогда ты не будешь таким голодным, — размышляет она по ту сторону двери.

— Они не хотят со мной дружить. Никто из них. Они хотят только дразнить меня.

— Может, дело не в них. Может, это ты, — язвит она. — Не удивительно, что родители бросили тебя здесь. — Она прочищает горло, а затем я слышу стук ее каблуков, пока она спускается вниз по лестнице, оставляя меня наверху одного.

Ногти царапают деревянную поверхность двери, пока я сползаю на пол. Я пытаюсь подумать о счастливых вещах, но ничего не приходит в голову. Нет ничего счастливого в этом месте, и я не помню ни единого радостного дня, даже когда я был не здесь.

Один в своей комнате, без игрушки, где только тикающие часы составляют мне компанию, я провожу свой день, пока не начинаю желать, что лучше бы я вовсе не рождался.

Несколько месяцев спустя…

Я сбежал. Не зная, что еще сделать после того, как дети столкнули меня с лестницы, а персонал не повел и бровью. Мне некуда идти, но я не хочу возвращаться туда. Я ненавижу то место и всех, кто живет или работает там.

Никто меня не понимает.

Накручиваю травинку на палец и выдергиваю ее, позволяя ей улететь с ветром. Здесь так мирно посреди неизвестности рядом с одинокой дорогой. Ничего нет на расстоянии нескольких миль… и мир предоставлен лишь мне. Я так люблю это.

Это место превращается в мое любимое убежище. Мне не нужно прятаться где-то в захудалом вонючем углу, чтобы меня не поймали. Я могу просто сидеть здесь, где никто меня не увидит.

На краю горизонта внезапно появляется машина, и я наблюдаю, как она приближается в поле моего зрения. Поднимаю руку над глазами, создавая «козырек» от солнца, и пытаюсь разглядеть того, кто едет внутри. Многое увидеть не получается, только двоих взрослых на передних сидениях… и маленькую девочку на заднем, которая смотрит на меня своими яркими глазами. У нее лицо ангела.