— Он не собирается действовать сейчас, — повторил он, глядя мне в глаза с каким-то, как мне показалось, наивным оптимизмом. — Он будет тянуть время, заставлять тебя переживать, чтобы в итоге сломать и получить согласие без лишних движений. У него есть план, но теперь такой есть и у нас. Теперь, когда Валери и Рей в городе, у нас появился большой шанс выйти из этой игры победителями. Они знают, что делать. У них есть идея, есть планы…

— Ваши планы больше не потребуются, — перебила его я, чуть ли не крича не то от боли, не то от раздражения. — Я согласилась.

Кевин замер в изумлении, отшатнувшись назад.

— Не-ет, — медленно протянул он, мотая головой. — Нет, ты не могла… В каком смысле согласилась?

— В прямом. Элмер предложил убить меня, и я согласилась.

Кевин уставился на меня круглыми, потемневшими от тревоги глазами и раскрыл рот, который ежесекундно дергался, собираясь что-то сказать, но не мог произнести ни звука.

— Андреа, зачем? — прошептал он.

— Я не могла иначе, — отчаянно выдохнула я. — Он хотел убить Дженнис.

— Дженнис?! — неожиданно громко воскликнул Кевин. — Значит, вот что заставило тебя сдаться? С каких пор тебе вообще есть дело до жизни Дженнис? Разве вы с ней подруги?

— Какое мне дело до жизни Дженнис?! — возмущенно повторила я, уставившись на него пораженными до глубины души глазами. — Боже, да что с тобой не так? Какая разница, подруги мы или нет: даже если бы он шантажировал меня жизнью абсолютно незнакомого мне человека, я бы все равно вступилась за него и согласилась. Этот человек ни в чем не виноват, и он не должен страдать из-за меня. Он должен жить нормальной жизнью, а не гибнуть от рук ненормального вампира-психопата. Неужели ты думал, что я собственноручно подпишу смертный приговор Дженнис?

Кевин стоял неподвижной, холодной глыбой льда, не отрывая от меня своего прожигающего насквозь, тяжелого взгляда, который говорил за него. Такими глазами, полными одновременно страха, тревоги и необъяснимого словами гнева, он смотрел на Бекку, когда она пыталась меня схватить. Такими глазами он прорезал темноту ночного парка в момент, когда я внезапно раскрыла его истинную сущность. Теперь я стала жертвой этих страшных темно-серых глаз. Да, он надеялся, что я не поддамся. Он надеялся, что я не вступилюсь за Дженнис. Внутри меня что-то сломалось, с треском развалилось на мелкие осколки, и все в груди вдруг заныло от боли.

— Я погорячилась, когда я сказала, что у меня есть чувства к тебе, — произнесла я хриплым, тихим, почти неслышимым голосом, сглотнув ком в горле. — Я ничего к тебе не чувствую. Ничего.

С этими словами я захлопнула дверь перед его носом и, прижавшись к ней спиной, закрыла глаза. Я почувствовала, как дрожь окутывает мое тело, а к глазам подступает очередная солено-горькая волна. Вдруг мне стало невероятно обидно. Захотелось дать волю поджидавшим своего часа слезам и больше никогда, никогда не выходить из комнаты, никогда никого не видеть. Однако я подавляла в себе это желание и, до крови кусая губы, пытаясь таким образом физической болью отвлечься от боли душевной, прилагала все усилия, чтобы не увлажнить глаза и щеки еще больше.

За дверью послышался глубокий вздох, проникший в самые глубины моего сердца своими откровенными нотками отчаяния и сожаления, а затем тихие, мягкие шаги, постепенно отдаляющиеся и исчезающие из зоны четкой слышимости. Когда за Кевином закрылась входная дверь, я сползла на пол, закрыла лицо руками и зарыдала.

Мне было больно, ужасно больно, и я даже не знала, в чем была основная причина этой боли. Вероятно, сердце рвалось не части не из-за поведения Кевина, не из-за Элмера и даже не из-за осознания того, что, возможно, через сутки я буду мертва. Его разрывал миллион мелких причин, которые копились здесь на протяжении месяца и вот, наконец, нашли время вырваться наружу. Все, что меня тревожило и пугало, слилось воедино и вылетело из груди звуками этого плача.

Я сидела под дверью около получаса, даже не думая подняться, да и вообще ни о чем не думая. В моей голове было слишком много мыслей в последнее время, и меня уже давно начало от них тошнить. Я не хотела думать ни о чем и просто плыть по течению. Как раньше.

В реальность меня вернул внезапный телефонный звонок. Я вытащила смартфон из кармана джинсов и, предварительно вытерев рукавом лицо, сделав глубокий вдох, ответила максимально спокойным голосом. Это была Дженнис; она звонила, чтобы, чуть ли не плача, сообщить о том, как Элмер отменил их свидание. По ее словам, он поступил очень жестоко, наговорив ей при этом много неприятных слов, но на мгновение я почувствовала прилив облегчения от этого жалобного срывающегося голоса. "Быть может, моя жизнь — полное и беспросветное дерьмо, которое уже ничем не исправишь, — думала я, — но у нее еще все впереди. И, вероятно, благодаря тому, что ты расстроила это злосчастное свидание."

Я с усталой, но искренней улыбкой слушала жалобы Дженнис и в итоге вызвалась приехать к ней домой. Мне жутко захотелось обнять ее, сказать ей что-то приятное, заставить ее заплаканное лицо на мгновение улыбнуться. Кто знает, когда еще у меня будет такой шанс?

Я максимально быстро привела себя в порядок и через двадцать минут уже сидела в обнимку с Дженнис в ее комнате, убеждая подругу, что Элмер не стоил даже ее ресницы, и постоянно подавая ей бумажный платок. Мы провели вместе весь остаток дня, и я впервые за долгое время возвращалась домой по-настоящему счастливая. Я уже не помнила ни о событиях утра, ни о разговоре с Кевином, ни о поджидающей за каждым углом смерти — я жила моментом, и он был прекрасен. Вечер выдался прохладным, но приятным: тучи разошлись, и я смогла полюбоваться невероятно красивым закатом, переливающимся всеми оттенками розового.

Я думала лишь о том, что смогла уберечь Дженнис от свидания с Элмером, пусть даже и ценой ее слез. Я шла и вспоминала ее мокрое от слез лицо, по-детски наивные большие голубые глаза, беспорядочно спутанные светлые волосы и легкую улыбку — миг просветления, который я вызывала на ее лице своей заботой. Я верила: у нее все будет хорошо. Пусть даже если меня не будет рядом.

Когда я оказалась у порога собственного дома, красочный закат сменило глубокое темно-синее небо, на котором белоснежной бусинкой сияла первая звездочка. Я остановилась, чтобы запечатлеть в памяти этот момент, и, наполнив грудь свежим вечерним воздухом, вошла внутрь.

Едва я вошла, передо мной вдруг выросла фигура мамы. Не нужно было даже смотреть на нее, чтобы понять: она знает. Ее выдавала поза: когда мама сильно нервничала, она, не находя себе места, постоянно дергалась и беспрестанно двигала руками, то скрещивая их на груди, то пряча за спиной, то держа перед собой и ломая пальцы в какие-то странные фигуры. Она вечно переминалась с ноги на ногу, не в силах устоять на одном месте, и кусала губы, доводя их до катастрофического состояния, но совершенно не придавая этому значения.

Я вздохнула. Вот они, два разных мира, между которыми я вынуждена теперь метаться: попытки насладиться ускользающим моментом и бездна сожалений, страданий, которые я причинила близким своим решением. Робко подняв глаза, я увидела взволнованное лицо матери, тревогу в котором она надеялась прикрыть ласковой улыбкой. Я улыбнулась ей в ответ и помахала рукой, а затем, не проронив ни слова, бросилась в свою комнату. Здесь я надеялась найти уединение, тишину и спокойствие. Чего мне было бояться теперь, когда я точно знаю, что будет дальше?

Открыв дверь, я вошла внутрь и нащупала на стене выключатель. Зажегши свет, я обернулась, надеясь упасть в объятия кровати, но, на секунду испугавшись, слегка отскочила назад и ударилась затылком о дверь. Оказывается, в комнате я была не одна. На кровати, закинув одну ногу на другую и обняв их руками, сидела Хилари, печальная, но сохраняющая спокойное выражение лица.

— Прости, я так и думала, что напугаю тебя, — сказала она, усмехнувшись.

— Да уж, — произнесла я, потирая затылок. — Что ты здесь вообще делаешь?