В воскресенье ко мне постучалась мама.

— Сегодня тоже планируешь целый день лежать в постели? — спросила она, просовывая голову в проем между дверью и стеной. — Неужели вечеринка была настолько жаркой, что ты пытаешься восстанавиться после нее уже вторые сутки?

— Мам, ну это же выходные, — вздохнула я. — Разве я не могу провести их в кровати?

— Можешь, — согласилась мама. — А еще можешь провести один из них со мной на диване. Я думала пересмотреть "Друзей".

— Опять? — на пару секунд я удивленно приподняла брови.

— Не опять, а снова. Ты же в курсе: если я перестану пересматривать его каждые несколько месяцев, то умру.

— Да брось, не так уж сильно ты его любишь.

— Да? Может быть. Зато я знаю, как сильно его любишь ты, и я пообещала себе вытащить тебя из постели хотя бы на час.

— Вытащить из постели и усадить на диван? — усмехнулась я.

— Но это, по крайней мере, хоть что-то, — возвразила мама. — Предложи я тебе прогуляться в парке, ты бы охотнее согласилась?

— Нет-нет, только не в парк, — активно замотала я головой и, встретив подозрительный мамин взгляд, тут же попыталась оправдаться. — Я… Я просто не хочу никуда выходить. У меня болит голова, и единственное, чего я сейчас хочу — остаться в своей комнате, в полном одиночестве, и поспать.

Мама тяжело вздохнула и, не думая уходить, продолжала смотреть на меня с беспокойством и даже какой-то странной грустью в глазах. Я не говорила ей ничего, но она знала меня слишком хорошо, чтобы не догадаться, что что-то случилось. Она подозревала, чувствовала: что-то не так, и я, хоть и старалась скрыть произошедшее, пока не выясню все наверняка, не умела прятать свои переживания настолько хорошо, чтобы убедить маму, что все в порядке. Это всегда давалось мне трудно, потому что я не любила таить что-либо в секрете и не привыкла умалчивать что-либо в разговоре с мамой. Я хотела с ней поделиться, хотела спросить совета или хотя бы просто найти какое-то утешение, поддержку, но боялась, что она, скорее, посчитает меня сумасшедшей.

— Ты уверена, что головная боль — единственная причина? — осторожно спросила мама, приоткрыв дверь чуть шире. — У тебя точно все хорошо?

Сжав губы, я кивнула как можно увереннее.

— Да, — ответила я. — Все в порядке.

— Хорошо, — тихо, почти шепотом произнесла она и, вяло улыбнувшись, стала медленно закрывать дверь.

— Однако от сериала я не отказывалась, — крикнула я, когда дверь уже практически соприкоснулась с проемом.

— Я жду внизу, — послышалось из коридора. — У тебя всего две минуты.

Откинув одеяло, я встала на ноги и вышла из комнаты. С этого момента и до самой ночи я в компании мамы сидела перед телевизором и хрустела чипсами. Изредка мы с ней обменивались комментариями, что-то обсуждали или смеялись над чем-то, но большую часть времени тишину прерывали только звуки сериала. И все же даже тот факт, что мы практически не разговаривали между собой, не смог сделать этот вечер неловким или напряженным. Конечно, говорить за маму я не могла, но для меня самой вечер с ней за просмотром любимого сериала стал своего рода облегчением. Иногда очень приятно пересмотреть уже до дыр засмотренные эпизоды, переслушать давно забытую, но от этого не менее прекрасную песню, перечитывать строки из хорошо знакомой книги и отключиться, выпасть из реальности, забыть обо всех заботах на некоторое время. Так и я в этот момент наконец-то смогла выбить из головы любые мысли о Кевине, о вечеринке, о произошедшем в парке и просто насладиться чем-то действительно стоящим.

На следующий день я уже не жаловалась на головную боль и даже старалась всюду проявлять активность. Не знаю, что мне сейчас нужно было больше — самой перестать думать о событиях пятничной ночи или сделать вид, будто все хорошо, чтобы избежать беспокойных расспросов других, но я твердо решила держаться уверенно и общаться с мамой, подругой так, словно я и вправду ничего от них не пытаюсь скрыть. К слову, мне это прекрасно удавалось, и я на удивление легко обсуждала что-то с Хилари, смеялась вместе с ней и даже практически не вспоминала ни о вечеринке, ни о жуткой картине, которую я случайно подсмотрела после нее. Рядом с Хилари я чувствовала себя в десятки раз лучше, и мне не нужно было думать ни о чем, кроме того, что происходит сейчас. Именно это потрясающее ощущение я и ценила в нашей дружбе чуть ли не больше всего, ведь назвать другом или подругой я могу хоть первого встречного, а чувствовать, что этот человек — мой, что рядом с ним я могу забыть обо всем на свете и просто наслаждаться моментом, можно только с единицами, а, чтобы отыскать эти единицы, порой приходится пройти через миллион первых встречных.

Впрочем, не со всеми я могла вести себя абсолютно спокойно. Каждый раз, когда мне на глаза попадался Кевин, я напрягалась и старалась убежать прежде, чем он начнет говорить со мной или даже просто обратит внимание. Он совсем не изменился и продолжал мило беседовать с окружающими, шутить, очаровывать всех, включая учителей, своим обаянием, но я уже не могла смотреть на него так, как смотрела прежде. Мое отношение к Кевину всегда было несколько напряженным, сейчас же оно испортилось окончательно. Его мимолетные взгляды и улыбки, которыми он одаривал меня чуть ли не каждый раз, когда мы случайно в одно время поднимали глаза друг на друга, вовсе не воспринимались мной как дружеский жест. Каждый раз, когда уголки его губ ползли вверх, вырисовывая на лице милую улыбочку, я вспоминала его окровавленный рот, то, с какой жестокостью он впился в шею бедного парня, а затем швырнул его так, будто он какая-нибудь игрушка, плюшевый медвежонок, которому все равно, обнимают ли его или бросают на пол, и содрогалась. "Ты можешь улыбаться сколько угодно и кому угодно, — мысленно говорила я ему, — можешь влюбить в себя хоть весь мир и стать идеалом в глазах окружающих, но я знаю, кто ты такой на самом деле и что скрывается за этой вечно улыбающейся маской."

Было бы гораздо проще избегать его, если бы он и сам не особо стремился поддерживать со мной какую-то связь, но он, видимо, по какой-то причине стремился. Даже не поднимая глаза, время от времени я видела, как взгляд Кевина останавливается на мне. Практически каждый раз, когда мы были в одном кабинете или случайно встречались в школьных коридорах, он пытался подойти и о чем-то поговорить, но я тут же сворачивала за угол, сливалась с толпой, куда-то убегала, даже если мне нужно было идти в совсем другом направлении. Конечно, я понимала, что бегать от него всю жизнь, как ребенок, все равно не выйдет. Рано или поздно мы бы столкнулись, но, как бы мне не хотелось подойти и высказать Кевину все в лицо, я надеялась максимально отсрочить наш разговор.

Таким образом я держалась целых два дня, пока однажды утром не потеряла бдительность и не заметила, как он подходит все ближе. Лишь увидев его изящные пальцы на краю своей парты, я вдруг вздрогнула, выпрямилась и посмотрела ему в лицо. Сглотнув, я сделала глубокий вдох и надела самое спокойное выражение лица, на какое только была способна. "Вот и пришло время для серьезного разговора", — подумала я, уже не собираясь никуда убегать.

— Привет, — произнес Кевин приятным бархатным голосом, явно довольным оттого, что ему наконец-то удалось поймать меня.

— Привет, — тихо повторила я, но тут же откашлялась, стараясь в следующий раз звучать увереннее.

Он быстро пробежался взглядом по кабинету, а после медленно проскользил взглядом по моей парте и остановился на рюкзаке, лежащем на соседнем стуле.

— Я так понимаю, сегодня место рядом с тобой тоже занято, — заключил Кевин и перевел взгляд на меня, ожидая подтверждения.

— Ты догадливый, — ответила я и, скрестив руки на груди, откинулась на спинку стула. — Тебе что-то нужно?

— Нужно, — кивнул он. — Хотел кое о чем поговорить. Если у тебя, конечно, есть минутка.

— Хорошо, давай поговорим. И тебе лучше поторопиться: до начала урока минут пять.