События только на первый взгляд стихийны и непредсказуемы, но стоит поразмыслить, стоит вглядеться в таинственную глубь Зазеркалья, и открывается факт, простой до неприличности. Причинно-следственный закон действует безупречно. Но мы, к сожалению, часто имеем представление лишь о следствиях, а причины скрыты от нас за семью заговоренными печатями. Нет, в случаях простых и тривиальных причины очевидны… Впрочем, очевидны обычно ложные причины.

Скажем, уничтожены огнем два процветающих города. Причина: извержение вулкана или случайный (опять!) пожар. Все довольны, все смеются, закон выполняется, причины — на лицо… На рыло. Города назывались Содом и Гоморра. А истинная причина в содомии и геморрое их грешных жителей.

Это так, к слову, как наглядно-банальный пример из старой Книги…

Стоп. Исследование спама придется отложить. Через тридцать минут я обещал быть в Музее декабристов. Посмотрел на часы — уже через двадцать…

На тротуарах и проезжей части выпавший снег прохожие и автомобили превратили в грязное месиво. Но на клумбах, крышах и деревьях он лежал нетронутый, чистый, пушистый… Подумалось, что в детстве я был бы страшно рад такому снегу — податливому, мокрому. Им можно играть, из него можно лепить все, что угодно: хочешь — снежки, хочешь — снежную бабу… Очевидно, я подрос, снежки меня не вдохновляли, а вот бабы… Хоть и снежные, любые…

Меся грязь, моча ботинки, я шел в музей знакомой дорогой через центр города и размышлял, что вот она, еще одна ненормальность последних дней. Я вообще-то всегда женщин любил, но чтобы, как сейчас, только о них и думать… не было такого! Наваждение это какое-то. Наваждение и только!

Ну вот, я снова о них думаю, снова перед глазами ляжки, сиськи и губастые влагалища, снова трудно ходить и каждый шаг отдается болью… Я — маньяк, Господи… И за что же мне это наказание?

Зря торопился. Минут пятнадцать я простоял у запертых ворот конюшни, наблюдая, как по обширному музейному двору мужчина в рабочей одежде кругами водит под уздцы оседланного коня со странным седоком — девочкой лет пяти-шести. Она сидела довольно уверенно, по виду привычная к конным выездам, но было в ее посадке что-то… Не знаю, как сказать, но я понял, что ребенок нездоров. А когда мужчина спустил ее на землю и она, бедненькая, пошла к молодой женщине, ожидающей неподалеку, все мне стало ясно. Девочка дергалась при ходьбе, выбрасывая ступни ног высоко в стороны, тряслась вся… Бедный ребенок…

— Ду ю спик инглиш? — услышал я за спиной и обернулся.

Пока я наблюдал да сочувствовал, ко мне подошел мужчина. Лошадь, кстати, тоже. От обоих разило потом. Лошадиным, естественно. Но запах этот не был неприятен.

— Не сникаю, шеф, и не проси.

— Наш, значится… — Мужик улыбнулся, лошадь тоже показала здоровенные, здоровые зубы. — Тут в последнее время сплошь иностранцы шастают.

— А я что, неужто похож?

Мужик пожал плечами, лошадь замотала головой как-то неопределенно — сначала вроде сверху вниз, согласилась, а потом — слева направо, мол, нет, Андрюха, не похожа твоя рязанская рожа на лик жителя Роттердама. И при чем здесь Роттердам, не знаю…

— А чего не похож-то? — сказал мужчина. — Люди как люди. Ты вдобавок белой масти будешь, я и подумал, может, немец?

Я не указал ему на то, что обратился он ко мне не на немецком, а на псевдоанглийском. Вероятно, мужчина просто не знал больше ни слова ни на одном из иностранных языков. Но это все ерунда, интересовало меня другое. Спросить, однако, я ничего не успел, только рот раскрыл, как мужик протянул мне здоровенную ладонь.

— Иван.

— Андрей. — Представившись, я пожал его мозолистую, огрубевшую от физического труда лапу. Слушай, Иван, а девочка, которую ты на лошади катал, она, что…

Я замялся, не умея подобрать слова, но Иван, добрый малый, пришел мне на выручку.

— Церебральный паралич, — сказал коротко. — Их к нам много родители привозят, больных детей. Но не для баловства, для лечения.

— И что, правда помогает? — удивился я.

— Еще как. Ребенок лошадь погладит, проедет десяток кругов, по-другому себя чувствовать начинает. Сам, поди, видел, какая Маша на земле и какая на лошади была.

Видел. Разница огромная.

И лошадь согласилась с Иваном, заржала негромко, закивала: да, мол, помогаю я Маше и другим детям тоже, само собой…

— Чудеса да и только.

— Не чудеса, — возразил Иван. — Общение с природой, с Богом. А животина, лошадь, она сама природа и есть. И Бог, наверно, тоже…

Интересный мужик, я бы еще с ним поболтал, но во двор музея вошел Григорий Сергеев, увешанный конской сбруей, как новогодняя елка гирляндами и шарами.

— Давно стоишь? — поинтересовался он, сбрасывая в снег поклажу.

— Не очень.

— Здравия вам, — вмешался Иван. — А сбруя зачем?

— Для съемок, — ответил Григорий, отпирая висячий замок на воротах конюшни. — Взял вот у знакомых.

— Чего не сказали? Я бы приволок, сколько надо. У меня и старинная есть, в которую еще до революции запрягали, и современная…

— Так тащи! — обрадовался Григорий. — Бутылка с меня.

— Дык, я не ради водки… — Иван потупился. — Я искусства ради… но бутылку возьму, коли даете.

— Тащи, тащи, сочтемся!

Иван ушел, лошадь тоже, а мы с Сергеевым с тоской уставились на конюшенный бардак. Особенно мне не нравились габаритные листы ДСП. Мороки с ними будет по горло. Неизвестно еще, куда таскать. Да и снег выпал не вовремя. Необязательный был снегопад. Совсем не обязательный…

Куда таскать, Григорий, оказывается, уже знал. Заранее обговорил он это с хозяином конюшни. Всякого рода хлам можно было свалить тут же в углу двора, в десятке метров от входа. Снимать там не собирались. А вот стройматериал — стекло и листы ДСП надо было носить метров за тридцать в сарай.

Выкурив по сигарете, приступили. Пока таскали легкие конно-спортивные причиндалы — барьеры, стойки и столбики, я спросил у Григория, знает ли он подробности гибели членов съемочной группы? Вот что он мне рассказал.

Марко вместе с Катериной вчера после обеда поехали в поселок Листвянка. Не терпелось итальянцу посмотреть на знаменитый Байкал, дождаться не мог. Тем паче он сперва предполагал доехать до Кругобайкальской железной дороги, десятки туннелей на которой в начале XX века строили итальянские инженеры. По тем временам, да и теперь — уникальные сооружения. Мысль у Марко, оказывается, была: найти деньги и снять документальное кино о строительстве Кругобайкалки. Он уже и заявку подал, решения ждал. Не дождался, бедолага…

Приехав в Листвянку, они узнали, что путь по льду до железной дороги — ни к черту, на днях машина с людьми провалилась в полынью Водитель застращал Марко и убедил отказаться от поездки по байкальскому льду.

Провели они с Катериной в Листвянке несколько часов — байкальского копченого омуля ели, целовались потом на скалистом берегу, отдыхали, словом.

Возвращались в Иркутск в темноте. Водитель, вероятно, заснул за рулем, машина сорвалась в кювет, несколько раз перевернулась и запылала.

Водитель отделался ушибами, даже не сломал ничего, а Марко с Катериной сгорели заживо. Не сумели выбраться из салона — двери заклинило.

Я спросил Сергеева, когда произошла авария. Тот ответил, что водитель сразу позвонил по мобильному в милицию, что-то около десяти вечера. Но он, Григорий, присягнуть не может, не помнит точно.

Время в моем сне и наяву совпало. Обстоятельства тоже. Не было сказано ни слова про «КамАЗ», съехавший наперерез с несуществующей дороги. Но водитель мог его сразу не увидеть, а потом он растворился в воздухе…

Я предложил Григорию перекурить. Постоянно сбиваясь и заикаясь, я рассказал ему о своем сне. Сказал, что чувствую себя виновным в гибели людей.

Григорий меня успокоил, сказал, что я-то уж точно к их смерти не причастен, что подобное предвидение и дальновидение случалось неоднократно и зафиксировано документально в достоверных источниках. Извержение вулкана Кракатау, например, и гибель тысяч людей видели во сне несколько человек со всего мира. Причем с подробностями, как в моем сне. Еще он что-то нес о всемирном информационном поле, о случайном доступе в него отдельных индивидов… Короче, пытался, как мог, убедить меня в невиновности и преуспел в этом. По одной простой причине: сам себя я усиленно убеждал в том же…