– Чего тебе? – нагнулся пониже, чтоб другие не слышали, коли охальничать станет.
– А не придет последняя, что будет-то? – шепот был жарким, и изумрудный полумесяц запотел. У жреца взмокли ладони – мужик он был крепкий, до утех охочий.
– Пораскинь башкой-то. Тогда, выходит, не спасоносицы вы, а шалавы, и место вам в ямах помойных.
– Так там самое нам и место, аль не знаешь, милок? – бабёнка прижалась губами к уху и вдруг рявкнула во всю глотку: – Спасителем тяжела!
У жреца потемнело в глазах. Он отпрянул резко и выпрямился, машинально прижав два пальца ко лбу. Немногие оставшиеся на площади в ожидании вечера повторили за ним ритуальный жест.
– Шлюха, – он сказал это одними губами, та поняла, расхохоталась громко, нагло.
– Успела ли, отец? – пробасила немолодая уж тётка и потянула за полу балахона. Жрец опустил глаза. На ступенях стояла она, пятнадцатая, в коричневых от пыли башмаках и простом сарафане.
– Взойди, девица. И наступит закат. И принесет утро пятнадцати избранным испытания, чтобы, пройдя все круги, осталась лишь одна, достойная исторгнуть Спасителя из чрева своего.
Колокол гудел тревожно и назойливо. Весэль поднял голову от деревянного стола, рыгнул и промямлил…
«И юных дев, подобных дивным пери,
Пятнадцать перед троном собрались…»
* * *
– Бей, лупи, заходи слева… Давай! Суй ей прут в ухо! Ах ты, черт!
– Куда? Сверху садись… И по башке, по башке… В пузо ногой!
– Ай… Щас она ухо откусит… Кровищи-то!
– Ставлю двадцатку на Дылду! И ещё столько же за свата!
– Ах. Убили! Убили!!!
Толпа визжала, хрипела, агонизировала. Матери поднимали детей повыше, чтобы тем было видно, как на огороженном верёвкой пространстве пятнадцать женщин убивают друг друга. Избранницы, одетые лишь в короткие плащи и вооружённые железными крюками, безжалостно бились за право жить. В глазах у них тускло сверкала безнадёжность.
– Ох, люблю я посмотреть, как бабы лупятся. Глянь, какие коленки. Я бы тоже с такой полупился, – золотозубый торговец похлопывал себя по брюшку и толковал горбатому юноше: – В прошлый раз тоже одна такая попалась, весь цех сбегался на её зад глянуть. Я ещё в подмастерьях ходил. Долго держалась. А когда выкинули в канаву, дружок мой ухитрился от волосьев её отхватить. Верно говорят, удачу приносит. Дружок тот на левобережье дом прикупил, с нами нынче и знаться не желает… Так что гляди в оба, может на этот раз повезёт. Куда?! В глаз тычь, в глаз!!!
Солнце жарило беспощадно. Сладкий запах кровавого пота пропитал воздух. В животах у зрителей громко урчало, но расходиться никто не собирался. Наоборот, народ подтягивался из переулков, молодёжь норовила залезть на балконы, чтобы лучше видеть, а хозяева бесцеремонно сталкивали нахалов вниз.
Драка перешла в бойню. Полная голубоглазая деваха, до этого бойко уклоняющаяся от ударов соперниц, поскользнулась на коровьей лепешке и шлепнулась лицом вниз. К ней подскочила другая и с размаху ударила дубиной прямо в затылок. Голубоглазая дернулась и затихла. Визжащие девки как-то одновременно замолчали и, словно подчиняясь приказу, метнулись к лежащей. Дубины взлетали вверх и одновременно падали с глухим стуком на раскорячившееся тело. На площадь вползла тишина, и только равномерное «шлёп-шлёп-шлёп» разбавляло безмолвие.
– Состязание завершено. Первая спасоносица отвергнута Духом Великого Старца. И принесет новый день четырнадцати избранным трудные испытания, чтобы, пройдя все круги, осталась лишь одна, достойная исторгнуть Спасителя из чрева своего, – жрец потянулся к верёвке колокола. – Родные могут до заката прийти в казну за калымом.
«Шлёп-шлёп-шлёп». Тоненькая девчушка исступленно била по черно-синей спине трупа. На грязных щеках блестели ровные полоски.
* * *
– Ты водицы попей. И не стесняйся. Пойди, почистись ещё разок. Чай, все мы тут из мяса и костей сделаны.
Услышав это, бледная девушка икнула и согнулась над кучей нечистот.
– Тьфу ты. Дерьмом всё провоняли. В сторону отвали, – Марго заколола косы на голове и, подышав на зеркальце, обтерла его о подол.
– А ты не нюхай. Королева нашлась. На водички-то.
В темной келье собралось пятеро. Марго оглядела соседок. Вот попала! Придурковатая девка лет тринадцати, сумасшедшая монашка, постоянно молчащая дылда из благородных и старая тётка, та, что заявилась последней. Ни в картишки перекинуться, ни словечком перемолвиться. Марго пыталась было завязать беседу, да куда там. После вчерашней драки малявка тряслась и рыгала без конца, а старуха носилась с кувшином затхлой воды. С монашкой говорить было не о чем. Та перебирала чётки и зыркала по углам. От такой подальше надо. Марго зевнула. Вчера она разумно держалась в стороне и обошлась почти без синяков. Сегодня с утра Марго славно покушала и теперь отдыхала. За двадцать последних лет ей ещё ни разу не удавалось так хорошо провести день. «Если так дальше пойдет, глядишь, и стану Великой Валиде. А там и золото, и почести», – Марго усмехнулась, сверкнув железным зубом. Валиде Марго!!! Смех у неё был сухой и злой. Монашка вздрогнула в своем углу.
– Ты того, подвинулась бы, что ли. Девчонке полежать негде, – старуха никак не могла успокоиться. Марго цыкнула, но освободила немного места.
– Чего копошишься-то, дурында? Всё одно сдыхать. Никто не сдюжит.
Благородная дылда зашлась в рыданиях. Золотой медальон выпал из тощих пальцев и, ударившись о каменный пол, раскрылся. Черноокий красавец нежно глядел в низкий потолок кельи.
– Ах, ах, ах! Вот и Великий Старец, не иначе, – Марго соскочила с лежака и цапнула побрякушку. – Смазлив! Чего ж не женился-то? Родом не вышла, барышня, или рожей?
Хозяйка медальона стала белее штукатурки. Блёклые глаза умоляюще впились в Марго.
– Отдайте, пожалуйста.
– Хороша цацка. К чему она тебе? Всё равно сопрут нищие, когда в канаве тебя лапать станут…
– Давай сюда. Живо, – Марго впервые обратила внимание, что кулаки у старухи большие, по-крестьянски крепкие, и взгляд твердый. – Давай. И молчи лучше. А не то…
– Чего ты… а пошла ты… на, подавись! – Марго пожала плечами и отшвырнула украшение к оконцу.
– Припрячь подальше. Красивый мужик-то. Неча всяким зенки пялить, – побрякушка отливала золотом на широкой красной ладони.
Дылда заулыбалась, прижала медальон к груди. Благодарно кивнула неожиданной защитнице.
– Меня Анжеликой зовут. А вас?
– Мартой кличут. Марта я – бакенщика дочь. А малышка – Танинка.
– Сестра Епифания, – прошипела монашка нехотя. Поднялась. Вышла на середину кельи.
Марго отвернулась. Нечего ей знакомства разводить. Всё одно им на тот свет безымянными входить, монашке ли, мужичке ли – едино.
* * *
Весэля тошнило. Не столько от зрелища, сколько от выпитого вчера пива. Хотя зрелище было весьма неприглядным. Припёрся он сюда не сам, дружки заставили. Напоили, накормили, дали грошиков и позвали взглянуть на ярмарочные забавы. А как не пойти? Прибьют ведь! Воры народ суровый. Весэль щипал струны мандолины и бурчал под нос.
«Звенели стрелы, стонали девы…» Песня выходила какой-то убогой.
– Спорим на выпивку, что наша Маргоша легко увернется.
– И не буду даже. Она баба привычная. Помнишь, мы в неё ножичками швырялись, так никто и не попал.
Верёвки были длиной с локоть, пристегнуты к шестам одним концом и к медным ошейникам – с другой стороны. Желающих поучаствовать в богоугодном состязании нашлось немало. Корзины с голышами стояли возле низкого забора, что окружал площадь. Подходи, бери голыш, швыряй. Для мужиков – забава привычная. Спасоносицы визжали, прыгали, приседали, норовили увернуться от свистящих камней. Уведет от удара избранную Великий Старец. Бери голыш, швыряй, не стесняйся. Находились мастера, что ухитрялись с подкруткой бросить. Такой камень, как свинцовая чушка – череп насквозь пробивает.
