И вышел из будки.

А здесь было хорошо. Дышалось очень легко, и пахло корицей. Я осмотрелся, сорвал лист с тополя, растёр между пальцами скользкую терпкую свежесть. Весна? Лето? Ранняя осень? Ленка всегда любила тепло. Карту я помнил почти наизусть, и, судя по ней, Ленкин мир в периметре занимал чуть больше Московской области, поэтому добраться до указанной в базе улицы не представляло сложности. Я вышел на дорогу, и тут же возле меня услужливо тормознул горбатенький «запорожец» – Ленка питала к таким вот дурацким машинкам нежность. За рулём сидел седой, краснощёкий старик. Мне вспомнился Дед Мороз на открытке, пришпиленной к заляпанному стеклу буфета. Подумалось, что жалко будет уничтожать этого старика, да и вон ту парочку, сидящую на скамейке под сиренью – тоже.

Садовники постарались. Здесь, на небольшом куске чужой реальности, была собрана вся Ленка. Ленка – ребёнок, Ленка – школьница, Ленка – молодая и бестолковая, одинокая и несчастная Ленка. Я узнавал её в каждой тени от высокого фонаря, в каждом одуванчике, в каждом распахнутом окне. Нет. Не истеричную бабу, и не Псу, ненасытную и безжалостную в игре, готовую вспороть чью-то шкуру с ликующей улыбкой. Я узнавал другую Ленку – Ленку домашнюю и смешную, Ленку, которая вечно пела гимн, сидя на унитазе, или, забрав волосы в жидкий хвостик, рисовала зайцев для соседской девчушки.

– Сколько должен? – спросил я, с трудом выбираясь из «запорожца».

– Обижаешь, сынок, – Дед Мороз ещё больше покраснел, и я опять почувствовал Ленку. В её мире могло происходить лишь так.

Горячий асфальт, расчерченный на квадраты классиков, был усыпан тополиным пухом. У дома верещали дети, пытаясь вытащить из подвального окошка кота. Щурилась на солнце кукольная старушка, похожая на Ленкину бабку с черно-белой фотографии. «Вам не будет больно», – подумал я и шагнул в густую прохладу подъезда.

Ленка стояла в дверях. В неухоженных руках белым флагом болталось вафельное полотенце.

– Привет! – сказал я.

– Привет, а где Генка? И ты за хлебом… – она осеклась, схватилась за косяк. Полотенце соскользнуло на пол, цепляясь за полы длинного халата. – Это ты?

– Угу, – я зашёл внутрь, огляделся. В квартире едва уловимо тянуло хлоркой. – Отчего-то надеялся, что у тебя покруче.

– Нам… Мне достаточно, – она медленно закрыла дверь, прислонилась спиной к дешёвой обивке. – Что? За мной?

– Да. Собирайся. Неплохо устроилась. Ленк, только не ной. Ты же знала, что так получится.

Ленка плакала. Не так, как раньше: с громкими всхлипами и обвинениями. Она плакала молча, без слёз, вытягивая из себя душу по ниткам. И из меня тоже.

– Ленк. Я постараюсь, чтобы никто ничего не заметил. Раз, и всё. Я умею. Они просто исчезнут, все и сразу. Ленк. А потом вернёмся домой, собаку заведём.

– У меня сын. От тебя, между прочим. Познакомить? – Ленка подняла с пола игрушечного кролика и вцепилась в него так, что побелели костяшки пальцев.

Я мотнул головой. Хотелось как-то её утешить, но я понимал, что напрасно.

– Лен. Давай уже. Тебя отвести на выход, или сама?

Я стянул с плеча рюкзак. Ленка вздрогнула, метнулась ко мне и вдруг резко остановилась. Лицо её осунулось, и я вновь поймал то самое волчье выражение.

– Ладно. Раз по-другому не выйдет. Можно мне попрощаться с Генкой, с сыном – он на улице? И слушай, пусть они – мой муж и мой сын… Если ты вдруг передумаешь всех и сразу, тогда пусть они будут последними.

Я согласно кивнул, я ободряюще хмыкнул, я достал оборудование. Ленка внимательно следила за моими руками.

– Аккуратист. Знаешь, а здесь ты совсем другой, – в её голосе слышалась тупая бабская тоска.

Я смотрел через распахнутую дверь балкона, как Ленка, склонившись над чернявеньким пацанёнком лет пяти, говорит что-то, как плывёт счастливой улыбкой малец и как заливается смехом чересчур радостная Ленка. Потом Ленка чмокнула пацана в макушку и пошла прочь, чуть подпрыгивая и, кажется, даже напевая. Полы домашнего халата задорно развевались, обнажая полные ноги. Я взглянул на часы: по расчёту, через час Ленка уже будет вне зоны поражения, и я смогу приступить.

Проще всего было настроиться на метеорит или ядерку, или моментально поднять температуру градусов на триста, чтобы запечь местную реальность в шарлотку. Они действительно ничего не поняли бы. Мир – есть, мир – исчез. Но я рассматривал болтающих у гастронома напротив женщин, принюхивался к ароматам чужой жизни, и знакомый кураж начал подступать к самому горлу. Пальцы затрепетали в предвкушении игры, замельтешило в глазах, застучало в ушах неуёмной дробью. Бессмертие и безнаказанность, вот что затягивает и не отпускает. Игра.

«Ладно, – успокаивал я себя. – Сейчас скоренько разберусь с основной частью, а там, так и быть, оставлю на закуску с десяточек сапиенсов и пройдусь по ним лично. Всё равно Ленка не узнает. Главное – выполнить обещание». Я успокаивал себя, но кровь бежала всё быстрее, и сердце колотилось всё чаще. И где-то по периметру чуть больше Подмосковья ходил мой двойник, а в песочнице сидел малыш, который мог бы быть моим сыном.

Чуть больше Московской области… Я стоял на пригорке, кое-где ещё покрытом горелой травой и жадно вдыхал в себя дым. Немного поодаль толпились выполненные в виде людей сути. Испуганно рыдали сути-женщины; обнимая их за плечи, молчали сути-мужчины, цеплялись за взрослых сути-дети. Садовники создали для Ленки замечательный мир. Я повернулся к существам, считающим эту реальность настоящей. Суть – моё зеркальное отражение – с нескрываемым ужасом смотрела в мою сторону, прижимая к груди ещё одну блестяще сделанную суть.

– Аккуратист!

Я вздрогнул от неожиданности. Ленка поднималась по тропе, держа в руках ружьё – она любила глупые трюки.

– Что ты здесь делаешь, Пса? – спросил я, уже догадываясь, как прозвучит ответ.

– Да вот, вернулась…

Ленка зло щурилась. Мальчишка, извернувшись, выскочил из объятий сути-мужчины и кинулся к ней. Она отшвырнула его в сторону. Я вздыбил землю под ногами у визжащей от ужаса толпы, и наступила тишина. Почти тишина, если не считать слабого детского хныканья.

– Ленка. Не дури. Мы же люди, в конце концов, – я попробовал ещё один – последний раз. – Пойдём домой, собаку заведём. Не дури, Ленка. Игра остаётся игрой, ты понимаешь это не хуже, чем я. Хочешь, стреляй, только смысл? Я же неуязвим здесь, в отличие от тебя. Ленкааа!

Мальчишка взъерошенной болонкой подкатился под Ленкины ноги, вцепился в них намертво. Она нагнулась, провела ладонью по чёрным волосам, снова выпрямилась. Мы стояли напротив друг друга. Я знал абсолютно точно, что никуда она не уйдёт и что нужно просто решить, кто из них будет последним: Пса или её детёныш.

Весэль, как обычно, безбожно фальшивил. Пьяненький мужичонка осоловевшим взглядом следил за пальцами, скользящими по струнам. Потом вдруг подпрыгнул, закружился весело и бестолково. Торговка бубликами хихикнула, толкнула локтем товарку, и та, покопошившись в фартуке, швырнула Весэлю грошик. Монетка глухо ударилась о пыльный тротуар. Метнулся было за ней уличный певец, да не успел. Босоногий сорванец промелькнул общипанным воробьём, и денежки как не бывало. Весэль пожал плечами.

– Плохи дела?

– Куда уж хуже, – музыкант поднял глаза от мандолины. Прямо перед ним, переминаясь с ноги на ногу, лопалась от стыда баба.

– А хочешь, спою тебе, красавица? – Весэль маленько воспрянул духом в надежде подзаработать и посему беззастенчиво кривил душой. Красавицей его собеседницу называли, видать, не часто. Бабу словно из бревна топором вытесали – ни ямочки где положено, ни холмика. Праздничный сарафан чуть не трескался на по-мужски крепкой, но плоской груди. Рябоватое лицо украшала здоровущая картофелина носа, а под белесыми бровями, будто в насмешку, зыркали глазищи размером с блюдце.