Правда ведь, Полечка? Мама ведь у тебя молодец? Мама ведь могла в любую секунду кончить эту слюнявую гнусь, но не стала – потому что слюнявая гнусь приведёт нас к машине, а машина, Полечка, это наша с тобой жизнь.

Я позволила Коле помочь мне с пальто и слингом и доверила тащить свою почти пустую наплечку. Он порывался помочь и с «детьми», но я как-то отболталась. Было это нетрудно. Возбужденный, жалкий Коля продолжал твердить про то, что он всех чпокнул, и что мне теперь есть на кого положиться, и про любовь, и так далее, и тому подобное. А я вся исхохоталась внутри, потому что теперь у меня имелось целых три канистры бензина! А у Коли имелось всего лишь несколько минут.

Хитрый Аванес мог бы всё почуять сразу, но его сильно сбивали и расслабляли мои «дети». Доверься он нюху, прислушайся к интуиции, вряд ли позволил бы мне забраться на заднее сиденье абсолютно целого патрика, не повернулся бы спиной, ковыряясь в замке зажигания.

– Маша… Ты пристэгнись, да. Не очкуй и не бзды! Сейчас поедем… Утром на мэсте будем, да! Коля, давай быстро-быстро тоже садись, не как мышка, да.

Коля Зверев звонко и много отливал на обочине.

Когда же он подбежал к машине, с Аванесом было кончено. Пчак снес старому хачу все сухожилия, и седая голова откинулась назад, держась на одних лишь позвонках. Тело Аванеса грузно вывалилось из машины, голова глухо стукнула об асфальт. Аминь!

– Что? Маша… Как? Почему, Мария Владимировна? Я же вас люблю!!! – человек с жидкой бородкой, похожий не то на испуганного дьячка, не то на дизайнера интерьеров, нелепо размахивал руками, прыгая перед капотом. – Мария Владимировна! Я и вас защитю! И детей! Помилуйте, мы же интеллигентные с вами люди!

В эту секунду я и осознала, что кончилось то последнее, что оставалось ещё во мне от бабель-хома. Кончилась та крошечная тварюшечка, что должна была сейчас чувствовать себя униженной, использованной и несчастной. Та, что искала сперва защиты, потом возмездия, а позже – и неопровержимых доказательств своей силы и бесстрашия. Больше мне этого не требовалось.

И я в последний момент резко вывернула руль вправо, чтобы не задеть Колю Зверева, но все-таки случайно чиркнула зеркалом по плечу. Коля поскользнулся, упал, закричал не то от боли, не то от страха того, что я сейчас развернусь и вплющу его вместе с его бородой, кандидатской степенью и убогой любовью в заснеженное шоссе…

Но кому это интересно? Хома нах. Пусть коптит.

– Полечка… Поехали, милая! Пора домой.

До хозяйства вентов мы с Полей добрались нескоро. Через целые сутки. Пришлось долго рыскать по пустым дорогам, пару раз убегать от погони и даже отстреливаться из «Кедра» до тех пор, пока не опустел магазин. Потом пришла очередь «Грачей», и даже Сенечкиного «Макарова». Но мы справились, и в конце концов патрик вывез нас к шлагбауму, за которым виднелась расчищенная от снега, мусора и грязи дорога. Возле шлагбаума стоял БТР с выключенным движком, рядом топтались вооружённые люди в камуфляже. «Хозяйство 0087» – аккуратную надпись на деревянной табличке я несколько раз прочла, сперва жадно глядя в бинокль, а потом уже невооруженным глазом.

– Стоять! Документы… Кто такие? – ствол пулемёта уставился прямо на меня. – Откуда?

– У меня дети!!! То есть ребёнок. Дочка! – закричала я, опуская стекло. – Полечка… Мы из города, ищем убежища в хозяйстве. По профессии я – учительница. И мне всего тридцать лет. Могу ещё рожать!

– Выйти из машины с поднятыми руками! – от группы вентов отделился высокий мужчина. Двинулся в мою сторону легкой, упругой и немного наглой походкой. – Я кому сказал выйти? Ну! Живее…

– Я… я… сейчас.

– Бляяя… Ну давай уже вылазь! Чего ты там телишься уже час, тупка?

Сидеть лучше, чем стоять! Сидеть лучше… Особенно если через опущенное стекло патрика смотрит на тебя не мигая твой бывший мужчина. Тот, который восемь недель назад бросил тебя одну умирать и ушел, даже не обернувшись.

– Рыжий… Я же не выживу без тебя! Останься… Или возьми с собой! Или убей, – я боялась цепляться за его рукава, потому что у Рыжего были бита и трав-мат, а в глазах звериное, неудержимое веселье.

– Да нахрен ты мне такая сдалась? – не то он хотел этим сказать, что больше меня не тронет, не то, что от меня нет ни ему, ни кому-то ещё никакой пользы. – Ни трахаться, ни готовить, ни рожать не можешь. Вали нах!

Он не оставил в доме ни еды, ни медикаментов, ни денег – ничего, что дало бы мне возможность продержаться хотя бы сутки. Но я продержалась. И сутки, и двое. И восемь недель. И ещё целых четыре с половиной дня. Я прошла через город, я не замерзла, не сдохла от голода, не стала жертвой потроха или босов, я сносила тридцать три пары железных сапог, чтобы… что?

Сидеть лучше, чем стоять. Глаза вниз. Руки на коленках. Губы дрожат. Господи, почему так дрожат губы?

– Что там, Рыжий? Что за баба? Что за хабр? – шипит рация.

– Ого! Братики! Сюрприз так сюрприз! Я эту телку прекрасно знаю! Это ж моя бывшая… – кричит Рыжий в микрофон и подмигивает мне. – Тупая, и к тому же пустая. Яловая телочка-то.

– А что она там про детеий… иууиии теий… за-двигаауиет? – на линии помехи.

– А хрен поймет! Вижу на заднем сиденье два куля. Не шевелятся. Может, подобрала где дохлых? Ого! Нет! Невероятно! Валите сюда все! Я знаю, кто это! И вы должны это видеть! Давайте, давайте, тут безопасно. Это ж моя бывшая!

От бэтээра к патрику бегут люди. Дюжина или больше. Переговариваются между собой, смеются. Выглядят расслабленными. Они окружают машину, приклеиваются к окнам. Рыжий запускает руку через приоткрытое водительское окно, нажимает на кнопку – все стекла едут вниз.

– Слушай, правда ведь дети, – говорит кто-то, кивая на Сенечку. Мне пришлось его вчера развернуть, чтобы достать пистолет, и теперь он лежит сзади полуголый и несчастный. – Надо бы пропустить внутрь.

– Аххаха… Хааахха… Это знаешь что? Думаешь, ребёнок? А вот нах! Это реборн. Кукла такая. Она его у соседки спиздила… Нет, ну ты подумай – тупка туп-кой, а допёрла!

Чьи-то толстые пальцы трогают Сенечку за ножки. Сперва неуверенно, потом грубо. Как куклу. Как кусок резины. Я молчу. Наблюдаю за происходящим в зеркало.

– С ума сойти. Как настоящий! А второй? Тоже реборн?

– А хрен её знает. Эй, тупка, что там у тебя? – до Полечки дотянуться Рыжему не удается – она от него слишком далеко.

– Тут не кукла – штуковина какая-то, слушай… Не пойму никак!

Вент, стоящий с той стороны, где лежит Полечка, поддевает дулом автомата одеяльце и тянет его на себя. Комбинезончик кое-где порвался, но всё ещё ярок и очень красив. С Полечкиной головы сползает капюшон.

– Бревно, что ли? Не врубаюсь. Бревно пластмассовое с железными сучками…

– Это не бревно! Это поствитрувианский человек, дебилы! Она же дочь моя Полина. И за неё я вас всех сейчас чпокну! – поднимаю вверх левую руку с зажатой в ней гранатой! Улыбаюсь. Покойный Аванес – молодцом, здорово продрочил босов!

Венты разбегаются в разные стороны.

Я их понимаю! Бежать лучше, чем лежать.

Бегите, хомы, бегите!

Аминь!

Вечером пошёл дождь. У нас он был редкий, а вот на южном горизонте, в синей дали, с неба космами падали потоки воды. Солнце скрылось рано, свалившись за мокрые тучи, и мы решили ехать. Ветер трепал гривы лошадей, и мои волосы, и наши тёмно-красные флаги. В темноте они казались чёрными. У меня не самые удачные фамильные цвета, учитывая то, что я обычно разворачиваю свои флаги только ночью. Но это не слишком меня беспокоит.

Я надел шлем, и теперь ветер таскал меня не за волосы, а за конский хвост на его верхушке. Брызги летели в лицо, блестели в отсветах молний мокрые доспехи, но плащ, не успевший ещё отяжелеть, взвился, когда я запрыгнул в седло. Я надеялся выехать из-под туч ещё до восхода Луны – нам надо было на север, прочь от дождя.