– Не спорь. Я принес сюда все инструменты. Если что-то надо достать – скажи.

– Тино!

– Ты никогда ничего для меня не делал! Я первый раз в жизни прошу тебя. Сделай это если не ради Семьи, то ради меня.

– Хорошо, сын.

Великого дона больше не было, был очень старый кукольник. Он сидел на низенькой табуреточке, согнувшись в три погибели, а куклы подходили к нему по очереди. Первый, второй, третий…

– Как тебя зовут? – спрашивал кукольник папа Карло.

– Пусть будет Буратино, – отвечала кукла.

– Как тебя зовут?

– Буратино…

Умело и быстро он правил их тела и лица, дорисовывал, стирал, подпиливал, подкрашивал, наращивал бока и надставлял бедра. Я заранее запасся фотографиями из городских газет, но, оказалось, память старого мастера и так помнит каждую деталь, каждую чёрточку, каждую ямочку и морщинку. Ему не нужны были шпаргалки, он творил по памяти, и в первый раз я по-настоящему восхищался им. Может быть, я даже его любил. Как мог, разумеется.

Четырнадцатый… Пятнадцатый.

– Пора закругляться, – сверчок сполз к нам со своей перекладины.

– Сейчас. Остался только я, и можно двигаться. Баззи с ребятами удержит ситуацию до утра.

– Как тебя зовут? – спросил отец, не глядя в мою сторону.

– Буратино.

– Да-да. Конечно. Так кого из великих донов мы будем из тебя мастерить?

– Дона Карлиони, разумеется.

Он даже не вздрогнул. Нащупал стыки на моих запястьях и привычным движением потянул кусачками за скобу.

– Мы торопимся, па. Ты, когда закончишь со мной, пойдёшь вверх по лестнице, там по перекладине до выступа в стене. Дальше можно попасть прямо в дом. Понял? Осторожнее там. Не споткнись.

Отец молча кивнул, принялся собирать ненужные уже инструменты. Я попробовал ощутить раскаяние, но ощутил лишь скуку.

Бойцовые коты пропустили наш фердик на территорию резиденции Аффатто.

– Вот твой новый дом, – кивнул я Ви. – Нравится?

– Ничего местечко. Приличное, – пробасила она и потерла непривычную ещё родинку на щеке.

– А у меня домик тоже не хуже, я там, кстати, уже бывал. Бородач любил собачек, – бывший плюшевый пудель запустил пятерню в роскошную бороду и рассмеялся густо и страшно. – День добрый, господа. День добрый. Как рыбалка?

Пятнадцать крёстных отцов с ужасом смотрели на свои точные копии, пытаясь мычать сквозь тугие кляпы. Через два часа их – уже неживых – погрузили в фердик, уложив в аккуратную поленницу. Я подумал, что старина Пепито наверняка доволен, его закопают в хорошей компании.

– Дон Карлиони, вы готовы ехать? – мой новый консильери, сверчок-фурри почтительно открыл дверцу мулизина.

– Да… Поблагодари от моего имени бойцов.

– А ты не хочешь узнать, что стало с твоим отцом, Тино? – шепнул сверчок мне на ухо.

– Нет.

В городе весёлых безумцев каждый может выбрать, кем ему стать.

Тут уже не было дороги, даже крошева старого асфальта под дикой травой – так, колея в две тропинки. Машина шла медленно, тихо урчала; метёлки травы с шелестом скользили по бортам. Белокрылое насекомое, ангел, заглянуло в кабину и тут же улетело. «Ладу» мягко качнуло, они перевалили через бугор, заросший спорышем и подорожником, и остановились.

Звон кузнечиков заполнил всё вокруг.

Впереди лежала неглубокая балка, пересохшая годы назад, за балкой – низкие холмы, поросшие бузиной и отцветшей сиренью. Над деревьями можно было разглядеть пару старых бетонных столбов буквой А; кажется, даже поблёскивали на них изоляторы, но никаких проводов не тянулось к давно опустевшей деревне.

– Где тут эта каменка была? – спросил Кирюха то ли себя, то ли пространство, словно немного извиняясь за то, что они так и не нашли старую дорогу, рискнув пробираться по заросшей тропке.

– Да без разницы, – ответил Димка. – Добрались же.

Кирюха поставил «Ладу» в траву на целый корпус от дороги, дальше лезть уже не хотелось – там росли высоченный конский щавель и молодой мощный чертополох. Да и вообще можно было опасаться хоть пенька от старой электроопоры, хоть силосной ямы, хоть битой бутылки, выброшенной каким-нибудь механизатором в давние времена.

Они забрались сюда, на самом деле, просто из чистого интереса и желания отдохнуть от людей. Димка – после рабочего года в школе, Кирилл – от будней таксиста в большом городе. Он заканчивал последний курс универа и летом подрабатывал.

Нет, рациональный повод жечь бензин у них тоже имелся – где-то здесь, за Бунёвым, был знаменитый шелковичный сад, ранее колхозный, потом чей-то, а теперь давно уже ничей. Впрочем, говорили, что шелковица здесь всё такая же крупная и обильная, как раньше. Но поскольку дорога давно сделалась невыносимой, за кроваво-чёрной ягодой народ ездил поближе, в Бариново.

Вообще-то Димку шелковица интересовала мало, он её не любил, но был готов куда угодно завеяться из города просто так. Более домовитый Кирюха же набрал пакетов и пластиковых лотков в достатке; сейчас они валялись на заднем сиденье.

Димон взялся за рукоятку, дверь со щелчком открылась, и он спустил ноги на траву. Кирюха тоже встрепенулся и стал не спеша выбираться наружу.

– Старею, брат, – посмеиваясь, сказал он, хотя был лет на пять моложе Димки. – Засиделся, аж спина скрипит.

Вообще-то братом он Димке не являлся. Братьями – сводными – были их отцы, так что Димка и Кирюха могли бы считаться сводными двоюродными, если такое понятие существовало. Дружили они с детства и, пусть их семьи жили в разных городах, виделись частенько.

В этот раз Кирюха приехал в Димкину провинцию надолго, недели на две.

Они вышли из машины, разминая затёкшие ноги. Димка положил руку на капот, ощущая, как нагрелась даже блестящая, крашенная в серебристый металлик поверхность. Впрочем, сейчас в ней, растворяясь, отражались небо и трава, и машина казалась чуть зеленоватой. Зеркала покрыла пыль. Он вдруг подумал, что, зарасти их машина и правда травой, утрать блеск – и никто не найдёт её здесь, никакой трактор, никакие браконьеры. Никто.

Птицы будут вить гнёзда в салоне, разбитые градом стёкла помутнеют; обвиснут шины, которые некому будет даже снять; ржавчина, как вирус, с рождения заключённый в здоровом вроде бы теле, вздуется пузырями сквозь краску; облезет слабенькая современная хромировка, выцветут стопы-повороты, корпус просядет, ползучие травы заплетут кузов, и, в конце концов, природа поглотит технику, как поглотила некогда само Бунёво.

Как в той истории с «девяткой», подумал Димка. В двухтысячном году – а село было брошено ещё тогда, даром что несколько лет после того значилось жилым по бумагам – здесь была какая-то разборка. Охотники нашли серую «девятку» с разбитыми зеркалами и распоротым колесом, а недалеко – двоих мёртвых. Один, бритый, в кожаной куртке, лежал с ножом в шее. Второй, большой мужик, с разбитыми головой и лицом – рядом. Там же и монтировка в крови. Потом говорили, что оба значились в розыске, да и тачка тоже.

– Глушь полнейшая, – сказал Димка, провожая взглядом одинокого ворона. – Не дай бог свалимся в какой-нибудь колодец или погреб – ни одна собака нас не найдёт.

– Ну у нас же телефон есть, – весело ответил Кирюха, вынимая с заднего сиденья пакет, полный пакетов. – Правда, он здесь не ловит.

– Ну ясен пень.

Стояла тишина – та громкая, полная звона, стрекота насекомых, лёгкого ветра в дрожащих осинах, далёкого, сонного гула лягушек на невидимых болотах, и в то же время пустая, безмятежная тишина, естественный шум которой так отличался от привычного, противного городского фона и приевшегося за долгую поездку звука мотора, что казался самим отсутствием шума.

Димка вдруг заметил, что не хватает птиц. Пропел что-то жулан и улетел прочь. Иволга где-то в лесополосе сказала своё «вжжжя» и тоже умолкла. Жарко им, наверное, подумал он.