– Ты в голову-то не целься. Рано еще. Бабы с дитями не натешились. По ляжкам вдарь. Вон той, щупленькой. Хорошо!

– Этой хватит, упадет скоро. А рядом толстушка здорово приплясывает. В пузо ей меться.

Длины веревки не хватало, чтобы согнуться калачиком, спрятать живот, а голову обнять руками. Женщины бились, задыхались, исходили истошными воплями. Толпа смачно ржала. Часа через полтора запал, однако, сошёл. И спасоносицы перестали чудно извиваться вокруг шестов. Больше вздрагивали под ударами и лицо прикрывали. Одна за другой начали сдавать, провисать в ошейниках, так что глаза чуть не лопались.

Шалийка-карманник подмигнул товарищам, подскочил к ближайшей корзине, на ощупь выбрал камушек. Прищурился, высматривая жертву. Голыш летел красиво, с присвистом, и ударил тоже красиво – прямо в висок высоколобой девице. Сломалась девка молча, даже не пискнула. Ноги в башмаках деревянных вперёд поехали. Верёвка натянулась – не порвалась. А что лицо посинело, так это за синячищами незаметно было. Шалийка руки в карманы засунул и пошел пританцовывая. Проходя мимо Весэля, кивнул: мол, пора обедать. Весэль мандолинку закинул на плечо и потрусил за дружками. Жрать хотелось.

– Брезгую! И не думай! – Марго отбивалась и топала ногами. В келье сильно воняло мочой.

– Как знаешь, – Марта отошла. Тряпицу монашке протянула. Та поморщилась, однако взяла и к лицу приложила.

– У нас на селе парни когда мордуются, так потом только так… Помочутся маленько на глину и мажут себя везде.

Девчушка лежала на животе и только дрожала, когда Марта обкладывала её серыми кусками ветоши.

– Что с тебя взять, деревенщина? А вот у нас медная мазь для таких случаев пользовалась, – Марго мечтательно потянулась и ойкнула. Всё тело болело, словно через него прошло полполка кирасиров, как в лучшие времена.

– Молчи, – застонала монахиня, – молчи, не гневи Великого. Видит он всё и слышит. Убережет Избранницу.

Марго сплюнула в ладонь и удивленно уставилась на кровавый сгусток с крошевом зубов. Потом встала, хромая, подошла к инокине и, ткнув в живот пальцем, просипела:

– Когда скакала да покряхтывала, тоже видел? Или ослеп? Не морочь голову, сестра. Ишь ты, святая нашлась. Чем ты лучше меня? Я честная девушка, что заработала, то и взяла. А ты? Как оно на алтарях, удобно ли? А теперь думаешь грех прикрыть? Спасоносицей стать решила? Или хочешь до конца дойти и единственной остаться? Не выйдет! Кишка тонка! Если кто и выдюжит, так это я и, может, вон, мужичка безмозглая! А ты подохнешь, и девчонка подохнет как собака, как ваша барынька беломордая.

Монахиня слепо уставилась в глаза Марго. Зрачки закатились, и изо рта показалась пена. Монотонный вой вырвался из её груди и залил каменную келью ледяным ужасом. Марта метнулась к сестре, обхватила её дрожащее тело, навалилась сверху, расцепила зубы.

– Дай чего-нибудь. Скорее. А то язык заглотнёт.

– А пусть заглотнёт. Моё какое дело! – Марго заткнула уши руками и закрыла глаза.

– Жажда и голод – испытание хорошее, только слишком муторное. А черни зрелищ подавай. Что, если посадить их в яму – пусть народ ходит, смотрит.

– Да. А рядом можно карусель приспособить. Пироги, пиво… Весьма прибыльная затейка получится, – купец заискивающе улыбался. Нечасто торговых людей зовут на совет в Храм. – Детишкам куклов показать можно. Леденцов наварить. Тоже дело.

– На половине сойдемся? – полумесяц переливался зелёным, словно насмехаясь над Гильдией.

– А не жирно ли… – начал было сухощавый старичок в синей ермолке, но осекся под укоризненным взглядом сотоварищей.

– Сойдемся, сойдемся. С утра и начнем. Карусельку-то, может, и в ночь обустроим, скоренько…

– Говорил, что колечко купит с камушком. Беленький камушек. Беленький с синенькими искорками, – девчонка бредила.

– Воды дайте, воды, – шепот волнами то нарастал, то спадал и глох в радостных детских визгах и гуле воскресной толпы. Время от времени к яме подходили люди, со скудным любопытством заглядывали внутрь, шарахались от резкого запаха нечистот и, чертыхаясь, отходили.

– Воды дайте, воды.

Весэль громко пел песенку о неверном муже и глупой жене для двух смешливых барышень в одинаковых юбках из цветного муслина.

Пузырёк легко скользнул в широкий рукав Марго. Она покосилась на других, нет, не заметили. Вот и хорошо.

– А мне что дома остаться, что в спасоносицы пойти – смертушка грозила. У нас в Соловушках нечестных девок на кол спокон веков сажали. Ну и подумалось, что коль стану избранницей, может, и посчастливится выжить… А если нет, так хоть матушке с батюшкой помощь какая будет. Калым возьмут, коровку купят. У меня сестрёнок – пять душ, им приданое справить не на что, – приговаривала низенькая лопоухая девка, положив голову на колени Марте. – Да тут кого ни спроси, одна беда.

Марта молча кивала, гладила девку заскорузлой ладонью по впалым щекам.

– У нас хозяйство справное, – подала голос стриженая по-городскому молодуха, – сваты приходили, всё как положено. Вечером пошла по воду, наши слободские и ссильничали. Батюшке в ноги кинулась, а он молвил: «Ты теперь, девка, почти замужняя, иди к жениху, ему сказывай». А что жених? Я его один раз всего и видела. Статный весь из себя, усатый. Позор на себя принять разве захочет? Сама не ведаю как, ноженьки на площадь привели. Храм увидала, упала перед алтарём, побелело в глазах… Попить бы.

– Колечко с камушком… – девчушка широко раскрыла глаза, приподнялась на локтях – и затихла.

– Отмучилась, сердешная, – Марта, кряхтя, поднялась, подошла к краю ямы. – Эй, певун, кликни жреца. Преставилась спасоносица. Пусть колотит в бубенец.

Весэль отвел глаза, вскакивая, задел за стоящую перед ним феску, рассыпал монетки, но подбирать не стал.

– Сейчас. Я мигом. Только потерпите.

«И принесет новый день избранным трудные испытания, чтобы, пройдя все круги, осталась лишь одна, достойная исторгнуть Спасителя из чрева своего…»

Карусельщик с сожалением провожал последнего посетителя. Когда ещё выпадет такая ярмарка?

Суп здесь готовили наваристый. Мяса не жалели. Только жевать Марго было нечем, да и сил оставалось только жиденькое глотать. Есть хотелось постоянно, а шевелящийся в животе зверёк заставлял Марго подниматься с лежака и, держась за стенки, подходить к столу.

– Лежи. Я тебя покормлю, – Марта всё ещё пыталась суетиться, ухаживать за сестрой Епифанией и за другими. Тех, кто остался, собрали в одну келейку, без окон, но чистую и прохладную. Сдюжило немного. Марго всё пыталась пересчитать, но в глазах плыло и моросило мелким красным дождем. Не думалось Хохотушке, что невыносимыми будут испытания. Понадеялась на свою двужильность да кошачью изворотливость. На дружков понадеялась. А зря, видать.

– Великий Старец спасёт избранницу. Его рука проведёт Единственную через все круги, – сестра Епифания завыла, Марго привычно заткнула уши.

– Ну, как дела, спасоносицы? – сквозь кровавую изморось пробивался изумрудный свет полумесяца. – Завтра на рассвете будьте готовы.

– Уж отмучиться бы поскорее, – сказал кто-то, и те, у кого ещё были силы кивать, согласно закачали головами.

Марго уже плохо помнила, какое испытание было последним и что было до него. Все смешалось в обрывки из криков, боли, смертей и колокольного звона. Она даже не вспоминала, зачем много месяцев назад ступила на скрипящий помост перед храмом. Забылись беззаботные дни и шумные вечера родного квартала, кисловатый вкус вина и запах солдатских шинелей. Забылся горячий шёпот хитрого любезника да его ласковые руки…

– У тебя пузо прыгает, – раздалось над ухом, и Марго вздрогнула. Марта положила ладонь на её вздутый живот и улыбалась.

– А чё ему не прыгать-то? – разозлилась Марго.