– Мне нужно уходить. Немедленно, – Архипов бегал по полу купе, похожий на взъерошенную напуганную крысу.

– Это да. Это уж как пить дать. Только куда ты такой? Разве что станция будет…

– Не будет станции. Уже лет пять как поезд тут без остановок ходит. Прежде в Рязани десять минут стояли, а теперь всё. Нет Рязани. Прыгать мне надо. Прыгать.

– Это как же? – всполошилась Исида. Представила, как старичок с ноготок сиганёт из окна прямо в морозное, хрусткое утро. Как утонет сперва с головой в сугробе, как потом выберется, застывший до синевы, проводит взглядом уходящий состав и останется один-одинешенек посреди заснеженной пустоши, а вокруг ни души. И только волки большие и жадные бродят по путям. – Помрешь ведь от холода, даже если шею не сломаешь.

– Нет другого выхода у меня, Исида Павловна, голубушка. В поезде точно не спрятаться, большие меня непременно выдадут. А молодой человек имеет на меня определенные планы. И мне эти планы, если откровенно, не слишком нравятся.

Нан кивнул на мертвую девушку и скривился личиком. Не то от брезгливости, не то от сострадания.

– Так, может, опять… – Исида кивнула на свой мешок, но тут же сама догадалась, что чушь несусветная. Сколько может человек, пусть даже нан, прятаться рядом с бычьими яйцами и ощипанными кочетами, не шевелясь и не издавая не звука? То-то же.

– Если откровенно, а мне приходится быть откровенным, Исида Павловна, то вижу я только один выход. До старой Москвы отсюда пешком километров двести. Резервации здесь ни одной нет – столица всё же рядом. За окном – злая декабрьская стужа. Обещали, кстати, к ночи похолодание. Поэтому мне, как ни крути, самому никак не дотянуть. Замерзну насмерть. Но вот если бы вы соблаговолили составить мне компанию, то вероятность моего… нашего спасения…

– Ах ты колобок хитрожопый! – замахала руками Исида, сразу догадавшись, куда клонит старый хрен. – Ишь чего выдумал! Значит, раз я тебя в яйцах спрятала, теперь, как китайца, по гроб жизни должна! Не дождешься! И даже если бы я тебя и пожалела, так мне, видишь ли, недосуг. Мне б к Новому году в Нано-скву поспеть. Внук там меня ждет. На праздник семейный. Вот… Гостинцы везу. Ливер бычий, курятины, самогону два литра…

– Тогда позвольте попрощаться. Целую ручки, – нан смешно и грустно раскланялся, приподнял над седой макушкой кумачовую кипу, жалко улыбнулся и просительно уставился наверх, на тугой замок.

– Господи! Даже дверь открыть не можешь, и всё туда же. Торчал бы дома с ручным тараканом на коленках, или кто там у вас за собачку, – Исида не сдержалась – съязвила.

– Будьте любезны, Исида Павловна, подсобите же. Нельзя терять ни секунды.

– А вот возьму и не открою, – отчего-то ещё больше разозлилась Исида и даже руки в боки упёрла. А потом щелкнула с досадой фиксатором, распахнула дверь, вынырнула наружу, убедилась, что проход до тамбура пуст, и, вздохнув, молвила: —Ладно. Валенки обую. Погоди.

Обулась мигом. Постояла с полсекунды, о чём-то задумавшись. Потом открыла мешок, достала оттуда тугой сверток, зашуршала толстой упаковочной бумагой. Костюм-двойка из темно-зелёного драпа девушке был сильно велик, поэтому натянула его Исида прямо поверх заляпанной кровью одежки, застегнула пиджак на все пуговицы. Удовлетворенно кивнула. Потом осторожно со стола стянула малиновый берет и положила его на девичье удивлённое лицо.

Всё это время Архипов молча ждал.

– Хорошо теперь. Нарядно. Ну, лезь в сидор, горемыка. Да постой. Яичницу хоть из-под жопы выскребу.

Кроме кулька с битыми яйцами, пришлось оставить одного кочета – Архипов иначе с трудом помещался. Исида горестно покачала головой и подвесила птицу за сизые тощие ноги к оконной защелке. Подумалось почему-то про солдатика, который, конечно, убивец и прохвост, но, может, хоть бульону сварит. На горку поезд взбирался медленно. Натужно. Исида толкнула тяжёлую вагонную дверь, опустила вниз ступеньку. Шагнув на неё осторожно, чтоб не поскользнуться, не дай бог, помедлила. И как большая черная птица, взмахнула руками, оттолкнулась со всех сил и прыгнула. Прямо в белую-белую, даже сороками не натоптанную пустоту. Солнце то и дело пряталось за тучами, скудно освещало пустой, едва различимый под снегом тракт. «Москва 250 км» – затертый указатель мелькнул на перекрёстке.

– Двести пятьдесят. Это когда же мы, получается, на место придём? – спросила громко.

– Смотря как двигаться будем. Недели через две. Может, больше. От вас и ваших сил, Исида Павловна, зависит.

– Аспид! Не поспею к Новому году. Никак не поспею. А вот к Рождеству, как думаешь?

– К Рождеству – вероятно, – Архипов постучал кулачком по Исидиному плечу. – Исида Павловна, мне бы по нужде.

Исида не отвечала. Стискивала зубы, рывком поправляла наплечный мешок так, что Архипов ойкал, или это двухлитровка булькала, ударяясь о тощую старушечью спину.

Двигались быстро, но без спешки, с остановками на ночёвку. От железнодорожного полотна далеко не уходили. Ночевали в заброшенных деревнях, иногда в покосившихся, но ещё крепких станционных будках, тех, что на переездах. Исида умело разжигала буржуйку, как-то сразу по-хозяйски осваивалась, находила где-то соль, крупу, топила в кастрюльке снег, заваривала кашу. Кушала немножко сама, кормила Архипова. Тот, насытившись, становился говорливым и ласковым, как балованный кот. О себе много не рассказывал, но любил порассусоливать о будущем человечества, о политике, о людях больших и маленьких. Исида выслушивала без особого интереса, но никогда не перебивала. Только хмурилась, если вдруг поутру старик начинал лениться и оттягивать выход, нежась в истаивающем потихоньку тепле. Порой не выдерживала, хватала ещё сонного старичка, пихала в сидор, туго затягивала под мышками веревочкой, чтобы не вывалился, если вдруг закемарит, уморившись от тряски и собственной бесконечной болтовни.

– Лодырь ты, батюшка. Бездельник и болтун, – сетовала Исида.

– Так в кои-то веки не своим ходом. Высоко сижу – далеко гляжу, языком чешу, – не то отшучивался, не то винился Архипов.

Новый год встретили они в Бронницах. Отыскали на самой окраине большую бревенчатую баню с почти целой кровлей, с железной со стеклянным окошком дровяной печью. Исида натаскала с улицы поленьев, раздула огонь.

– Глядишь, завтра к вечеру до большой Москвы дойдём, – сказала и замолчала о чем-то своём.

– Вполне возможно, – потянулся довольно Архипов. – Ах! Какая вы замечательная женщина, Исида Павловна. Не устаю восхищаться широтой души вашей. И всячески благодарить.

– Самогону плеснуть? – Исида поднялась со скамеечки, потянулась к сидору. – Праздник все-таки.

– А и плесните, голубушка. Не помешает.

Пили маленькими глотками самогон. Исида из граненого стакана, Архипов из пробки от пластиковой бутылки, что кстати нашлась в наполовину сгнившем шкафчике над купелью.

– А вот всё недосуг мне спросить фамилию вашу, – протянул лениво Архипов, чтобы поддержать беседу.

– Огневы мы, – Исида с досадой посмотрела на початую бутыль и, плотно закупорив её бумажкой, сунула обратно в сидор. – Огневы.

– А внук ваш… Сергей Викторович Огнев, выходит? Депутат Госдумы? – Архипов вдруг чему-то обрадовался, заухмылялся. – Неужели?

– Он самый. Говорю же тебе – важный человек. Занятой. А вот ждет меня. Письмо прислал. Правнучки – пять человек. Вот, гостинцы им везу… Что с тех гостинцев осталось…

– Так вот оно что, Исида Павловна, дорогая моя. Всё складывается! Вот оно что! То-то я никак не мог сообразить, отчего через тридцать с лишним лет ваша нано-родня вами вдруг озаботилась. Всё ясно. Всё теперь ясно! Прелестно… Прелестно…

– Что тебе такое ясно? – Исида насупилась. Сиропный тон Архипова и то, как радостно он сучил ладошками, ей не понравились. Она бы и слушать не стала, но время было ещё раннее, сон никак не приходил, а обида от того, что как раз сегодня могла бы она быть вовсе не здесь, а в самой Наноскве, рядом с правнуками, свербила, зудела и не давала покоя.