— Слышишь?

— Слышу. Конные скачут. В нашу сторону. Неужто за нами?

Ермак обернулся, поднял руку, негромко изрёк:

— А ну, браты, сворачивай в кусты, готовь оружие.

Десяток казаков растворился в кустах. Ждать пришлось недолго. Сладкую дремоту глухой чащи нарушили крики, ржание и топот копыт. Меж деревьев мелькнули люди.

— Русские! Не воины, селяне, — невольно вырвалось у Дорони.

Сколько их, рассмотреть не смог. Они убегали от погони. Преследователи не замедлили явиться. Польские и немецкие всадники, числом не менее десятка, гнали русичей, словно дичь. Это была охота ради забавы. Мирные жители, под смех находников, падали один за другим, сражённые пиками, арбалетными болтами, стрелами и саблями. На глазах Дорони польский шляхтич зарубил отрока, а немец застрелил из арбалета старика. Кровавое действо приближалось. Преследователям не нужны пленные, они жаждали развлечения. Селяне обречены. Не все. Один из поляков пощадил свою жертву, лишь толкнул её ногой. Молодая женщина упала на прелый хвойно-лиственный ковёр. Поляк подъехал, неспешно слез с коня, наклонился. Рука в перчатке сорвала с женщины повойник, схватила за русые волосы. Поляк заставил женщину подняться, прижал к стволу сосны, распахнул на ней душегрею, однорядку, разорвал сарафан и рубаху. Светло-серые глаза поляка вожделенно прилипли к розовым соскам. Женщина попыталась вырваться, поляк ткнул кулаком в лицо. Красная змейка из носа подползла к подбородку, капли крови красными ягодами упали на налитую белоснежную грудь. Поляк осклабился, губами потянулся к шее женщины. Насладиться женскими прелестями ему не пришлось. Насильник судорожно дёрнулся, повалился к ногам жертвы. Дороня поднял с земли горсть листвы, обтёр лезвие ножа, замер. Лесную дремоту будоражил звон сабель и стоны, особо прозвучал выстрел. Он и возвестил об окончании схватки. Дороня не знал, в чью пользу она закончилась, и посчитал нелишним вынуть из ножен саблю. Теперь он должен защищать не только себя, но и женщину. Вспомнилось, как вызволял из полона Ульяну, сердце защемило от тоски по близкому человеку. Беспокойство оказалось напрасным. Вскоре появился Ермак с казаками, покосился на женщину, бросил:

— Запахнись, красавица!

Слова атамана дошли до неё не сразу. Женщина стояла у сосны каменным идолом, но вдруг очнулась, запахнула душегрею, опустилась на корточки, зарыдала. Ермак погладил по голове:

— Будет тебе. Живая ведь, радуйся. Вот и соседи пришли. — Ермак указал на дюжину перепуганных селян. Дороне отмолвил: — Сказывают, из деревеньки ушли, а в городе скрыться не успели. От ворога в лесу, на болотах хоронились... Нашли ведь, ироды, беззащитных, зверем диким по лесу погнали... Эти все, кто уцелел. Ничего, и мы за врагами поохотились, и ещё поохотимся...

Дороня спросил:

— Что у нас?

— Корнея убили, проводника, двое поранены. Поляков да немцев пяток положили, твоего женолюба не считая, пленных двое, остальные утекли.

— То плохо, переполох поднимут.

— Не оставлять же их, — атаман кивнул на селян, — на утеху ворогу.

— И то верно, за них да за землю Русскую стоим.

Густой вязкий туман навис над окрестностями Пскова и над самим городом. Дороня поёживался от прохладной сырости осеннего раннего утра, с волнением всматривался сквозь седую клокастую пелену в знакомые с детства очертания. Сердце колотилось, точно при свидании с любимой. И то верно, сколь годков не виделись! А ведь словно родичи для него дома, храмы, башни, и каждую он знал, помнил имена каменных богатырей, охранителей города. Сладко звучали в его голове их названия: Петровская, ближняя к родному дому, Глухая, Высокая, Соколья, Козьмодемьянская... Её он прежде всего и высматривал. К городу Дороня пробирался с десятком казаков и Ермаком. Атаман решил лично проводить сотоварища. Подошли со стороны Запсковья. Места труднопроходимые: лес, кустарник, болота, но для лазутных — то, что надо. Вражьих караулов мало, и разведке прятаться легче. Одно плохо — туман от неприятеля укрыл, но и с пути сбил. Помог ветер со стороны Чудского озера. Рванул, озорник, завесу, открыл вид на город. Перед глазами каменные стены, купол Богоявленской церкви. Дороня посмотрел налево: «А вот и Козьмодемьянская». В предрассветной серости ещё одна церковь, перед ней башня. Уж её он узнал сразу. Круглая, высокая, пятиярусная — гордо стояла она на Гремячей горе, у крутого спуска к реке Пскове. Не раз приходил мальцом порыбачить у Верхних решёток, что закрывали путь вражеским кораблям и соединяли Никольскую и Козьмодемьянскую башни. Ныне она указывала правильный путь. С полверсты от неё, вверх по реке, на противоположном берегу, должен стоять старый дуб...

— Всё, почитай, добрались. Вон дуб, — изрёк Дороня и указал на ветвистое дерево, — левее, ближе к стенам, польские осадные укрепления. Я у них сзади окажусь, а они опаску со стороны города держат, не заметят.

— Прежде реку переплыви, вода-то холодная. Мнится, эти туманы последние, быть вскоре морозу. Поспешать надо, того гляди лёд встанет, потом по Великой на стругах не пройдём. — Ермак почесал подбородок. — Надо помыслить, как тебя незаметно на другой берег переправить.

— Что думать, вон у берега коряга, за неё ухвачусь и переплыву.

— Ладно. Снимай одежду. В одних портах поплывёшь?

— В портах.

— Остальное в кафтан польский сложим да узлом увяжем, на коряге переправишь. На том берегу сухое оденешь. Поспешай, скоро светло станет.

— Кафтан польский и шапка к чему?

— Пригодится. На той стороне с поляками столкнёшься, и конец тебе, а в польском платье за своего примут. Не зря же я пленного разорил.

Дороня согласился:

— Пусть будет кафтан.

Ермак продолжал наставлять:

— Если не сладится, поворачивай вспять, тем же путём, мы недолгое время подождём. Коли содеешь, как задумали, в полночь дашь знать огнём с Варламской башни. Ну, а через день ждите гостей.

— И ты не забудь передать Бутурлину, если случится промашка, пытайте удачу со стороны Запсковья.

— Передам. — Ермак легонько хлопнул Дороню по спине: — С Богом.

— С Богом.

Дороня разделся, перекрестился, вошёл в реку. Вода обожгла, сковала ноги ледяными оковами. Дороня притянул корягу, пристроил на ней узел с одеждой, оттолкнул, поплыл следом. Холод терзал плоть, но закалённое тело казака сопротивлялось... До берега оставалась пара гребков. Судорога свела правую ногу. Река потянула ко дну. Неужто конец!? Страх объял душу. Только на миг. Он отступил, когда левая ступня почувствовала твердь. Дороня опёрся на корягу, оттолкнулся ногой от дна. После второго толчка коряга ткнулась в берег. Казак выбрался на сушу, развязал узел дрожащими пальцами, раскрыл кафтан, нашёл нож. Кончик лезвия впился в бедро казака, кровавое пятно расплылось по светло-серой ткани, боль отступила. Дороня надел сухую одежду, подполз к дубу. Глаза с трудом отыскали замшелый камень, величиной с лошадиную голову. Дороня потянул его на себя. Тщетно. Корни дуба охватили валун и не желали отпускать. Казак провёл ладонью по шершавому корневищу, достал нож:

— Не гневайся, старинушка.

Острое лезвие кромсало древесину, Дороня торопился. День светлел, от тумана не осталось и следа, в польском стане заголосила труба. Камень шевельнулся, Дороня откатил препону. Из подземелья пахнуло гнилью. Убрав щепу, замазал влажной землёй свежую рану корневища, залез в подземелье. Топот копыт возвестил о приближении всадников.

«Неужто заметили? Эх, глухарь! Кабы не уши резаные, раньше услышал бы конных».

Дороня осторожно прикрыл камнем вход, прислушался. Тихо. Проехали или притаились? Так или иначе, надо спешить. Часть пути преодолел, пригибаясь, дальше пришлось ползти на четвереньках, в полной темноте, на ощупь. Ладони натыкались то на твёрдые стены, то на гнилые деревянные подпоры, то на влажную землю. Попалось и нечто округлое. Дороня отдёрнул руку. Он вспомнил, ещё при побеге из Пскова обнаружил в подземелье останки человека. Как они оказались в подземелье и связано ли их появление с отцом или братьями, осталось для него тайной, но то, что скелет лежит посередине пути, знал точно. Испросил прощения у потревоженного покойника, пополз дальше. Пальцы ощутили склизкую плоть. Она оказалась пищей крыс, за покушение на которую он и поплатился. Зубы одной из обитательниц подземелья впились в запястье. Дороня вскрикнул. Громкий человеческий голос принудил серых грызунов разбежаться. Казак почувствовал, как когтистые лапки одной из них протопали по спине. Дороня передёрнул плечами и поспешил уползти подальше от крысиного лакомства. Было ли оно мёртвым зверьком, рыбой или куском человеческого мяса, неизвестно. Пахло отвратительно. Приторный запах гниения вызвал тошноту. Дороня продолжал ползти. Ладони ощутили влагу, с низкого потолка капало. Миновал неглубокую лужу, остановился. Ход завалило. Во время побега из Пскова завала не было. Казака охватило отчаяние, он вынул нож, принялся ковырять землю. Трудиться пришлось недолго. Вскоре, к радости казака, рука провалилась в пустоту. У Дорони отлегло от сердца, он протиснулся в узкую щель, но вдруг замер. Слух уловил голоса людей.