— Ужель они сами не видят?

— Видят, не видят, а наше дело предупредить. Иди, татарам пленным шепни, пусть ближе держатся, смеркаться начнёт, уходить станем. — Дороня огляделся: — Видишь, на бугорке у реки дерево?

— Вижу.

— Скажешь, у него встретимся. Оттуда к Астрахани пойдём. Если Бог даст.

Работа спорилась, день убывал. Вот уже и закат окрасил снеговую постель бледно-розовым цветом. Пленники в очередной раз пошли за камышом, когда их окликнул кривоногий ногаец:

— Эй! Хватит! Возвращаемся!

До зарослей оставался десяток шагов. Дороня тихо, но слышимо для остальных пленников произнёс:

— Не отзывайтесь, идите, как камыша достигнем, бегите в разные стороны. Сойдёмся у дерева на берегу.

— Эй! Урусут! Стой! — Ногаец выхватил саблю, кинулся наперерез. Ещё пяток шагов, и пленники уйдут. Не успели. Ногаец преградил путь. Дороня не остановился, бросился ему в ноги, ухватил под колени, боднул головой в живот. Ногаец завалился на спину, попытался встать, казак не дал. Два удара кулаком в лицо прервали его попытки. Дороня забрал саблю, поспешил за товарищами. Теперь всполошились и другие воины, дюжина их побежала на помощь соплеменнику. Поздно, пленники скрылись в зарослях. Кто-то из ногайцев стрельнул из лука. Стрела просвистела у уха Дорони, сломила стебель камыша, воткнулась в снег. Проломы в тростнике, следы на снегу и волглой земле выдавали беглецов, но сумерки сгущались, преследователям, и без того не проворным в беге, мешала тёплая одежда и оружие. На малый миг ногайцев остановило и то, что пленники пошли разными путями, пришлось разделиться и им. Дороня слышал ржание коней и далёкие голоса, они не давали передохнуть, подстёгивали, заставляли торопиться. Он шёл первым, пробивал дорогу Аникейке.

Остановились лишь у проплешины — болотца, покрытого серым ноздреватым льдом. Прислушались — погоня отстала. Дороня отдышался, зачерпнул лежалого снега, пожевал, сплюнул:

— Ямина здесь и камыш высок, ни дерева, ни города не видно. К Кутум-реке уходить будем, по берегу до дерева доберёмся.

Так и сделали. У дерева их ждали только двое. Татарин Рашид пожаловался Дороне:

— Юсупа ранили... Кричал сильно, меня звал... Ногаи к нему побежали...

— Жалко парня, может, оттого мы и спаслись, что ногайцы с ним замешкались. Теперь медлить нельзя, вдруг Юсуп расскажет, что мы задумали.

— Юсуп не расскажет, — защитил товарища Рашид.

— Всё равно, уходить надо, пока тучи луну скрыли. Теперь бы Кутумовку перебежать и в полынью не угодить, лёд-то почернел, ослаб. Ничего, Бог даст, до городских ворот доберёмся.

Добрались до гостиного двора, где останавливались с товарами иноземные купцы, по большей части персидские. Тут-то и перенял их казачий дозор. Накинулись, стали вязать, заподозрили в ночных гостях татарских лазутчиков. Усердных служак остановил голос Дорони:

— Кого вязать удумали, православные?! Свои мы, русские, из полона убежали, да два татарина с нами.

— Со светом отведём к воеводе в хоромы, он разберётся, какие вы свои.

— Сегодня надо. Татары камыша наготовили, город поджечь хотят. Если в темень на приступ пойдут, быть беде.

— Чай, не слепые, сведали про приготовления вражеские, к городу незаметно подойти не дадим... Сказано, со светом.

Утром пленники предстали перед взором воеводы. Побывать в хоромах городского правителя не пришлось, воевода встретил их на крыльце с дьяком и стрелецким головой. Дороню встреча не порадовала. Астраханским воеводой оказался Фёдор Михайлович Троекуров, тот самый, кто вступился в Москве за Куницына, кто затеял местнический спор с Хворостининым и опасаясь которого он бежал в Степь. Дороня сразу признал воеводу, за девять лет князь почти не изменился. Мясистый нос, живые с прищуром светло-карие глаза, только погрузнел малость да поседел. Воевода свысока оглядел пленных, остановил взгляд на казаке. Ох, и тесновато показалось повольнику на воеводском дворе. Дороня опустил голову.

«Неужто признал? Вот неприятность, из огня да в полымя!»

— Кто такие?

Деваться некуда, Дороня выступил вперёд:

— Русские люди да два татарина, у ногайцев в полоне были. Бежали сообщить, что вороги камыш запасли, город подпалить собираются.

Троекуров повернулся к дьяку:

— Пора, пора, Василий Фёдорович, строить каменную крепость. Если в этот раз отобьёмся, они в другой раз подожгут город.

— За чем же дело стало? Государем строительство утверждено, люди сведущие найдены, умельцы зодчие — Михаил Вельяминов, Григорий Овцын, с ними дьяк Дей Губастый. Славный градоделец, Фёдор Конь, советом подсобить обещал. Плинфу из развалин возить станем. Бог даст, по теплу начнём.

— Начнём, Шелепин, если ноне удержимся.

— Удержимся, у нас пушки, стрельцов с казаками, почитай, две тысячи, да и астраханцы сидеть не станут, — успокоил стрелецкий голова. — Опять же купцы аглицкие молвили, что в случае надобности примут нашу сторону и помогут пищалями и людьми.

— Это хорошо. — Троекуров вновь вперил взгляд в Дороню: — Сколько басурман вокруг города?

— Ногайцев, почитай, тысяча, сколько воинов крымчаки привели, не ведаю.

— Молвишь, не ведаю... А как кличут тебя, ведаешь? Больно лик твой знаком.

Сердце казака ёкнуло.

«Всё, пропал! Это ж надо, ни время, ни посеченное лицо не спасли. Эх, чему быть, того не миновать». — Без боязни посмотрел в глаза воеводы, назвался:

— Дороня я, Безухий.

— Не служил ли ты у князя Дмитрия Хворостинина?

Дороня отвёл взгляд. «Ох, и крепка память у воеводы». Отрицать не стал, признался:

— Служил.

— Помнится, сказывал мне дворянин Куницын, что ты лазутчик татарский.

— Воевода, — встрял в разговор стрелецкий голова, — я этого Дороню тоже припомнил, он у Молодей прославленного татарского богатыря Саттар-бека на поединке одолел. Ему бы татары не простили, а Васька Куницин, сказывают, сам изменщиком оказался.

— Про Куницына слышал, потому и казаку верю, но проверить нелишне. Что ж, нам умелые воины необходимы. — У казака спросил: — Астрахань защищать готов?

На сердце отлегло, Дороня облегчённо выдохнул, ответил:

— Готов. Мне не впервой. При воеводах Карпове, Головнине и Гундорове за Астрахань стоял. В ту пору оборонили город от Касимки турецкого и Девлетки крымского и теперь отстоим.

— Ответ, достойный воина. Голова, дай им оружие и поставь на стены. — В сторону дьяка бросил: — И нам, Василий Фёдорович, пора туда же.

Троекуров и дьяк Шелепин собрались уходить, когда во двор вбежал стрелец:

— Воевода, казаки в гостином дворе двух ногайцев приметили, не иначе лазутчики.

— Взяли?

— Нет, ушли, бродяги.

— Плохо, что упустили. Голова! Пошли десятника, Дороню и его людей к казакам, что у гостиного двора в дозоре, пусть татары приглядывают, может, опять ногайцы появятся, им легче отличить, наши это, что у города живут, или степные.

Миновала казака худая участь, незлопамятным оказался князь Троекуров. Оттого и на душе радостно, да и день удался, ветер утишился, потеплел, небо чистое — солнцу раздолье. Плавится снег под весенними лучами, мешается с грязью, чавкает под ногами. Улочки астраханские немощёные, петляют меж деревянных и глинобитных строений — низких и неказистых. Благо воздух чист, прошлое летнее пребывание в Астрахани запомнилось казаку тягостным запахом помоев и рыбы, что во множестве развешивали для сушки у каждого дома, а также тучами мух и комаров...

Гостиный двор находился неподалёку от стен города. Часть казаков схоронилась в камышах. Дороня, Аникейка, два татарина и три казака вошли в гостиный двор за деревянной стеной. Обитатели двора: персы, хорезмийцы, бухарцы, армяне и индусы — пребывали в тревоге, опасались за сохранность товара и собственных жизней. Обычно торговцев не трогали, но кто знает, что на уме у кочевников. Появление русских ратников их успокоило, но в то же время и озадачило, так как те повели себя странно. Десятник поинтересовался: появлялись ли ногайцы на подворье опять, а когда узнал, что степняки не приходили, спрятался со своими людьми в одном из амбаров. Ночевать пришлось в полутёмном сарае. Ногайцы появились на подворье чуть свет. В этот раз втроём. Рашид наблюдал за двором через узкое оконце, он-то и сообщил: