«Где? Где она?! Ушла ли подальше от Москвы, подалась ли за кремлёвские стены или у Прохора в Заяузье? Надо бы туда наведаться, не мешкая ».

Добраться до Заяузья оказалось ещё тяжелее. Теперь пришлось ехать против потока, выслушивая брань:

— Куда прёшь, комонный! Поворачивай!

— Дитя задавишь, ирод!

— Осади, злыдень!

Озлобленные бедой люди дёргали казака за ноги, тыкали кулаками в бока коня. Буйнак вздрагивал телом, прядал ушами, храпел, косил глазом.

Дороня проехал полпути, когда его остановили стрельцы. Стрелецкий голова, перемежая речь матерными словами, закричал:

— Куда тебя несёт, опричный! Ошалел с перепугу. Поворачивай назад! Татары у города. Хоромы царские в Коломенском пожгли. Округу грабят. Дымы издалека видать. Велено к бою готовиться, а ты тут хоронишься! Забыл, где полк твой!

Эх, незадача! Рвётся Доронино сердце, а ничего не поделаешь — служба. Ехал казак, истово творил про себя молитву:

«Господи! Господи милостивый! Спаси и сохрани рабу Божью Ульяну! Не допусти остаться одному на всём белом свете! Молю тебя, Господи!»

Не один Дороня взывал к Создателю. Молились беженцы, молились горожане, молились воины и священнослужители: в храмах, на улицах, на крепостных стенах. Молили отвести угрозу, дать силы устоять, одолеть врага жестокосердного.

В этот день Бог миловал. Татары на столицу не пошли, но и в покое не оставили. Пожары всю ночь озаряли окрестности Москвы зловещим светом.

Утро выдалось спокойным, ясным, солнечным. Радоваться бы душе русской, да не радуется — враг на пороге, вокруг города рыщут хищные отряды. Вот уже, повинуясь взмаху руки Девлет-Гирея, двинулись тумены татар на город. Хан решил бросить основные силы на полки Бельского и Мстиславского. Крымская конница ощетинилась копьями, с воем помчалась на противника. Сверкают сабли, летят стрелы. Сильна Степь всадниками, а Русь стойкостью и огненным боем. Ухнули разом тюфяки, пищали да ручницы, проредили конные сотни неприятеля, но разве остановить несметное полчище, ещё немного, и татары окажутся у частокола. Тут-то и хлынуло через открытые проходы русское воинство во главе с воеводой Иваном Бельским. Размахивая перначем, на белом грудастом жеребце, в доспехе-колонтаре с золотыми насечками и сверкающем шлеме с еловцем, повёл князь всадников на врага. И ведь сломили прославленную крымскую конницу, отогнали от Москвы за болота, на луг. На том лугу и завязалась сеча кровавая. Может, одолели бы крымчаков, но попал князь Бельский под татарские сабли. Смутились защитники московские, вернулись за частокол, отвезли израненного воеводу в родные хоромы. А отряды крымчаков, ногайцев и кабардинцев продолжали попытки прорваться к сердцу города со всех сторон. В богатых домах и храмах было чем поживиться.

Саттар-бек вёл своих воинов со стороны Неглинки, туда, где стоял Передовой полк Темкина, единственный из всего опричного порубежного воинства. Беку удалось изрядно продвинуться, пока не наткнулся на преграду из рогаток, телег и брёвен, за которыми засели ратники в чёрных кафтанах — нукеры урусутского царя. С ними у бека старые счёты. Коварные псы, во главе с подлым сердаром Хворостининым, ночью напали на его батыров под Заразском, за это он немало посёк их на порубежье, и вот теперь предстояло снова столкнуться с ними и сполна рассчитаться за поражение. Когда узнал, что чёрнокафтанники защищают Москву с этой стороны, то лично попросил Девлет-Гирея направить тысячу сюда, пообещав бросить к его ногам голову Хворостинина, что заставил их бежать из-под Заразска и, со слов перебежчика Куницына, требовал поимки хана.

Саттар-бек указал на препону. Конные и пешие татары устремились на противника. Их встретили огненным боем и стрелами. Опричники дрались отчаянно, ведь в Занеглименье находились их дворы, ставленные по государеву указу. Смерть летела из-за телег, брёвен, из окон домов, с крыш. Улица перед преградой устилалась телами татарских воинов, их становилось всё больше. Саттар-бек подал команду на отход, сотнику «железных» приказал:

— Басыр! Подожгите дома. Урусутских воинов станет меньше, когда надо будет тушить огонь.

Следуя приказу бека, «железная сотня» пустила огненные стрелы. Вскоре позади опричников запылали крыши домов. Дома горели не только в Занеглименье. Во многих слободках чёрные руки пожаров тянулись к небу. Защитники тушили их, как могли, но погода менялась. Утреннее затишье сменилось ветром, и он усиливался с каждым мгновением.

Девлет-Гирей со злобой взирал на непокорный город.

«Ах, если бы турецкие пушки и янычар, то я бы уже сидел во дворце урусутских царей!»

К хану неслышно приблизился Дивей-мурза:

— Повелитель.

Девлет-Гирей вздрогнул, выплыл из глубины раздумий, обратил взор на советника:

— Говори.

— Нам не удаётся захватить город, на улицах мы теряем много воинов.

— Что ты хочешь сказать? — бросил хан раздражённо.

— Даже если мы достигнем каменных стен крепости, то сможем ли её захватить?

— Поостерегись моего гнева, Дивей-мурза. Сосуд терпения переполнен. Говори.

Чёрные, словно маслины, глаза мурзы прищурились:

— Что нельзя взять мечом, можно взять огнём.

Девлет-Гирей по привычке пригладил усы и бородку:

— Ты предлагаешь сжечь гнездо урусутских правителей?

— Да, повелитель, никто не скажет, что ты не взял Москвы.

Хан окинул взглядом город. Редкие столбы дыма вздымались над строениями урусутской столицы.

«А ведь прав мурза. Все скажут, что Девлет-Гирей напал на Русь, сжёг Москву, прогнал из неё царя Ивана и с множеством пленников и добычей победителем вернулся в Бахчисарай. Если случится, то я получу от падишаха долгожданную помощь и на следующий год вернусь сесть в столице урусутов повелителем огромной державы! Что ж, правители Золотой Орды: Бату, Тохтамыш, Едигей — сжигали Москву, почему не поступить так же?» — Девлет-Гирей перевёл взор на Дивей-мурзу:

— Сожгите город...

Тысячи татарских стрел вспорхнули ввысь огненными птицами и опустились на улицах, во дворах, на крышах домов, клетей, амбаров. Многоголосый набат взвился над городом, призывая жителей на борьбу с огнём, но неудержимая сила природы оказалась сильнее. Ветер превратился в неистовую бурю и теперь мехами раздувал огонь. Пожары полыхали во всех концах города, соединялись, превращались в дышащие жаром моря, огненный смерч пожирал одну слободку за другой, бился о каменные стены и башни, горячо обнимал храмы, колокольни и звонницы. Один за другим начали падать и разбиваться раскалённые колокола. Их терзающий душу стон и плач разносился по городу, вселял в сердца людей ужас. Уж не наступил ли Судный день? Не это ли геенна огненная? Люди искали спасения у рек, в подвалах, за каменными стенами. Многие кинулись в Китай-город и к Кремлю в надежде найти защиту от татар и огня, но все ворота Кремля оказались закрытыми. Крепость и без того была переполнена. Те, кому не повезло, погибали, зажатые между разбушевавшейся стихией и стенами. Живые потоки, убегая от беды, текли по улицам на полуночь, куда ещё не добрался огонь и где татарских отрядов было меньше. В давке у ворот и на улицах вырывали себе возможность жить. Страх превратил людей в обезумевшее скотье стадо; забыв о сострадании, милосердии и божьих заповедях, топтали соотечественников: беспомощных стариков, детей, женщин, калек. И всё для того, чтобы уйти подальше от смердящего ада. Но не всё. В этом буйстве ветра, дыма и жара, прикрывая собой город, ещё сражались русские воины, способные на самопожертвование. Бились и опалённые жаром опричники Темкина и Хворостинина, отбивали наскоки крымчаков, кои не прекращали попыток выхватить из гигантского костра что-либо ценное.