1 января великий князь Николай Николаевич начал переход через Балканы. В самый разгар зимы, при двадцатиградусных морозах, наступая на ожесточенного неприятеля, отчаянно цеплявшегося за естественные препятствия, русские войска овладевали постепенно всеми укреплениями, охранявшими уступы Шипки…

31 января великий князь Николай Николаевич и турецкие уполномоченные подписали в Адрианополе перемирие в то время, как русская кавалерия быстро приближалась к Мраморному морю.

Это приближение чрезвычайно встревожило Европу, и в особенности Англию. Британская эскадра тотчас же вошла в Дарданеллы и бросила якорь у Принцевых островов, в пяти милях от Константинополя.

Великий князь Николай принудил, однако, турок подписать Сан-Стефанский договор, которым установилась русская гегемония на всем Балканском полуострове, от Дуная до Мраморного моря.

Тогда британское правительство, не желая допустить, чтобы Россия самостоятельно разрешила в своих интересах восточный вопрос, объявило общую мобилизацию военных и морских сил.

Имея возможность мобилизовать лишь небольшое количество сухопутных войск, притом еще плохо обученных, английское правительство располагало достаточно сильным флотом, чтобы разорить русские берега в Финском заливе, Белом и Черном морях и даже у Владивостока.

Эта решительная позиция Англии вызвала в России взрыв страшного негодования. Один могучий крик раздался по всей стране: «Сан-Стефанский договор неприкосновенен. Русский народ сказал свое последнее слово. Мы должны ответить на наглость Англии».

Но государь, князь Горчаков и даже великий князь Николай Николаевич сознавали, что нужно во что бы то ни стало избежать разрыва с Англией. Две важные причины, старательно скрываемые от общества, диктовали это решение: императорская казна была истощена вконец, а армия, расположенная лагерем около Стамбула, гибла от тифа.

Графу Шувалову было поручено начать конфиденциальные переговоры с лордом Солсбери о согласовании Сан-Стефанского договора с британскими требованиями. Пришлось отказаться от всех статей, устанавливавших господство России на Балканском полуострове. Тайное соглашение, помеченное 30 мая, разрешило этот кризис. Два месяца спустя берлинский конгресс торжественно провозгласил основы этого соглашения, лишившего русский народ если не всех плодов одержанной победы, то по крайней мере тех, которые наиболее льстили национальной гордости.

И действительно, берлинский договор явился для народа тяжелым горем. Пренебрегая большими политическими и территориальными преимуществами, которые этот договор сохранял за Россией, народ видел в нем полное банкротство национальной политики.

Все эти события непосредственно отразились на судьбе Александра II.

По возвращении в Петербург Александр возобновил ежедневные встречи с Екатериной Михаиловной.

Испытания балканской войны страшно изнурили царя физически и не менее тяжело потрясли его морально. Его сердечная чувствительность, и раньше легко возбудимая, стала еще сильней. Она поддерживала в нем постоянную потребность в душевных излияниях и нежной близости.

Минутами царем овладевала тяжкая меланхолия, доходившая до глубокого отчаяния. Роль монарха не интересовала его больше. Все то, что он пытался создать в течение своего царствования, оказывалось неудачным.

Он никогда не стремился, в отличие от других царей, к кровавым лаврам славы. Разве не пытался он предотвратить восточную войну, которую навязал ему его народ? Наконец, не предотвратил ли он еще так недавно нового конфликта? Но было ли это оценено? Все доклады провинциальных губернаторов свидетельствовали, что народ, обманутый в своих чаяниях, во всем винил царя. Донесения полиции указывали на устрашающий рост революционного брожения.

Удрученный этими сведениями, царь в душевном смятении потянулся всем сердцем к той, кто пожертвовала для него своей честью, успехами в обществе и светскими развлечениями, думая только о его счастье и окружая его атмосферой страстного обожания.

Постоянное присутствие Екатерины Михайловны стало так необходимо царю, что он решился поселить ее в Зимнем дворце, под одной крышей с императрицей.

Во втором этаже дворца княжне Долгорукой отвели три большие комнаты, расположенные над личными апартаментами царя и непосредственно соединенные с ними внутренней лестницей.

Императрица Мария Александровна, занимавшая покои, находившиеся рядом с комнатами Александра, вскоре узнала о странном соседстве, в котором она очутилась. Она подчинилась без единого слова жалобы этому новому испытанию.

Терзаемая горем, изнуренная недугом, чувствуя приближение смерти, императрица все же находила в себе силы казаться еще более надменной и недоступной.

Только один раз она открылась своему единственному другу графине Александре Толстой, которая была воспитательницей дочери императрицы великой княжны Марии до ее брака с герцогом Эдинбургским. Указав на апартаменты своей соперницы, несчастная императрица проронила с горечью:

– Я прощаю оскорбления, наносимые мне, как монархине, но я не в силах простить тех мук, которые причиняют мне, как супруге.

Водворение фаворитки царя в величественных покоях Зимнего дворца, который, казалось, знаменовал собой всю славу Романовых, вызвало страшное негодование в обществе и стало главной темой салонных сплетен.

Хотя Екатерина Михайловна жила очень уединенно, укрывшись в своих апартаментах и стараясь избегать посторонних взглядов, тем не менее ее присутствие во дворце ежеминутно давало себя чувствовать. Поселившись в Зимнем дворце, она не могла не пользоваться услугами дворцового интенданта, царскими конюшнями, дворцовой кухней и прислугой.

При таких условиях связь царя с Екатериной Михайловной, окруженная прежде дымкой тайны, превращалась в афишированный адюльтер. Прежние осуждения, забытые было за тревогами балканской войны, с новой силой обрушились на царя и его возлюбленную. Они усилились новыми упреками, непосредственно направленными на княжну. На нее взваливали громадную долю ответственности за печальный ход общественных событий. Ее обвиняли в том, что любовными чарами она отвлекала царя от его высоких обязанностей, ослабляя его волю и лишая сил и решимости.

В подтверждение этих упреков враги Екатерины ссылались на внешний вид царя. «Как страшно изменился он физически, – говорили они. – Впалые щеки, согнутый стан, неверные движения, тяжелая одышка – вот до какого состояния она довела царя!»

Эти обвинения, очень преувеличенные, стали выражаться в еще более резкой форме, когда узнали, в сентябре 1878 года, что княжна Долгорукая родила вторую дочь, Екатерину.

Никогда еще Россия так сильно не нуждалась в руководителе с ясным умом и твердой волей. Революционное брожение распространялось по всей империи. Не проходило недели, которая не была бы отмечена каким-нибудь выступлением нигилистов.

6 февраля 1878 года Вера Засулич положила начало трагическому периоду русской истории двумя револьверными выстрелами в начальника петербургской полиции Трепова, тяжело ранив его.

Эта молодая девушка, происходившая из благородной семьи, сочла своим долгом отомстить за одного из своих товарищей-террористов, Боголюбова. Генерал Трепов в припадке гнева приказал содержавшегося в крепости Боголюбова подвергнуть телесному наказанию проведением сквозь строй.

12 апреля Вера Засулич предстала перед уголовным судом, который со времени либеральных реформ Александра II происходил с участием присяжных заседателей. Осуждение Засулич казалось несомненным, так как преступление было средь бела дня, и молодая девушка не отрицала своей вины.

Но как только начался допрос свидетелей, в возбужденном зале произошел неожиданный обмен ролями, превративший обвиняемую в публичного обвинителя, а жертву – в ответчика.

Несмотря на то, что присяжные заседатели принадлежали к высшим классам общества, а билеты для входа были умышленно распределены среди самых высоких должностных лиц империи, с каждым ответом нигилистки сочувственное возбуждение в зале росло. Во время прений сторон настроение зала достигло высшего напряжения. Наконец, присяжные заседатели удалились на совещание. Через несколько минут они вернулись в зал.