Как это всегда случается с ослепленными правительствами, не умеющими предупредить взрыва народного неудовольствия необходимыми уступками, венецианское правительство было устрашено этими событиями, как будто не имело времени к ним приготовиться. Сенат немедленно направил к восставшим городам на правом берегу Минчио войска, которые собирал уже давно. Убежденный в то же время, что следует предотвратить тайное влияние французов, сенат обратился к французскому посланнику Лаллеману, чтобы выяснить, насколько Венецианская республика может рассчитывать на поддержку Директории в этом деле.
Ответ Лаллемана был ясен и вытекал из его положения. Посланник отвечал, что касательно этого предмета у него нет никаких инструкций, и это было совершенно верно; затем он прибавил, что если венецианское правительство пожелает внести в свою конституцию изменения, требуемые временем, то он думает, что Франция охотно поддержит это правительство. Лаллеман и не мог отвечать иначе, потому что если Франция и предлагала венецианскому правительству союз, то против других держав, но никак не против его собственных подданных; против них она могла допустить таковой лишь при условии, что венецианское правительство будет руководствоваться здравыми и разумными началами.
Большой венецианский совет стал обсуждать ответ Лаллемана. Подобные предложения не обсуждались уже несколько веков, и если бы таковое и было поставлено, то никогда бы не получило более пяти голосов. Теперь же за энергичное решение высказались пятьдесят голосов, в то же время сто восемьдесят проголосовали за реформы медленные, постепенные, отложенные до более спокойного времени, то есть за решение уклончивое. Договорились отправить к Бонапарту двух посланников – разузнать его намерения и просить поддержки. Выбрали одного из влиятельных депутатов и проведитора Пезаро, которому уже не раз случалось бывать в присутствии главнокомандующего.
Курьеры Кильмена и венецианские посланники застали Бонапарта, когда его смелые маневры уже обеспечили французам линию Альп и открывали родовые земли Австрийского дома. Он был в Торице, занятый условиями капитуляции Триеста. С крайним сожалением Бонапарт узнал о событиях в тылу, чему легко можно поверить, если представить смелость и риск похода на Вену. Его депеши к Директории достаточно доказывают искренность испытываемого им тяжелого чувства; неправы те, кто говорит, что он не выражал в них своих истинных мыслей; разве прежде он не открывал в депешах всех своих хитростей против итальянских правительств? И что же ему оставалось делать в подобных обстоятельствах? Не силой же ему было подавлять партию, принимавшую наши принципы и радушно встречавшую наши армии, и поддерживать тех, кто был готов в случае неудачи их уничтожить.
Бонапарт решил воспользоваться этим обстоятельством, чтоб добиться от венецианских посланников уступок и поддержки, которую он столь тщетно искал. Он вежливо принял посланников 25 марта. «Чтобы я вооружился, – сказал он им, – против моих друзей, против тех, кто нас принимает и хочет защитить, да еще в пользу моих врагов, в пользу тех, кто нас ненавидит и хочет нас перерезать, – это вещь невозможная. Подобная подлая политика столь же далека от моего сердца, сколь и от моих интересов. Никогда я не пойду против принципов, из-за которых Франция совершила революцию и которым я обязан успехами моего оружия.
Но я еще раз предлагаю вам мою дружбу и мои советы. Вступите в открытый союз с Францией, сблизьтесь хоть сколько-нибудь с ее началами, внесите необходимые изменения в вашу конституцию; тогда я, не применяя насилия, добьюсь возвращения мира своим влиянием на итальянский народ и ручательством за введение более разумного порядка вещей. Такой исход настолько же выгоден вам, насколько и мне».
Эта искренняя речь, благоразумие которой нет надобности доказывать, не соответствовала видам венецианских посланников, особенно Пезаро. Не этого они хотели; они желали, чтобы Бонапарт возвратил крепости, занятые им из предосторожности в Бергамо, Брешии и Вероне; чтобы он позволил вооружить партию фанатиков против партии патриотов и допустил таким образом в своем тылу новую Вандею. Конечно, им невозможно было понять друг друга. Бонапарт дурно обошелся с посланниками и, напомнив им поступки венецианцев в отношении французской армии, объявил, что знает все их тайные предположения и планы, но против них у него имеется армия в Ломбардии.
Совещание перестало быть мирным; от этих вопросов перешли к вопросу о продовольствии. До сих пор венецианцы продовольствовали французскую армию; они предоставили эту услугу Бонапарту, так как делали сначала то же в отношении австрийцев. Теперь венецианцы хотели, чтобы Бонапарт, находясь уже в родовых владениях Австрийского дома, перестал кормиться за их счет. Но это вовсе не входило в его намерения: он не хотел возбуждать против себя населения Австрии военными поборами. Подрядчики от венецианского правительства прекратили свои поставки. Французы вынуждены были делать реквизиции в венецианских владениях. «Это весьма неудобно, – сказал Бонапарт, – такой способ продовольствования отягощает население и дает повод к огромным хищениям; платите мне по миллиону в месяц в течение всей кампании, она недолго протянется; Французская республика сочтется с вами после и будет вам благодарна за этот миллион больше, нежели за все поборы, которые вы испытаете в случае сохранения реквизиций. Сверх того, если вы кормили моих неприятелей и давали им убежище, то и в отношении меня вы обязаны делать то же».
Оба посланника заявили, что их казначейство разорено. «Если оно разорено, – живо возразил Бонапарт, – отберите сокровища герцога Моденского, которого вы укрываете у себя в ущерб моим союзникам моденцам; секвеструйте товары англичан, русских, австрийцев, всех моих врагов, которые вы бережете в своих складах».
Обе стороны разошлись в раздражении, а на следующий день состоялось новое свидание. Бонапарт, успокоенный, возобновил свои предложения; но Пезаро не выказал никакой готовности удовлетворить их и обещал лишь уведомить о них сенат. Тогда Бонапарт, который не мог больше сдерживать своего раздражения, взял Пезаро за руку и сказал ему: «Впрочем, я за вами наблюдаю, я вас отгадываю, я знаю, что вы мне готовите. Но берегитесь! Если, пока руки мои будут связаны далеким предприятием, вы станете умерщвлять моих больных, нападать на мои склады, угрожать моему пути отступления, этим вы решите свою погибель. То, что я мог бы простить в Италии, становится непоправимым преступлением, когда я уже в Австрии. Подумайте об этом и не подвергайте дряхлого Льва святого Марка опасности столкновения с армией, которая только в своих депо и госпиталях отыщет необходимые силы, чтобы перейти лагуну и уничтожить вас».
Этот энергичный язык испугал, но не убедил венецианских посланников, которые немедленно донесли о результатах совещания сенату. Бонапарт написал Кильмену, чтобы тот удвоил бдительность и наказывал французских комендантов, если те вздумают нарушить нейтралитет; в то же время он приказал обезоруживать всех горцев и крестьян.
Движение в венецианских владениях распространилось уже настолько, что не могло остановиться. Восстание в Бергамо произошло 12 марта (22 вантоза); в Брешии 17 марта (27 вантоза); в Сало 24-го (4 жерминаля). Двадцать восьмого марта в Кремоне также произошла революция, и силой обстоятельств в нее были впутаны французские войска. Передовой отряд возвращавшейся в Ломбардию дивизии Виктора подошел к воротам города во время народного волнения. Вид французских войск только увеличил надежды и смелость патриотов. Испуганный венецианский подеста сначала вовсе отказывал французам во входе в город; затем он впустил сорок человек, те завладели городскими воротами и дали войти остальным. Обыватели воспользовались случаем, взбунтовались и выгнали венецианского подесту. Французы хотели только обеспечить себе проход через город, патриоты же воспользовались этим намерением.
Горцы и крестьяне, настраиваемые венецианскими агентами и проповедями капуцинов, толпами бродили по деревням. Славонские полки, высадившиеся из лагуны, приближались к восставшим городам. Кильмен сделал надлежащие распоряжения и двинул Ломбардский легион для обезоружения крестьян. Произошло несколько стычек; деревни подожгли, крестьян схватили и расстреляли. Но последние, в свою очередь, грозили разграбить города и перерезать французов, которых они называли якобинцами. Они уже убивали со страшным ожесточением отдельных людей. В Сало крестьяне устроили контрреволюционный мятеж, тотчас же для изгнания их из города выступило ополчение жителей Бергамо и Брешии, поддерживаемое отрядом поляков Ломбардского легиона. Парламентеры от них были завлечены в город и там перерезаны; самый же отряд окружили и разбили, а двести поляков взяли в плен и отправили их в Венецию.
