Двадцать третьего января (4 плювиоза) Шампионне пошел на штурм. Лаццарони храбро сопротивлялись, но буржуазия завладела фортом и другими постами города, а затем впустила французов. Лаццарони, однако, укрепились в домах и хотели защищать улицу за улицей, в случае крайности готовые сжечь город; но, к счастью, удалось взять в плен одного из их начальников, с ним хорошо обошлись, пообещали ему уважать святого Януария, и добились наконец того, что бунтовщики сложили оружие.

С этой минуты Шампионне сделался владыкой Неаполя и всего королевства: он поспешил восстановить порядок и обезоружить лаццарони. Согласно намерениям французского правительства он провозгласил новую республику, которой дал древнее имя – Партенопейская[48].

Таков был исход жестокости и злобы неаполитанского двора. Двадцати тысяч французов в течение двух месяцев оказалось достаточно, чтоб расстроить все его обширные проекты и обратить его владения в республику. Эта кратковременная компания Шампионне немедленно составила ему блестящую репутацию. Римская армия приняла тогда название Неаполитанской и была отделена от Итальянской армии. Шампионне более не подчинялся Жуберу.

В то время как эти события происходили на полуострове, завершилось и падение Пьемонтского королевства. Из предосторожности, которую достаточно оправдывали обстоятельства, Жубер уже завладел Туринской цитаделью и вооружил ее артиллерией, взятой в пьемонтских арсеналах; но эта предосторожность при настоящем положении вещей была недостаточной. В Пьемонте не прекращались волнения: республиканцы беспрестанно совершали новые попытки и даже потеряли шестьсот человек во время нападения на Алессандрию. Карикатурный маскарад, зло изображавший двор, устроили в Туринской цитадели; в нем участвовали как пьемонтцы, так и французские офицеры, и он вызвал в Турине кровопролитное столкновение.

Пьемонтский двор не мог быть расположен к нам дружественно, это достаточно ясно доказывала переписка неаполитанского посланника с господином Приоккой, министром Пьемонта. В подобных обстоятельствах Франция, находясь в ожидании новой войны, не могла оставить две враждующих партии и неприязненное ей правительство на пути своих сообщений через Альпы; она имела на пьемонтский двор такие же права, как защитники крепости на строения, которые мешают или вредят обороне.

Было решено, что короля Пьемонтского заставят отречься. Республиканцев поддержали и помогли им завладеть Новарой, Алессандрией, Сузой и Чивассо. Королю сказали, что он не должен оставаться в возмутившихся владениях, которым вскоре предстояло сделаться театром войны: от него потребовали отречения и оставили ему остров Сардинию.

Отречение было подписано 9 декабря 1798 года (19 фримера). Итак, у двух самых сильных итальянских государей – неаполитанского и пьемонтского – из всех их владений остались лишь два острова. В виду ожидавшихся событий не хотели затруднять себя образованием новой республики и в ожидании результата войны решили, что Пьемонтом будет временно управлять Франция.

В Италии оставалось завладеть лишь одной Тосканой. Для занятия ее достаточно было и простого оповещения; но его отложили и ждали, пока открыто выскажется Австрия.

Состояние администрации и армий в начале 1799 года – Военные приготовления – Открытие кампании 1799 года – Военные операции в Италии – Последствия наших первых поражений – Многочисленные обвинения, направленные против Директории – Выборы

Таково было положение дел в начале 1799 года. После всех произошедших событий война казалась неизбежной. Перехваченная корреспонденция, звон оружия неаполитанского двора, который не решился бы взять на себя инициативу, не рассчитывая на могущественное вмешательство, серьезные приготовления Австрии, наконец, прибытие русского корпуса в Моравию – всё это не оставляло никаких сомнений. Наступил январь 1799 года, и было очевидно, что не пройдет и двух месяцев, как начнутся военные действия. Таким образом, несовместимость двух великих систем, поставленных революцией лицом к лицу, доказывалась фактами. Франция начала 1798 год в окружении трех республик: Батавской, Цизальпинской и Лигурийской, к концу же года их было уже шесть. Такое расширение стало результатом не столько завоеваний, сколько духа самой системы: были вынуждены помочь униженному Ваадту; в Риме – отмстить за смерть несчастного Дюфо, погибшего при попытке примирить две партии; в Неаполе отражали нападение мятежников. Достоверно, что Директория, как ни была уверена в могуществе Французской республики, однако желала мира по причинам политическим и финансовым; достоверно также, что император, желая войны, хотел ее в то же время отдалить; и тем не менее все вели себя так, будто хотят вступить в борьбу немедля.

Революция придала французскому правительству уверенности в себе и необычайную смелость. Последнее событие в Неаполе, само по себе маловажное, еще более убедило директоров в мысли, что всё должно бежать перед французскими штыками. Таково было, впрочем, мнение всей Европы. Чтобы заставить врагов Франции помериться с нею силами, требовалась вся громадность собранных ими для этого средств. Но такая уверенность в своих силах была преувеличена и не позволяла видеть истинную затруднительность положения. Последствия доказали, что средства французов громадны, но для настоящей минуты их недостаточно, чтобы обеспечить победу.

Директория должна была, кроме Франции, управлять Голландией, Швейцарией и всей Италией, разделенной на республики. Как мы уже видели, управлять ими посредством местных правительств было еще затруднительнее, чем прямо предписывать им свои законы. За несовершенством организации из них нельзя было извлечь никаких средств – ни денег, ни людей. И тем не менее их нужно было защищать и оборонять линию, простиравшуюся без перерыва от Тексела до Адриатического моря. Требуемые таким военным положением силы предстояло извлечь лишь из одной Франции, и в то время, когда наши армии были значительно ослаблены. Сорок тысяч лучших солдат находились в Египте вместе с нашим великим полководцем. Армии, остававшиеся во Франции, сократились наполовину по причине дезертирства, которое неизбежно в мирное время. Правительство платило жалованье тому количеству солдат, какое числилось по спискам, но в рядах не оставалось, может быть, и ста пятидесяти тысяч. Управление и штабы пользовались жалованьем дезертиров и тем напрасно отягощали финансы. Эти сто пятьдесят тысяч человек представляли собой прекрасные кадры, которые можно было пополнить новым набором конскриптов, но для этого требовалось время, а конскрипция была декретирована совсем недавно.

Наконец по-прежнему в полном расстройстве были финансы – прежде всего вследствие дурной организации взимания налогов. Вотировали бюджет в 600 миллионов и, в виде экстраординарного ресурса, еще на 125 миллионов национальных имуществ; но медленность поступлений и ошибки в исчислении некоторых доходных статей оставляли значительный дефицит.

Ко всему этому следует прибавить, что необходимая в обширной государственной машине субординация начинала ослабевать. Сдерживать военных становилось труднее с каждым днем. Непрерывная война позволяла им сознавать свою необходимость; они делались повелительны и требовательны. Размещенные в богатых странах, они желали этим воспользоваться и становились сообщниками всевозможных махинаций. Они с трудом повиновались приказам гражданских властей, пример чему мы видели выше во время ссоры Брюна с Труве.

Наконец, двойная оппозиция, возникшая после 18 фрюктидора, обозначалась внутри страны всё более четко. Патриоты, остановленные на последних выборах, готовились одержать верх на новых. Умеренные холодно, но с горечью критиковали все меры правительства и, по обычаю всех оппозиций, упрекали его даже в затруднениях, которые оно встречало и которые чаще всего были непреодолимы. Правительство – это сама сила: ему следует торжествовать; тем хуже для него, если этого не происходит. Обыкновенно, когда правительство объясняет свои неудачи, его извинений никто не слушает.