В Сало, Вероне, во всех венецианских городах хватали сторонников Франции и отправляли их в венецианские тюрьмы; ободренные этими жалкими успехами, государственные инквизиторы готовились к страшному отмщению. Утверждают, что было запрещено чистить канал Орфано, в котором, как известно, топили государственных преступников.
Венецианское правительство, выказывая такую суровость в отношении сторонников Франции, в то же время старалось обмануть Бонапарта внешними знаками уступчивости и назначило требуемый им миллион в месяц. Тем не менее умерщвление французов продолжалось повсюду. Положение дел становилось весьма опасным, и Кильмен отправил к Бонапарту новых курьеров. Последний, узнав о подобных новостях, был крайне раздражен. Немедленно он отправил в сенат грозное письмо, в котором опять повторил все свои замечания, а кроме того, потребовал обезоружения горцев, освобождения взятых в плен поляков и заключенных в тюрьмы венецианских подданных. Он отправил Жюно отвезти это письмо и прочесть его в сенате; посланнику же Лаллеману он предписал выехать из Венеции и объявить войну, если только не будут даны все требуемые удовлетворения.
Между тем Бонапарт исполинской шагами сходил с вершин Норических Альп в долину Муры. Успех похода он главным образом основывал на скором открытии военных действий рейнскими армиями и на близком их прибытии на Дунай, но только что полученная депеша Директории отнимала у него всякую надежду на этот счет. Нищета казначейства была так велика, что оно, как мы помним, не могло выслать генералу Моро даже нескольких сотен тысяч франков, необходимых для понтонного парка, с помощью которого можно было бы перейти Рейн. Армия Гоша, занимавшая Цвайбрюкен, была готова и просила разрешения начать наступление, но не решалась двинуться вперед одна и выйти за Рейн, пока Моро остается за рекой. Карно в своей депеше преувеличивал затруднения, которые армии должны были встретить при выступлении на Германию, и не оставлял Бонапарту никакой надежды на помощь.
Последний был сильно смущен этим письмом; крайне впечатлительный, он легко переходил от полной уверенности к совершенному разочарованию. Он вообразил, что или Директория хочет погубить Итальянскую армию и ее главнокомандующего, или другие главнокомандующие не хотят ему помогать. В своем письме он горько жаловался на поведение рейнских армий. Он говорил, что речная линия не составляет преграды, это доказывал его образ действий: когда хотят перейти реку, это могут сделать всегда, а не желая подвергнуть опасности свою славу, рискуют ее потерять совершенно; сам он перешел Альпы, покрытые на три фута снегом и льдом, и если бы рассчитывал так, как его сотоварищи, то никогда бы на это не решился; наконец, если рейнские солдаты оставляют Итальянскую армию одну в Германии в минуту опасности, то у них совсем нет крови в жилах; что, впрочем, его храбрая армия, если ее оставят, отступит, и уже Европа рассудит между ней и другими армиями Республики.
Как все страстные и горделивые люди, Бонапарт любил жаловаться и преувеличивать повод к жалобам. Что бы он ни говорил, он не думал ни отступать, ни даже останавливаться, а напротив, хотел навести на Австрию ужас своим стремительным походом и заставить ее просить мира. Много обстоятельств благоприятствовало этому плану. В Вене царил страх; намерением двора было добиться мира; то же советовал эрцгерцог Карл; одно только правительство, преданное Англии, продолжало упорствовать. Условия, сообщенные Кларком перед победами при Арколе и Риволи, были настолько умеренны, что легко было добиться согласия на них Австрии, от нее теперь можно было получить даже и значительно больше. Считая с дивизиями Жубера и Массена, Бонапарт имел под рукой 45 или 50 тысяч человек; с такими силами он не боялся генерального сражения, каковы бы ни были силы неприятеля. Руководствуясь всеми этими основаниями, он решил обратиться к принцу Карлу с предложениями и, если бы последний не ответил на них, стремительно на него броситься и нанести столь быстрый и решительный удар, после которого нельзя было бы дольше отклонять его предложения.
Это обещало столько славы, если он один, без всякой поддержки, достигнув Вены столь необыкновенным путем, принудит к миру императора!
Тридцать первого марта (11 жерминаля) Бонапарт подходил к Клагенфурту, столице Каринтии. Жубер с левым крылом почти закончил движение и был уже близко. Бернадотт, направленный по большой Карниольской дороге, завладел Триестом, богатыми рудниками Идрии и австрийскими складами и шел теперь в Клагенфурт через Лайбах.
В тот же день Бонапарт написал эрцгерцогу Карлу следующее замечательное письмо: «Господин главнокомандующий! Храбрые военные ведут войну, но желают мира. Эта война тянется вот уже шесть лет. Разве мало мы уже уничтожили людей и причинили бедствий страждущему человечеству? Отовсюду оно просит мира. Европа, взявшаяся за оружие, сложила его. Ваш народ остается одиноким, а между тем кровь течет более чем когда-либо. Эта шестая кампания начинается при зловещих предзнаменованиях. Каков бы ни был ее исход, мы перебьем с той и другой стороны несколько тысяч человек, и нужно же будет на чем-нибудь согласиться, так как всё имеет свой предел, даже ненависть.
Исполнительная директория Французской республики сообщила Его Величеству Императору о своем желании положить конец войне, печалящей оба народа. Вмешательство английского двора тому воспрепятствовало. Разве нам нет никакой надежды согласиться? И к чему в пользу интересов и страстей нации, которая сама чужда бедствиям войны, нам продолжать резать друг друга? Вы, господин главнокомандующий, вашим рождением так близки к трону, вы стоите выше всех мелких страстей, которые часто руководят министрами и правительствами. Решитесь ли вы теперь заслужить титул благодетеля человечества и истинного спасителя Германии? Не подумайте, господин главнокомандующий, что я разумею под этим невозможность спасти ее силою оружия; но и допуская, что судьба будет вам благоприятствовать, приходится признать, что Германия будет разорена. Что же до меня, господин главнокомандующий, если предложение, которое я имею честь вам сделать, сохранит жизнь хоть одному человеку, то я буду гордиться этой гражданской заслугой больше, нежели горестной славой, приобретаемой на военном поприще».
Эрцгерцог Карл не мог принять этого предложения и согласиться на прекращение военных действий, так как на этот счет придворным советом еще не было принято никакого решения. В Вене грузили на суда королевскую мебель и ценные бумаги, эрцгерцогов и эрцгерцогинь отправляли в Венгрию. Двор готовился очистить столицу. Эрцгерцог ответил Бонапарту, что также желает мира, но не имеет полномочий начинать переговоры.
Бонапарт быстро наступал через горы Каринтии. Первого апреля утром он нагнал неприятельский арьергард у Санкт-Файта и Фризаха и опрокинул его. Но чуть позже он встретил эрцгерцога, занявшего позицию перед узкими проходами Ноймаркта с остальной частью своей Фриульской армии, с прибывшими с Рейна дивизиями Кайма, Меркантина и принца Оранского и резервом гренадеров. В проходах завязался ожесточенный бой, вся честь которого вновь выпала на долю Массена. Рейнские солдаты соревновались с ветеранами Итальянской армии; стоял вопрос о том, кто двинется скорее и дальше. После упорного дела, в котором эрцгерцог оставил на месте сражения три тысячи человек и тысячу двести военнопленными, французы заняли ущелья.
На следующий же день Бонапарт вышел из Ноймаркта на Унцмаркт. Между этими двумя пунктами идет поперечная дорога, соединяющая большие дороги на Тироль и Каринтию. Последней дорогой подходил Керпен, преследуемый Жубером. Эрцгерцог, желая присоединить к себе Керпена, предложил приостановить военные действия. Бонапарт отвечал, что военные действия не мешают вести переговоры, и продолжал наступление. На следующий день, 3 апреля, он дал кровопролитную битву при Унцмаркге, захватил 1500 пленных, вступил в Книттельфельд и не встречал более препятствий до Леобена, до 7 апреля. Керпен сделал крюк для соединения с эрцгерцогом, а Жубер связался с главными силами.
