— Стоять! — спохватился я. — А спасибо, кто говорить будет?

— Спасибо, Рита, — отозвался он.

— Да на здоровье.

— Зубы чистил?

— Да, пап, — тяжко вздохнуло мое чадо.

— Хорошо, тогда иди, ложись. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — и убежал наверх.

— Какой ты строгий отец, просто мурашки по коже.

— От страха или восхищения?

— А черт его знает от чего, — пожала плечами и сняла кота со своих колен. Степан возмущенно мяукнул, и с гордым видом удалился.

— Ладно, перед смертью не надышишься, пошли, запасемся тряпками, швабрами и прочим, а потом — за дело.

— Костя, такое ощущение, что ты на войну собираешься, а не на уборку.

— Нет, ты что, у меня хобби такое. По ночам, пока никто не видит, убираю, помогает, знаешь ли, собраться с мыслями, — пошутил я.

— Тогда это меняет дело, а я прекрасно пою, так что можем совместить приятное с полезным, — подхватила Рита.

— Только подтанцовки не хватает, — буркнул себе под нос и направился в кладовку за всем необходимым для уборки.

Оказалось, что мыть паркет — целая наука. Как только домработница моя справляется? Не работа, а каторга. Когда мы закончили, напоминали больше загнанных лошадей, так и рухнули на «полосатый» итальянский диван.

— Можно считать, что мы вместе прошли боевое крещение сегодня, — Рита улыбнулась, подмигнув мне. Я улыбнулся в ответ, но едва ли моя слабая улыбка могла затмить ее искреннюю и солнечную, так, наверное, ни одна, даже самая мощная лампочка в тысячу киловатт, не может затмить яркого света солнца.

Следующий мой жест был настолько глупым и детским, но я не удержался. Протянул ей плотно сжатый кулак и сказал:

— Борисовы?

Она понимающе рассмеялась, и мы дотронулись плотно сжатыми кулаками, как дворовые пацаны, те, что гордо именуют друг друга «бро».

— Борисовы! Да пребудет с нами сила! — провозгласила наш «девиз» Рита… моя жена.

Мысленно назвал ее женой и немного растерялся, именно поэтому разжал кулак и прикоснулся к ее руке, погладив костяшками пальцев — нежно-нежно. Жена.

В сознании промелькнула и исчезла ехидная улыбочка Кирилла.

Я могу очень долго ждать, целую вечность. Только бы знать, что однажды буду иметь возможность вот так прикоснуться к ней и увидеть в ее глазах маленький взрыв, во время которого из маленькой искорки разгорается пламя, дарующее новую жизнь.

Теория маленького взрыва. В глубине любимых глаз рождается новая вселенная, которая когда-то будет принадлежать нам двоим. Я верю в это.

[1] Крылатая фраза, которую по легенде сказал в прямом эфире передачи (укр.) «Вечерняя сказка» Петр Вескляров (дед Панас). Дословный перевод: вот такая х*йня, малыши.

Кирилл, 16 лет (отрывки из дневника)

10 октября

Мне шестнадцать. Я пью и курю какие-то крепкие сигареты (Игорек говорит от них штырит не хуже косяка). Впервые праздную днюху среди абсолютно незнакомых людей на чьей-то хате. Не, собрались они здесь не ради меня, а просто выпить. Я тоже пью наравне со всеми какую-то бодягу, мешая ее с соком.

Кто-то приладил к мобиле динамик и на всю орет бессмертный Хой[1]. Мне хорошо.

Вчера было плохо, сегодня хорошо, а завтра станет хуже. У нее появился какой-то мудак, говорит, любовь. Просила не писать и не звонить.

Родители на грани развода. У нее — любовь. У Кости — олимпиада по физике. У меня — алкоголь. Каждому свое.

Рита

Проснулась посреди ночи и лежала без сна. Чудились шорохи и шаги за дверью. Но страшно не было.

Мне давно не снился Кирилл, и фото с ним все реже привлекало мое внимание. Время неумолимо мчалось вперед, заставляя меня забывать голос, черты, образ. Оставляя только бестелесную тень на задворках сознания. Кажется, это называется «жизнь продолжается». Поезд набирал ход, и я не знала горевать или радоваться. То, что я начинала новую жизнь без него немного пугало, однако одновременно и двигало вперед. Теперь в моей жизни появился Костя, он занял место в партере и постоянно маячил перед глазами. Куда бы я ни шла, с кем бы ни была, даже сейчас я закрывала глаза и видела перед собой его вместе с искорками на дне его ореховых глаз, дурацкой привычкой лохматить свою шевелюру, манерой по поводу и без облачаться в деловые костюмы и поглядывать — совершенно по-деловому — на наручные дорогие часы. Какой он, когда спит? А когда занимается любовью? Да-да, любовью, слово «секс» по отношению к нему кажется неуместным, грубым.

Господи, дожили. Я вместо того, чтобы считать овец, думаю о том, как бы увидеть его в столь интимный момент. Наверное, всему виной вчерашний почти семейный вечер и наш поцелуй. Борисовы… Надо же…

Этого не стоило делать, даже думать об этом не стоило. Но я поднялась с кровати, взяла подушку и на цыпочках прошествовала в комнату Кости. Пусть прогонит мою бессонницу.

В спальне Кости было так темно, что я не могла рассмотреть даже очертания предметов — просто всепоглощающая вязкая, как жижа, темнота. Поэтому тихонько прикрыв за собой дверь, позвала:

— Костя, Кость…

Он не отозвался. И я сделала несколько шагов вперед наугад, приблизительно в сторону кровати.

В ушах тишина трещала, как электричество. Почему-то очень вспотели ладони, вцепившиеся в подушку мертвой хваткой. Я так волновалась, словно от этих нескольких шагов зависела вся моя жизнь.

— Кость, ты спишь? — Я, наконец, наткнулась на кровать и присела на нее.

— Да… — глухо пробормотал Борисов.

— Ну, спи. — Я кое-как примостила свою подушку на свободное место и прилегла рядом с ним.

— Спасибо, что разрешила. — Готова поклясться, в этот момент он зарылся пятерней в свою многострадальную шевелюру.

— Кость, ты только что опять взлохматил себе волосы, да?

— Да… я так предсказуем?

— Нет, что ты! — улыбнулась, потому что именно это мне в нем и нравилось — постоянность, предсказуемость. Кирилл был другим — непонятным, переменчивым и угадать его настроение подчас было просто невозможно. Когда-то я восхищалась таким его качеством, а сейчас радовалась, как ребенок, предсказуемости Кости.

— Ой, Кость, прости… Я совсем забыла, — спохватилась, — мы же договаривались… о личном пространстве, а я сейчас нарушаю…

Теплая рука неожиданно легла мне на плечо, пальцы легко пробежались по предплечью.

— Ничего, иногда можно… нарушить.

— Я в темноте, как слепой котенок, совсем ничего не вижу, — от напряжения слова прозвучали неуверенно и гулко.

— Необязательно видеть, в темноте остальные чувства обостряются и вполне заменяют зрение. Слепые люди удивительно зорки.

— Не знаю, я чувствую себя совершенно беспомощной, это немного пугает.

Я слышала дыхание Кости совсем рядом, и хоть он и убрал руку с моего плеча, кожа в том месте приятно покалывала.

— Не бойся, закрой глаза и прикоснись ко мне. — Его голос лился не спеша, как горный ручеек, но, тем не менее, заставлял прислушиваться. Я нерешительно протянула руку и почувствовала гладкость его кожи. Ощущения ошеломили меня. — Что ты чувствуешь, не видя глазами, а только ощущая ладонями?

Я провела ладонью по его руке, до локтя. Потом стремительно направилась вверх по маршруту, достигнув шеи, пальцы коснулись щеки, зарылись в волосах.

— Тепло, совершенство линий, — шепотом произнесла, плавно спустившись к щеке и замерев там. Опасно близко находились манящие губы — то запретное, к которому прикоснуться означало капитулировать. — Вот если бы здесь было светло, то обязательно нашла бы какой-то изъян, оспинку, шрамик или еще что-нибудь за что зацепился бы взгляд, это навеяло бы какие-то мысли, воспоминания.

— А так под твоей ладонью только я, — он произнес это своим глубоким, насыщенным голосом и ладонь невольно потянулась к запретному плоду — губам.

— Только ты, — задумчиво произнесла, вырисовывая причудливые узоры на приоткрытых желанных губах.

— Вот видишь, и не страшно уже. — Он убрал мою ладонь со своего лица и отодвинулся.