Когда город погружается в тёплые дальневосточные сумерки, мы пробираемся по тёмным переулкам к Танькиному дому. Я понимаю, что не в силах назвать точный адрес, но меня это не заботит. Рома заботливо несёт меня на руках, за что я награждаю его парой укусов в шею. Когда настаёт очередь Ежа нести меня, он ласково предупреждает, чтобы я так больше не делала, но и его постигает та же участь. Мне ни капельки не стыдно. За один вечер меня носят на руках целых два парня! Ужасно приятно!
Байка 4. Lady In Red.[8]
Подавляющее большинство русских девушек – высокие стройные блондинки. Они обожают роскошь, золото и красивые вещи. На людях в любое время года русская девушка появляется исключительно в шубе, на шпильках и в солнцезащитных очках.
Боинг 767, выполняющий рейс Южно-Сахалинск – Москва, уверенно правит полотно неба серебряными крыльями. Мне досталось место у прохода, и каждый, возжелавший облегчиться на высоте восемь тысяч метров, задевает меня разными, не всегда чистыми частями тела. Но я не замечаю этого: на коленях лежит стопка чёрно-белых фотографий, подаренных на прощание Ромой Крейзером. В них – то единственное, что дорого мне, все, с кем я хотела быть вместе, но вынуждена расставаться. Мои попутчики, финалисты конкурса из Холмска – из одной школы, они держатся кучкой: непринуждённо болтают, что-то обсуждают, перешёптываются, хохочут. Я в их компании лишняя. Я опять изгой.
Нас расселяют по несколько человек в номере, но я с трудом узнаю своих соседок по комнате – мы почти не сталкиваемся и едва здороваемся. Единственные мои собеседники – чёрно-белые снимки ребят. Высохшие дорожки слёз наслаиваются друг на друга, невысказанные слова теснятся в груди. Никогда не думала, что в человеке может быть столько воды. Целое море слёз. Или даже океан. Я знаю, что мой отъезд мало что изменил в их жизни. Они – красивые, независимые, отчаянные и безбашенные. Вечно молодые, вечно пьяные короли двора, вам всё по плечу, вы шагаете вперёд, не оглядываясь. Идёте по жизни маршем, и остановки только у пивных ларьков. Что вам за дело до наивной малолетки, мелькнувшей в вашей жизни всего на какую-то пару месяцев. Сегодня одна, завтра другая. Вы уже наверняка забыли обо мне. И мне не с кем разделить мою боль. Даже если я мгновенно перенесусь обратно – ничего не изменится. Андрей уехал, мы встретимся только через год. Светленького Ромку внезапно забрали в армию: пришёл в военкомат, там его и скрутили. Ёж, как и Андрей, учится в Хабаровске, а Леше Дапире и Крейзеру я ни к чему – они взрослые, у них свои девочки, выпивка и очень важные «взрослые» дела. Мне остаётся только держать себя в руках, чтобы не рыдать хотя бы на виду у всех. Люди уходят из моей жизни, выбирают свои маршруты, идут дальше, не оставляя даже надежды на взаимность. Какое им дело до тех, кто не в силах справиться со своей тоской и одиночеством.
Среди нас есть девочка. Я не знаю её имени, но мне кажется, что такие королевы должны именоваться как-то гордо – Марианна или Илона. Или Вероника, на худой конец. У юной нимфы светло-русые волосы – густые, тяжёлые и воздушные одновременно. Они рассыпаются по её спине ровными пшеничными волнами, колышутся от любого ветерка, как у киношных красавиц, развеваясь знаменем победы надо всем остальным миром. Лицо у неё того нежного персикового оттенка, который бывает лишь у тех, кто живёт рядом с морем. Оно будто светится изнутри, как молодой мед, притягивая взгляд свежей чистотой, бархатной округлостью щёк. Над висками локоны чуть кудрявятся, и под ними, как ночные светлячки, таятся солнечные искры. Лёгкая чёлка вздрагивает при каждом шаге, обнажая высокий лоб и изящный, словно очерченный тонким пером изгиб бровей.
Девочка несёт себя так, будто ходить по земле – занятие, присущее простым смертным, не ей. Её чело озаряет печать такой естественной гордости и достоинства, что усомниться в её превосходстве кажется кощунственным. Она не просто хороша, она идеальна. Она напоминает мне одну из граций параллели родной школы, про которую Ирка, моя подруга часто говорит: «Маша Тыльникова – мой кумир!» Потому что у Маши пальто-букле, прямые, будто только что уложенные парикмахером белокурые волосы и богатый папа. Маша отдыхает за границей, одевается в модные шмотки и танцует рэп. Маша не дружит, Маша позволяет преклоняться. Тот, кто плохо отзовётся о Маше, станет посмешищем всей школы. Поэтому все молчат и даже думают о Маше только хорошо. И у Маши соответствующее выражение лица – как будто те, кто сомневаются в её власти над окружающим миром – маргиналы, существующие за гранью нормальной жизни, где-то в другой вселенной. Вселенной для уродов. Маше не нужно быть доброй и отзывчивой. Ей не нужно учиться сострадать и думать о ком-то, кроме себя. Ей достаточно быть красивой.
Незнакомую девочку замечают буквально все. Однажды на завтраке она появляется в алом платье до колен с рукавами-фонариками. На её нежной шее – нитка жемчуга, левое запястье охватывает витой браслет с кошечкой-амулетом. Распущенные волосы свободно рассыпаны по стройной спине, на загорелых ногах – новенькие, блестящие лаком белые босоножки. В руках – необыкновенное чудо. Это большая, нарядно одетая кукла. На голове её кокошник, ноги обуты в черевички, волосы заплетены в тугие косы и украшены разноцветными шёлковыми лентами.
– Это для моей приёмной семьи. Типа подарок, – говорит она кому-то встречному, но голос её достигает самых дальних уголков застывшей в тишине столовой. Удивительное создание проходит к своему столику, за которым тут же начинается непринуждённая беседа. Куклу можно рассматривать, но нельзя трогать. Все в восторге.
– Девушка в красном, ты так прекрасна… – слышу я голос одного из мальчиков рядом со мной. Голос его дрожит, срывается, будто он поперхнулся чаем. Все, сидящие за нашим столом, смотрят на девочку в алом, но она и не думает оглядываться. Ей привычно это внимание.
Улучив момент, пока все отвернулись, всё же пытаюсь позавтракать. Дело в том, что я не училась есть ножом и вилкой. В моей семье всегда пользовались одним прибором, и теперь я испытываю Танталовы муки. Все поголовно здесь умеют пользоваться ножом! Что ж за напасть такая, просто беда. Чувствую себя ужасно. Наконец, решаюсь и беру приборы, пытаясь разрезать ими блинчик со сладким творогом и изюмом. Блинчик прыгает, выскальзывает, норовя выкинуться и самоубиться об пол. В этот момент я замечаю, что держу нож в левой, а вилку в правой руке. Кровь приливает к лицу так стремительно, словно я лидирую в конкурсе Мисс Свёкла 19.. года. Аппетит делает ноги, не попрощавшись. Встаю, стараясь не споткнуться, бреду из столовой. Не оглядываюсь, чтобы не встретить чей-нибудь насмешливый взгляд. Я остаюсь голодной до обеда.
Байка 5. Большое яблоко.[9]
Русские предпочитают ездить на телегах. Состоятельные – так называемые новые русские – впрягают лошадей, менее обеспеченные граждане используют любое животное, способное тащить груз: от коровы до медведя. В пути русские любят петь песни под гармонь, в дороге их почти всегда сопровождает цыганский табор.
Воздух Нью-Йорка сшибает с ног. Душный тупик у здания аэропорта, из которого нас спрессованными пачками вывозят в пригород, в кампус. Мягкий асфальт под ногами, запах жженой резины, бьющий в нос. Пот заливает шею и спину, мои длинные волосы сдерживает лишь бархатная повязка надо лбом, они болтаются между лопаток копной отсыревшего сена, скручиваются мочалом, липнут к щекам. Чёрная футболка с Metallica, покупка которой стоила мне всей копилки и килограмма маминых нервов, воняет нестерпимо. Десять часов в самолёте, два аэропорта и в довершение всего – этот автобус. Пульс отдаётся в висках нарастающим шумом, очертания зданий за окном расплываются.
Сразу же по приезду нас распределяют по три-четыре человека на комнату. Окна огромные, сквозь щербатые жалюзи пробивается свет фонарей. Воздух здесь тяжёлый, сырой – кондиционеры не справляются, и мы задыхаемся в августовском зное. Вползаю в постель, не успев разглядеть соседок – мне уже пофиг. Хоть с анакондой поселите, лишь бы спать не мешала. Перед сном быстро-быстро прокручивается лента знакомых образов. Мальчики, дорогие мои, славные. Как я скучаю по вас, сил нет… Я здесь совсем-совсем одна. И эта жара доконает меня, ей-богу. В груди тяжело, мучительно перекатывается горький ком, заполняет лёгкие, теснит изнутри. Мокрое пятно на подушке холодит щеку – к этому ощущению я уже начинаю привыкать. Кривые очертания комнаты плывут куда-то влево и вниз, послушно повинуясь водовороту слёз меж приоткрытых век.
