— Вон за тем пригорком и Днепр покажется, — обернулся к сыновьям Бортя, диковатый приземистый мужик лет сорока. — Однако время поснедать. Стой!

Четверо молодцов вслед за родителем остановились на вырубке, облюбовав поваленную бурей лесину. Сняли котомки, воткнули в снег копья, положили щиты, на них — секиры. Старший стал развязывать котомку, ворча:

— И че князю неймется? От дел люд русский отрывает… — Он только что женился и был недоволен отлучкой от дома.

— Не твово ума дело, — строго сказал отец. — Время ратного ученья приспело. По всей Руси Великой так. До пахоты надобно месяц-полтора под копьем походить… Што из тебя за воин, коль ты неумеха? Строя не ведаешь, как комонника сбить с седла не знаешь и мечом володеть не научился. Святослав-князь потому только всех врагов повергает, што умелые дружины в бой водит. Умелые!

Пока старший сын доставал из котомки нехитрую снедь, другие, особенно младший, пятнадцатилетний Ратьша, стали просить отца рассказать, как были разбиты хазары в степи под Черниговом. Бортя красноречием не отличался, но поведал как мог:

— Тогда у князя Святослава нас, воев, всего-то было тысяч семь-восемь. А у хакан-бека втрое больше. Козары конной толпой на нас пошли, норовили числом да тяжестью нас задавить. Ан нет: мы стали плотной стеной по десять рядов ратников. Передние только большие щиты держали. Второй ряд сек козар стрелами, покамест ворог вплотную не подошел. Тогда и другие четыре ряда опустили навстречь степнякам длинные копья. К ним присоединился и второй ряд, бросивший луки. Скажи, што смогет комонник супротив копья, ежели его пятеро мужиков держат? — И, не дождавшись ответа, сказал назидательно: — То-то! Когда трубы заголосили, вся стена русская ринулась навстречь козарам и вмиг опрокинула их… Сколь степняков там пало, не счесть! Еще трижды налетал на нас ворог, да не по силам ему было ту стену сломать… И полегла у Чернигов-града вся великая сила козарская. А хакан-бек Урак голову потерял, убегаючи с Русской земли.

Лесовики некоторое время молчали, неторопливо пережевывая куски вяленой медвежатины, запивали ее медовым квасом из большой деревянной баклаги. Заканчивая трапезу, Бортя вновь заговорил:

— А ежели бы и мы толпой того ворога встренули?.. Полегли бы вои русские все до единого от сабли козарской, и Русь Светлая доселе платила бы Итиль-хану дань побеле[44]от дыма. Так-то, чада мои… Строй ратный неодолим! Тут мы все в единой деснице — кулак! Один за всех и все за одного!.. А без науки ратной строя не знать. Неумеха — он хуже убогого: его всяк побьет, даже поленом. Смотрите у меня, лодырничать станете — я об вас ратовище-то обломаю… Ворог лютый хоть побит, да не убит. Козария, слышно, опять меч точит на наши головы… Ну, хватит. Надобно засветло в Киев-град поспеть, в дружину витязя Добрыни.

— А скажи, тять, ведь Добрыня тож зверя лесного ловил некогда под Любеч-градом? — загоревшись взором, спросил Ратьша.

— Было. Потом в дружину к воеводе Искусеви пошел. Ратовал супротив печенегов. В битве какого-то хана степного зарубил. Тогда Святослав-князь его и приметил: коноводом взял к себе. Так и шел тот лесовик любечский по дороге бранной к славе великой. Два лета тому Добрыня-витязь уже двадцать тысяч сторонников[45] на козар да печенегов повел. А нонче он — чадь нарочитая, воевода! После Асмуда и Свенельда — первый человек при великом князе! Так-то. Святослав за ум и отвагу ратников своих жалует.

— И я добьюсь того же! — в молодом порыве воскликнул Ратьша.

— Ну-ну, не надорвись, — насмешливо заметил ему старший брат-домосед…

Вскоре путники вышли на берег Днепра. Остановились. На той стороне раскинулся по горам стольный град Киев.

— От-та! — изумленно присел Ратьша, впервые увидевший столько домов сразу. — Лепота-а!

Киев в то далекое время не был тем городом, какие мы привыкли видеть. Он состоял из нескольких крепостей, расположившихся на горах Старокиевской, Детинке, Замковой, Щековице, Хоревице. У подножия тех гор стояли обнесенные стенами городки: Лядовка, Язина, Замятия, Ратная. На берегу Днепра, под Старокиевской горой, растеклась приземистыми рублеными домами Пасынча беседа, что значит Воинская слобода. Несколько притоков несли свои воды в могучий Днепр-Славутич. Самый большой — река Почайна. На берегу ее, защищенный с юга горами и крепостями, гомонил город тружеников и купцов — Подол Киевский. Здесь вдоль речки Глубочицы дымились и грохотали десятки приземистых закопченных кузниц. С юга протекала речка Лыбедь — естественная преграда на пути в Киев.

А там, где впоследствии встал город Владимира и Ярослава со знаменитым Софийским собором, было тогда огромное Воиново поле…

Лесовики, перед тем как ступить на гладкий лед, сняли лыжи и запрятали их в прибрежном кустарнике.

— На обороть пути подберем, — сказал отец.

Перейдя Днепр, охотники оказались перед дорогой, идущей вверх. Это был знаменитый Зборичев взвоз. Назывался он так потому, что именно тут княжеские мытники собирали дань за провоз товаров в Киев. Лесовиков тоже остановили. Толстый маленький человек заверещал на них:

— Куда прете, лапотники?! Покажь, чего несете! А-а, мешки! Платите куну[46] за пятерых!

— Ратники мы, — отозвался Бортя простуженным басом. — Аль не видишь?

— А кто вас знает, мож, вы разбойники лесные? — не унимался пузач.

— Я т-те, рыло свинячье, — придвинулся к нему Бортя. — Как двину по сусалам, дак все слова бранные позабудешь. А ну пусти!

Сборщик податей отшатнулся, завопил:

— Эй, Лабун! Тут смертию мне грозятся!

Подошел рослый богатырь с мечом у пояса, спросил спокойно:

— Кто такие?

Бортя объяснил.

— Проходите. К Добрыне, говоришь. Его стан на Воиновом поле. Идите наверх.

— А дань? — не унимался толстяк.

— Ты что, ошалел? То ж ратники на ученье идут по княжецкому слову, — одернул его богатырь.

Проходя мимо, Ратьша состроил рожу мытнику. Тот аж онемел от обиды и хотел было наказать юнца. Но Лабун расхохотался и удержал ретивого служаку за воротник:

— Не замай! Гляди лучче, вон купец какой-тось с возом мимо проскользнул.

— Где-е?! — опешил мытник. — A-а! Стой! Стой, нечистый дух, кому говорят! А ну, подь сюда, косорылый…

Тем временем Бортя с сыновьями стали подниматься по извилистой дороге наверх. Народу вместе с ними шло немало, и у Борти нашлись знакомые — побратимы по славным делам ратным. В разговорах и подъем преодолели незаметно.

Перед входом на Воиново поле, между двух гор, протянулась саженей на сорок бревенчатая стена со сторожевой башней-воротами посредине.

Ратьша восторженно глянул налево, направо, присвистнул:

— Эв-ва! Залезь тут. Высота-а-а!..

Через трехсаженный ров перешли по подъемному мосту. Минули башенные ворота, и сразу взору открылась огромная площадь и гора Замковая с крепостью наверху.

— Помнишь, Сохота, как мы тут хакан-беку хвост прищемили? — спросил Бортя знакомца.

— Как не помнить. Вот битва была, не приведи Перун. Мне тогда козары добрую зарубку на плече оставили.

— И мне досталось, — посочувствовал ему лесовик. — Ошеломили палицей, дак дня три потом ако пьяный ходил.

— Не держишь обиду на князя? — спросил Сохота.

— За што?

— По его ж воле огнем тебя пытали.

— То не князя воля, а Сварога[47]. Тогда я правду свою с каленым железом в руке доказывал. При чем тут князь?..

История эта произошла полгода назад. Тиун воеводы Ядрея Бакун Рыжий обвинил лесовика Бортю в краже коровы. Чтобы отвести от себя ложь, охотник пошел на испытание огнем. То есть в присутствии великого князя, мужей нарочитых[48] и волхвов[49] он взял из костра левой рукой раскаленный кусок железа и пронес его пять шагов до жертвенной чаши…