— Крис, остановись! — кто-то кричит ему.

Плотная густая тьма гудит, словно рой безобразных, потревоженных мух. Она обещает поглотить его без остатка, нагнетает страх, пытается заставить повернуть. Но он не боится.

Он знает, что нужно делать.

В его груди горит огонь. В памяти всплывают слова Далахана:

— У кого в сердце живёт Любовь, тому неведом страх.

Внутри у него — маленькое, очень жаркое и ласковое солнце. А когда есть свет, то тьма исчезает.

И он храбро шагает в чёрный поток.

Время останавливается.

Лишь чёрная, выжженная земля посреди деревьев заставляет поверить в то, что произошедшее есть не кошмарный сон, а жестокая явь. Ясное небо полно звёзд. Кровавые краски заката сменились на пурпурные полосы. Тьма схлынула, растворилась, исчезла, будто иллюзия потеряла чьё-то внимание, свою подпитку.

В центре чёрного круга горько плакала девушка в белом платье, крепко обнимая прижимавшегося к ней брата. Смоляные волосы, словно змеи, струились по её плечам, скрывая от чужих глаз её горе и освобождение.

***

— У тебя крылья посветлели.

Обри и Исмаэль, устало привалившись к стволу многовекового дерева, рассматривали созвездия. Во всяком случае, рассматривала она, а он же не сводил глаз с неё.

— Что?

— Крылья, говорю, посветлели.

Евангелину и Кристофера давно увезли в госпиталь, над мёртвой поляной поколдовали маги и что-то прошептали феи, и теперь она зарастала белоснежными лилиями.

— Знаешь, — почему-то не удивилась изменению своих крыльев Обри, — я когда за мгновение до конца будто замерла, у меня всё, скажем так… поменялось. Отпало ненужное. Ведь мы, и правда, столько лишнего таскаем на себе. Какие-то обиды, заморочки, принципы, эгоизм, жалость к себе, чувство вины… А перед лицом смерти всё приобретает истинный вид. И отпадает, как шелуха. И хочется жить, но не так как прежде. До этого ты просто существовал. А жизнь… она чувствуется.

— А я… — выдохнул Исмаэль и поймал взглядом падающую звезду. — Я понял, что упиваться вот этой грязью, этой демонической силой — самое отвратительное, что может быть. Это хуже смерти. И я бы хотел…

Он запнулся. Звезда приближалась к нему, неумолимо входила в него, вспышкой уничтожая тени и даруя бесконечный поток свежего воздуха. Её нельзя было видеть, у неё не было ни цвета, ни формы, ни звука, ни запаха, но она ощущалась. Чувствовалась.

— Что это? — шёпотом дрожал голос Обри, хотя, спрашивая, она уже знала ответ.

Исмаэль не сразу нашёл слова, с закрытыми глазами знакомясь с новым, прежде неизвестным, чуждым ему миром.

— Это… — вдохнул он полной грудью. — Мне даровали шанс. Я больше не носитель тьмы. Я больше ей не служу. Я — человек. И могу выбирать.

И он посмотрел на свою любимую женщину глазами, в которых отражалась душа.

***

— Скоро тебя выпишут. Нервное истощение всё-таки так быстро не проходит, милая.

Диана погладила свою дочь по вновь тёмным волосам и крепко обняла её. Ева смотрела в окно на городскую площадь, где играли дети и летний праздник был в самом разгаре.

— Правда, к сожалению, теперь мне точно не позволят напоить тебя эликсиром. Королеву не дадут лишить крыльев.

Ева повернулась к улыбающейся матери.

— Я не верю, что он мёртв.

Диана судорожно вдохнула. За эти безумные пару дней, наполненные грустью, тревогой и облегчением, она ни разу не говорила о Далахане, не упоминала его имени.

— Значит, он жив, — уверенно произнесла синеглазая ведьма. — Вы же теперь связаны.

— Я пыталась найти его в медитации, — Ева принялась мерить шагами палату. — Перенестись к нему. Но не могу.

— Но Светлячок, ты едва оправилась от произошедшего, — резонно заметила Диана. — После такого придётся восстанавливаться и ещё долго работать над собой. Ты ведь это знаешь.

Её дочь остановилась.

— Знаю…

В дверь постучали.

***

Поездка от Мунлайта до Атланты заняла несколько часов. Она поехала одна, в тот же день, отказавшись от сопровождения, едва доктора подтвердили, что водить автомобиль мисс Евангелина Раффин вполне в состоянии.

'Он в госпитале Атланты, в сознании, состояние стабильное. Его унесло течением реки, а обнаружили его достаточно скоро. Обратили внимание на уши, естественно, но к счастью, врач там попался свой. Связался с нами. Так что повезло твоему остроухому. А то начались бы вопросы: почему огнестрельная рана так быстро затягивается, да в крови эритроциты такие весёленькие и слишком здоровые'.

Слова Аргуса пели свою радостную песню у неё внутри. Живой!

'Ничего не помнит, но говорят, что амнезия временная. Короче, в рубашке родился. Приедете назад, покусаю'.

В приёмный покой она влетела, радуясь, что не буквально и что вроде бы спрятала свои крылья. Назвалась невестой таинственного пациента и его лечащий врач сам повёл её по невыносимо длинному холлу к крайне медленно ехавшему лифту, а затем по второму, будто нарочно дразнившему её коридору.

— Вы так светитесь, — робко кашлянул врач. — А можно это как-то… замаскировать?

Но вот и заветная дверь. Открывается со скрипом, и сердце замирает в груди.

— Что ж, побудьте наедине.

Доктор осторожно закрыл дверь за собой, оставив Еву бороться с подступившими слезами. Она строго приказала себе не плакать.

— Здравствуй.

Далахан улыбается ей, немного бледный, но такой же… такой же прекрасный, как и был.

— Привет.

Ева медленно подходит к кровати, садится на краешек и, в невозможности преодолеть себя, робко тянется к нему рукой:

— Ты что-нибудь помнишь?

Его улыбка становится шире, лицо светлеет, а большая тёплая ладонь накрывает её прохладные, дрожащие пальчики.

— Я помню, что люблю тебя.

Конец.

Больше книг на сайте — Knigoed.net