В воздухе витало столько энергии, что у меня подскочил адреналин. Это важная ночь. Мы прошли два досмотра, чтобы попасть в здание, и в самом театре тоже была охрана. Тут и там вдоль стены стояли охранники — некоторые приехали с делегатами в качестве охранников или сопровождающих, другие добровольно вызвались из чикагских Домов и Стаи.

Дирборна сегодня здесь не было, вероятно, потому, что не было возможности попозировать для фотографий. С камерами внутрь не пускали, и на переговорах не будет мэра, поэтому он, очевидно, пошел на более зрелищные пастбища.

Я не узнала многих вампиров и оборотней, но увидела Коннора в противоположном конце помещения. Сегодня на нем был черный костюм, который был идеально скроен, подчеркивая его широкие плечи и узкую талию. Может, у нас с Коннором и не много общего, но я могу признать, что у него впечатляющая фигура.

Впервые я видела его таким серьезным и сосредоточенным. В то время как его поза говорила, что он расслаблен — плечи расправлены, руки в карманах — в глазах безошибочно читалось пристальное внимание, пока его взгляд в поисках угрозы туда-обратно медленно скользил по помещению.

Он повзрослел, и мне было сложно сопоставить его с задиристым ребенком, который украл мой игрушечный меч.

Коннор поднял глаза, встретил мой взгляд и удержал его. И в его глазах было столько же мощи, сколько в непосредственном присутствии. Во взгляде была сила, как будто он имел свою собственную массу, свой собственный вес. Во взгляде этих невыносимо голубых глаз было что-то глубокое.

Я не привыкла, что взгляд Коннора оказывает такое влияние.

Но прежде, чем я успела слишком сильно погрузиться в размышления на эту тему, магия начала стучать подобно барабану, как предупреждение об очень далекой армии. За исключением того, что стук был у меня в груди — и он становился все громче.

Монстр снова потянулся, и я сразу же поняла, почему он проснулся. Почему он активизировался. На этот раз дело было не в городе, а в клинке.

В катане моей матери.

Она стояла в другом конце помещения в темном костюме, под ним была белая рубашка, темно-красные ножны опоясывали ее талию.

Я даже не подумала, что мама возьмет сюда сегодня свой меч. Но, понятное дело, она его взяла. Она выступает в роли принимающей стороны вместе с моим папой. А также она Страж своего Дома.

У меня в груди заколотилось сердце. Не из-за страха, а в ожидании. В благоговении.

В ее мече скован Эгрегор, существо, которое Сорша создала из алхимии и отброшенных эмоций жителей Чикаго. Когда Сорша материализовала это существо в дракона, долгом моей мамы стало его уничтожение. Мэллори создала заклинание, чтобы привязать Эгрегора к мечу моей мамы, снова заточить магию. Но заклинание сработало лучше, чем кто-либо предполагал; оно помогло мне окрепнуть внутри мамы… И это еще не все.

Я не знала о существовании монстра, пока не стала подростком, пока не повзрослела достаточно, чтобы чувствовать магию, распознавать желание, которое исходило изнутри меня. Я боялась, что схожу с ума, пока впервые не вошла в оружейную Дома.

Я вошла туда вместе с другими суперами, обучающимися в Кадогане, чтобы узнать об оружии, и пульсация началась в тот момент, когда открылась дверь оружейной.

Большую часть последних двадцати лет ее меч провисел там, отчасти из-за того, что в нем было заключено, отчасти из-за того, что она его больше не носила. В Чикаго в основном царил мир, по крайней мере, среди суперов. На то время, пока я была маленькая, она взяла перерыв в своей службе Стражем, и вампиры согласились не носить на публике видимое оружие.

Я двинулась в сторону катаны и почувствовала, как меня пробирает до костей.

Тогда я впервые поняла, что я не сумасшедшая, что монстр — это нечто другое. Ни тогда, ни сейчас я точно не знаю, что это такое — какая-то частица Эгрегора или что-то новое, созданное связующей магией — только то, что он рвется освободиться от меня, чтобы объединиться с магией в мече.

И из-за того, что я не позволяю этому произойти, он в ярости. Вот почему мой гнев часто пробуждает монстра. Потому что он понимает это чувство.

Я снова и снова заставляла маму и Лулу рассказывать мне историю о драконе, пытаясь выискать какие-нибудь детали, которые подтвердили бы, что я права. Я так и не нашла эту деталь, и я все еще не знаю наверняка. И я не могла сказать никому из них — не могла заставить себя признаться, что магия Мэллори навредила мне и заставляет причинять вред другим.

«Больше никому», — пообещала я. Я была ответственна за его поведение, и, черт возьми, буду нести за него ответственность.

Пробираясь сквозь ментальную дымку магии, я пересекла помещение к двойным дверям, скользнув в дамскую комнату. Вдоль двух стен стояли идентичные столы и табуреты, и не было видно ни одной женщины.

Я подошла к ближайшему зеркалу. Мои радужки изменились с зеленых на серебряные, как это случается со всеми вампирами, когда их эмоции зашкаливают. Но вдоль края, подобно кольцу вокруг звезды во время затмения, была тонкая линия мерцающего темно-красного цвета, расширяющаяся с каждым ударом сердца. Если я не обуздаю себя, красный будет растекаться дальше, пока мои глаза не засветятся подобно рубинам. И это будет невозможно скрыть.

У меня был синдром смены часовых поясов и я устала, а монстр почувствовал мою слабость. Поэтому я заставила себя сосредоточиться. Заставила себя с этим бороться. Я закрыла глаза, замедлила дыхание и сосчитала до ста, а потом еще раз, пока не почувствовала, что он отступает.

Когда я открыла глаза, они снова были зелеными.

«Такими они и останутся».

* * *

После обычных вступлений и пожеланий удачи первое заседание переговоров началось с подачи жалоб, как на матерном вампирском Фестивусе[35].

Европейским Мастерам было отведено по четыре минуты на то, чтобы представить себя и свой Дом и обозначить их отдельную тему для переговоров. Но большинство, будучи древними и могущественными вампирами, говорили о власти и признании. Они хотели быть частью нового порядка, что бы это ни значило.

— Нас исключили из Гринвичского Совета, — сказал Мастер единственного сицилийского Дома через своего переводчика. — Мы требуем права голоса в новой системе правления.

Это требование вызвало бормотание, шепот и несколько откровенных возражений.

— Ваш Дом самый новый! — сказал один из делегатов Германии. — У Домов с более длительной историей должно быть больше власти.

— Делегаты.

Мой отец наполнил слово силой, и хотя звуку потребовалось всего мгновение, чтобы разнестись в тишине, это было единственное слово, которое ему потребовалось произнести.

— Я хотел бы вам напомнить, что мы здесь собрались для того, чтобы поговорить о мире. Мы здесь находимся для того, чтобы возвещать свою правду и слушать правду наших соседей. Уважение является фундаментальным, ключевым и обязательным условием. — Он обвел своим пристальным изумрудным взглядом каждого вампира в аудитории. — Если мы не начнем с этой связующей нити, надежды на прогресс будет мало.

В толпе послышалось больше бормотания, и его глаза стали жесткими и холодными. Мой папа любящий и терпеливый человек. Но он не терпит идиотизма.

— Тем, кто считает, что прогресс менее важен, чем собственная меркантильность, позвольте напомнить, что случилось с Гринвичским Советом. Меркантильность не благоприятствует долгосрочным интересам ни одного Дома. Либо вы работаете сообща, как мы делаем в Чикаго, либо вместе падаете. И если вы вместе падете, то потеряете союзников. Вы лишитесь кошельков. Потеряете репутацию… И вы потеряете жизни.

Он позволил этим словам эхом разлететься по помещению и, когда снова установилась тишина, он кивнул.

Мой отец обладает властью и уважением, и этих слов было достаточно для каждого вампира в помещении.