— Не знаю, должна ли я вам говорить…

— Что говорить?

— Просто мне бы не хотелось, чтобы у Брайана возникли неприятности. Он милый мальчик, очень ранимый, и я знаю, что он ничего плохого не сделал, просто, учитывая последние события…

— Миссис Кросби… Сэнди, — спохватился Джон. — Что вы хотите мне рассказать?

— Мне звонила Рита, и она очень расстроена.

— Брайан что-то натворил? — Прямо клещами приходится тянуть.

— В том-то все и дело — она сама не знает. А он не хочет говорить.

— Тогда почему она так волнуется?

Сэнди снова замолчала. И вдруг слова и фразы полились сами собой, как вода из крана:

— Он стал совсем уж неразговорчивым после той всенощной. Его, очевидно, что-то сильно беспокоило, но он отказывался говорить, что именно. Сначала Рита решила, что эти поминки обострили воспоминания о гибели отца. Он стал плохо спать, вообще почти не спит. А иногда среди ночи уходит из дома.

— А сегодня что случилось? — спросил Джон, чувствуя, что Рита звонила Сэнди не только поэтому.

— Брайан ушел из дома, не сказав куда. Его не было больше часа, а когда он вернулся, то сразу же проскользнул в ванную. Рита говорит, что там долго шумела вода, а когда он вышел, то она увидела, что он постирал рубашку, и…

— И?

— Ей это показалось очень странным, потому что он никогда сам не стирает. А потом она увидела на полу красные капельки и поняла, что это кровь.

— Она уверена, что это кровь?

— Я тоже ее спросила. Но она сказала, что она медсестра, а потому способна отличить кровь от клюквенного сока. А еще она сказала, что у Брайана ладони были содраны и лицо поцарапано.

— Может, он просто упал. Или подрался. Или налетел на дверь, — предположил Джон, вспомнив Джоя Бэлфора. Ну и ночка ему предстоит! Джон говорил, а сам уже мысленно прикидывал: возможно ли, что Брайан Хенсен как-то связан с исчезновением Фионы Гамильтон? Возможно ли, что он выманил ее из дома и, может быть, убил и что этот ранимый семнадцатилетний мальчик, чей отец три года назад покончил жизнь самоубийством, убил также Лиану Мартин и Кэнди Эббот? Неужели такое возможно?

— Я пыталась ее в этом убедить, — ответила Сэнди.

— Что?

— Ну, о чем вы только что говорили… Ведь есть масса вполне разумных объяснений, и не надо торопиться с выводами.

— А Брайан как это объяснил?

— Никак. Когда Рита стала его спрашивать, он обругал ее и убежал из дома.

— Она хоть знает, куда он мог убежать?

Сэнди покачала головой:

— Он уехал на машине. И теперь она сама не своя, потому что ей показалось, что он был пьян.

— Черт! — выругался Джон. Интересно, сколько раз за ночь он это уже произнес?

— Я даже не знала, стоит ли вам говорить…

— Вы правильно поступили.

— Я не хочу, чтобы у Брайана были неприятности.

— Боюсь, он уже на них нарвался.

— Что вы намерены делать?

— Отыскать его, — просто ответил Джон.

— А потом?

Джон покачал головой. Он терпеть не мог, когда разговор заканчивался этим нелепым вопросом.

Битый час он колесил по запутанному лабиринту, который представлял собой Торранс. Того, кто спроектировал этот город, надо застрелить, думал Джон, хотя прекрасно знал, что никакого проекта никогда не существовало, что Торранс, первоначально состоявший из тройки хаотично раскиданных усадеб и разросшийся по мере прироста населения, сам себя спроектировал. Он развивался бессистемно, занимая по мере роста первое попавшееся пустующее место.

Заехав в очередной тупик, Джон снова выполнил безупречный разворот в три приема и притормозил, не зная, куда ехать дальше. Не то чтобы он плохо знал дороги. Знал. Но сейчас уже поздно, он устал, фонари не горят, а беззвездное небо такое темное, что глаз до сих пор к нему не привык. Как он здесь кого-нибудь отыщет?

Ирония судьбы, думал он. Началось с поисков одного человека, закончилось поисками другого. На одном конце — Кэл Гамильтон, безмозглый хам и грубиян. На другом — Брайан Хенсен, умный, застенчивый и ранимый паренек. Казалось бы, двое таких разных людей. Есть ли между ними какая-то связь? Неужели Брайан Хенсен каким-либо образом причастен к исчезновению Фионы Гамильтон, и если дальше развивать эту мысль, то и к убийству Лианы Мартин? Господи, только бы не это. Его семья и без того испытала достаточно горя.

И он снова вспомнил тот день три года назад, когда услышал в телефонную трубку бесцветный голос четырнадцатилетнего мальчика, который просил его подъехать к скромному зданию на Черри-драйв. «Шериф Вебер, — произнес голос без малейших интонаций. — Это Брайан Хенсен. Вы не могли бы приехать? Мой отец умер, а я не могу перерезать веревку».

Лицо Брайана-старшего по форме и костной структуре чрезвычайно напоминало лицо сына, только у Брайана черты были изящнее (у отца грубее), волосы светлее, кожа — бледнее и глаза более светлого голубого оттенка. Ни того ни другого нельзя было бы назвать красивым — слишком широкий нос, слишком узкий подбородок — но все-таки и то и другое лицо вызывали несомненную симпатию и даже уважение. Чего-то в них, правда, не хватало — возможно, сосредоточенности, которую полностью выместила рассеянность, перешедшая от отца к сыну.

Брайан Хенсен-старший всю жизнь маялся депрессией и три года назад пал жертвой ее обострения, как другой становится жертвой смертельного заболевания. Некоторые называли его трусом, говорили, что он выбрал самый легкий путь убежать от жизненных проблем. Как будто психическое заболевание оставило Брайану Хенсену выбор. Интересно, они бы точно так же осуждали всякого, кто умер бы от пневмонии? Или не выдержал бы постоянной мучительной боли, которой сопровождаются раковые заболевания? Боль — это боль, причем душевную боль сносить порой тяжелее, чем физическую, думал он, обшаривая взглядом пустынные улицы в тщетной попытке увидеть черный «сивик» Брайана.

Он переживал за Брайана с тех самых пор, как нашел его в ванной, где он прилип к трупу отца, обхватив его своими тощими руками за мускулистые ноги и пытаясь приподнять, чтобы уменьшить давление на сломанную шею. «Я не смог перерезать веревку», — твердил он. На белом кафельном полу валялись бесполезные ножницы.

Но даже Джону и его помощнику было непросто разрезать скрученную простыню, которую использовал в качестве удавки Хенсен, а еще труднее было извлечь эту удавку из распухших складок плоти. Кожа уже приобрела голубоватый оттенок, и губы побагровели. И если даже у него до сих пор стоял перед глазами этот душ, на котором болталось безжизненное тело Брайана Хенсена, у него, привыкшего к трупным пятнам и запахам, то каково это должно быть для ранимого мальчика, несформировавшегося подростка, еще не уверенного в себе, еще не разобравшегося в своей душе и в том, что он хочет от жизни? А хочет ли он вообще жить? Или он, помимо всего прочего, унаследовал и суицидальный ген своего отца? Джон знал, что депрессия часто является семейной чертой, так же, как, например, длинные ноги или карие глаза, и что депрессия так же заразна, как ветряная оспа. Он боялся, что Брайан может лишить жизни себя, но даже представить себе не мог, что он способен покуситься на чью-то другую.

Джон свернул направо, и тут фары его автомобиля выхватили что-то подозрительное под большим баньяном, росшим у обочины. Немедленно затормозив, он вытащил из бардачка электрический фонарь и выпрыгнул из машины. Воздух был тяжелый и душный, несмотря на усиливавшуюся прохладу, но он все равно немедленно учуял сладковатый запах марихуаны. Он с благодарностью его вдохнул. Вот уже лет двадцать прошло, как он в последний раз сам курил травку. И, подогретый приятными воспоминаниями, он расслабленно опустил руки по бокам. Стрелять не придется, думал он, подходя к молодому человеку, который сидел в высокой траве под деревом. По своему опыту он знал, что курильщики марихуаны весьма сговорчивы и совершенно неагрессивны в отличие от пьяных.

— Виктор, — сказал он, глядя на юношу, чье смертельно бледное лицо не нуждалось в освещении.