— И что мы станем делать? — наконец не выдержал и прервал молчание Яхмес.

— Мы? — троянец посмотрел на него удивлённо. — Ты что же, хочешь и дальше нам помогать?

Юноша кивнул.

— Если ты примешь сражение, я буду с тобой.

— Приму сражение? — голос Ахилла был бы насмешлив, если бы его лицо при этом не было так мрачно. — Ты, кажется, сказал, что ливийцев в крепости тысяча сто человек... И ты считаешь, что я смогу их одолеть? Вернее, мы — ты, я и эта девочка?

— Я слышал о тебе много легенд, — спокойно ответил Яхмес. — Я слышал, что ты обращал в бегство целые армии, и притом армии троянцев, а не ливийцев, а ливийцы — не самые отважные бойцы. Я слышал, что один твой вид и твой голос вызывали у врагов трепет. Я слышал, что ты убивал их десятками и сам при этом оставался невредим в гуще боя. Но всё это мне рассказывали... Однако я и сам видел, как ты разорвал пасть крокодилу, который легко раскусил бы пополам целую лодку. Я видел, как ты расшвырял по берегу десятки наших воинов, будто слепых щенят. Я видел, как один взмах твоей руки, даже без оружия, нёс смерть! И я верю, что ты можешь пойти один против тысячи врагов! Верю и хочу быть с тобой рядом.

И, увидев, как от этих слов вспыхнуло только что бледное лицо героя, египтянин добавил:

— Может быть, тогда ты поверишь, что я — тоже настоящий воин. И, может быть, простишь меня...

— Да я тебя уже простил! — воскликнул Ахилл, больше не находя в себе сил сдерживать охватившее его смятение. — И я благодарен тебе за то, что ты сейчас говорил. Но... Понимаешь, дело ведь слишком серьёзно! Речь идёт о жизни моего брата, а вовсе не о том, чтобы в очередной раз проявить силу и показать доблесть. Я никогда прежде не думал, идя в бой, что могу быть убит. А сейчас я понимаю, что, если меня убьют, то погибнет и Гектор! Значит, нельзя, чтобы меня убили...

— Так давай убьём их! — с той же неколебимой твёрдостью проговорил Яхмес.

— Аполлон-стреловержец! — Ахилл рванулся, собираясь вскочить на ноги, но вовремя вспомнил, что тогда его голова проткнёт свод хижины, и остался сидеть, лишь беспомощно взмахнув руками. — Да разве я против этого?! Но только тысяча против одного — это слишком неравный бой.

— Но ты побеждал сотни врагов один!

— Да! Сотни, но не тысячу. Раз. Второе: тогда не было так важно, останусь ли я в живых — важен был сам бой. И патом... Понимаешь, Яхмес, прежде мои враги, так же, как и ты, жили в плену легенд и сказок о «великом и непобедимом Ахилле»! Ну, не только сказок, конечно. Они и в бою меня видели, и их страх передо мною, перед моей страшной силой, рос и креп, и подтверждался десятками новых и новых моих побед. И вот уже один мой вид стал внушать им дрожь, и они обращались в бегство, едва я появлялся на поле боя. Кроме того, обо мне сложили дикую сказку, в которую, как это ни смешно, верили даже просвещённые троянцы: якобы я неуязвим, и меня нельзя поразить обычным оружием! Что ты усмехаешься? Тоже это слышал? Но ведь ты-то отлично знаешь, что это не так: вот они, следа от ран на моём теле — они ещё заметны. А ливийцы ничего или почти ничего обо мне не знают. Они не знают, что меня надо бояться, а значит, не будут испытывать изначального трепета. Ты принимаешь мои доводы?

— Да, — согласился молодой египтянин. — Но ты не всё сказал.

Ахилл усмехнулся. Спокойствие Яхмеса взбесило бы его, если бы он не сознавал, что нуждается в этом спокойствии.

— Да, — проговорил герой после нескольких мгновений молчания. — Я сказал не всё. Надо учесть и то, что я недавно был серьёзно ранен, и мои раны только слегка поджили, что я перенёс два приступа лихорадки, каждый из которых мог меня прикончить, что я долгое время недоедаю. Всё это было бы вздором, и я бы об этом забыл, если бы надо было просто драться. Но надо не просто драться, а победить. Победить как угодно, любой ценой, потому что там, в этой проклятой крепости, — мой брат, и никто, кроме меня, ему не поможет... Вот теперь всё, Яхмес! И ты понимаешь, что я всё равно туда пойду. Но надо придумать, как победить, а не погибнуть. Как одолеть втроём тысячу с лишним воинов.

Пока он говорил, Авлона напряжённо его слушала, и ей вдруг показалось, что она начинает понимать незнакомые слова.

— Ахилл! — не выдержала наконец девочка. — Ну объясни же мне хоть что-то! Что случилось с Гектором? Что ты хочешь делать? Мы будем с кем-то драться, да? Скажи мне, прошу тебя!

— Драться мы будем, — ответил Ахилл, не глядя на неё. — Только я боюсь первый раз в жизни проиграть битву!

И он очень коротко, иногда сбиваясь от волнения и напряжения, рассказал маленькой амазонке, что случилось с дядей Яхмеса, старым Пенной, что удалось разузнать молодому египтянину о предательстве номарха и о коварном плане ливийцев.

— О-о-о, если бы мы узнали обо всём этом раньше! — горестно воскликнула девочка. — Если бы успели предупредить Гектора о ловушке... Если бы вы были с ним вместе!

— «Если бы, если бы!» — передразнил герой. — У нас нет этих «если», Авлона! Есть то, что есть. И я думаю только о том, как одолеть втроём тысячу ливийцев...

Лицо девочки стало на миг неподвижно, она как будто пыталась представить себе возможную битву. И вдруг произнесла почти то же, что сам Ахилл только что сказал Яхмесу:

— О, вот если бы эти самые ливийцы тебя боялись так же, как прежде троянцы! Или... Или, как туареги — ящера, которого ты убил!

Ахилл усмехнулся.

— Если бы внушить такой же страх ливийцам! Вот и я говорю «если бы»...

И тут вдруг он осёкся, замолчал, потом пристально уставился в одну точку, а затем вскрикнул, будто его что-то обожгло:

— Ах! Какая мысль!

— Ты что-то задумал? — быстро спросил Яхмес.

Ахилл привстал и, протянув руку, резким движением подтащил ближе к очагу объёмистый мешок, из которого тут же вытащил нечто бесформенное, серо-зелёное, чешуйчатое, в слабом мерцании огня заблиставшее, как плохо отполированный металл.

— Шкура ящера! — прошептала Авлона. — О, Ахилл... Ты... ты хочешь?

— Вижу, ты догадалась! — он рассмеялся. — Ну да, я хочу, чтобы ливийцы испытали передо мною такой же дикий и безумный страх, как туареги перед вот этой тварью! У нас есть пара часов до рассвета, за это время можно натолкать в шкуру травы — в те места, которые не будут плотно прилегать к телу. Беда только в том, что моя голова достанет лишь до плеч ящера, а его шея и башка окажутся пустыми. Если их просто набить травой, они будут болтаться из стороны в сторону и сразу станет видно, что тварь неживая.

Авлона вскочила и в восторге хлопнула в ладоши.

— Они не будут болтаться! Я сяду к тебе на плечи, и вся окажусь внутри ящеровой шеи, а моя голова будет как раз в его пасти. Я мешать не буду, вот увидишь...

Яхмес, слушая их, напряжённо пытался понять смысл происходящего, бросая взгляды то на тускло блестящую чешую гигантского ящера, то на возбуждённое личико девочки, то на Ахилла. И вдруг египтянин рассмеялся.

— Ты не только великий воин, но и великий изобретатель! — воскликнул он, и впервые его напряжённое лицо прояснилось.

— Ты понял, что я задумал? — быстро спросил герой.

Юноша качнул головой и проговорил:

— Я смутно помню моего деда. Когда он умер, мне было не больше пяти лёг. Он был знаменитый охотник и путешественник, и ему случалось бывать в далёких землях, за пределами Египта и Нубии. Бывал он и в тех местах, где живут племена жёлтых негров[38]. Они малы ростом и очень некрасивы, но это ловкие охотники и звероловы. Дед как-то рассказал, и я запомнил его рассказ... Он рассказал, как эти жёлтые охотились на страусов.

— Это что за звери? — прервал Ахилл египтянина.

При всей напряжённости положения он не сумел, как всякий страстный охотник, подавить любопытства, услыхав название незнакомого животного. При этом герой, слушая Яхмеса, расправлял у себя на коленях шкуру ящера, ощупывая её внутри и определяя, в каких местах придётся набивать её травой и как приделать незаметные снаружи застёжки.