— Значит, он не согласен? После того, как он наотрез отказался покинуть Россию, вряд ли он захочет вести исследования в нужном нам направлении.

— Есть вещи, которые сделают его мягким, как воск. Вы забываете, что у него есть дочь.

— Пожалуй, вы правы, этим не следует пренебрегать.

Такой разговор происходил в конце сентября между двумя собеседниками в небольшой комнате, где вся мебель состояла из стола эбенового дерева и нескольких мягких стульев.

Одного из находящихся в комнате звали Евгений Петрович Маккинг, второго — Глеб Эдуардович Саржинский.

Вошел лакей.

— Фишер! — доложил он.

— Пусть войдет.

Лакей поклонился и вышел. Появился человек в зеленой шинели. Секунду он медлил, по-видимому, не предполагая встретить такое общество, и, наконец, едва уловимо приподнял брови.

— Говорите, Фишер, здесь все свои.

— Они встретились… — начал Фишер без предисловий, — но получилось досадное недоразумение, он ускользнул из-под самого носа, Евгений Петрович.

— Я так и знал. Ему нужны деньги, без денег он ничто. Он идет на крайние меры. Я знаю Глухарева. Это человек дела, он безусловно потребует гарантий…

— Фишер, вам не удалось узнать, о чем они говорили?

— Нет, но он что-то показывал Глухареву.

— О… я так и знал. — Маккинг с раздражением подергал себя за мочку уха.

— В прошлый раз был убит его компаньон, — осторожно вставил Саржинский.

— Да, но от этого мы ничего не выиграли. Вся эта комедия готовилась для Кручинина. Все так хорошо складывалось. С большим трудом я установил, где они должны были встретиться, но Кручинин не пришел или запоздал.

— Ну, вот что, Фишер. Игра продолжается.

Евгений Петрович выдвинул один из ящиков стола и бросил на стол толстую пачку франков.

— Это вам за труды.

Фишер взял ее, прикинул на глаз и опустил в карман.

— По-видимому, в ближайшее время они снова встретятся. Вот вам три адреса, где может произойти эта встреча. — Евгений Петрович вырвал из записной книжки листок и протянул его Фишеру. — Это три нелегальных квартиры Глухарева. Я не уверен в этой встрече, но все-таки и ее нужно предусмотреть. В следующий визит мне доложите, что Кручинин умер, иначе мы поссоримся.

Маккинг в упор посмотрел на Фишера.

— Вам, конечно, известно, какие неприятности ожидают человека, с которым я поссорюсь. — Фишер утвердительно кивнул головой. — Впрочем, если вам удастся взять его живым и доставить на место, то это лучшее, что я желал бы, — продолжал Евгений Петрович. — Вот вам, Фишер, керенки на непредвиденные расходы. А это…

— в руках Евгения Петровича появился никелированный браунинг. — У него превосходный механизм и очень точный бой. Можете идти.

Фишер, слегка поклонившись, вышел.

— Тип, — сказал Саржинский, когда они остались одни.

Евгений Петрович выразительно щелкнул пальцами.

— Хозяин, у которого он раньше служил, никогда не поворачивался к нему спиной и всегда держал в кармане заряженный револьвер со сброшенным предохранителем, а я предпочитаю другие методы. Деньги! Он недешево мне обходится. Но что поделаешь.

У него есть свои люди, которые преданы ему до фанатизма. С этим приходится считаться.

— Вы как-то говорили, что Кручинин располагает какой-то очень опасной штучкой.

— Да, но оружие, которое я дал Фишеру… достаточно самой ничтожной царапины и… Вы слышали, как мгновенно действует цианистый калий?

Саржинский сделал утвердительный жест.

— Так вот это — во много раз сильней его. Сейчас мы, кажется, располагаем временем, и я решил поговорить с вами откровенно, — заговорил Маккинг. — До сих пор вам было известно только то, что я намерен провести некоторые научные работы, и с этой целью я хотел привлечь на свою сторону профессора Щетинина и его талант. Он представляет для меня интерес, так как работает в той же области, которой интересуюсь и я. Не скрою, что я не ученый, хотя кое-что смыслю в химии.

Вам также было известно, что моим работам мешает один человек по имени Кручинин, он фактически является моим конкурентом.

Кручинин — ученый-химик, одаренный умом, и я бы даже сказал, редким умом.

И, наконец, вам было известно, что одно время я был на Байкале, где состоял в компании по добыче и реализации морского и пушного зверя. Следовательно, вы знаете и так слишком много. Вполне достаточно, чтобы отправить вас на тот свет, если вам взбредет мысль нескромно высказаться в каком-либо обществе. Я говорю, если бы. — Евгений Петрович, прищурившись, взглянул на притихшего Саржинского. — Я знаком с вами как с человеком, критически относящимся к происходящим в России событиям. И, наконец, как с ловким малым, не считающимся с человеческими слабостями, вроде чести, совести и тому подобной чепухи, когда нужно сделать выгодный «бизнес», как выражаются за океаном. Я вам хорошо плачу. В случае успеха нашего предприятия, ваша ставка возрастет во много, много раз. Вы, кажется, так же, как и я, не намерены устраивать свою жизнь в республиканской России. Тем лучше! В России сейчас опасно жить. И чем скорей мы закончим свои дела, тем быстрей покинем пределы этой неспокойной страны. Я вам поручил увезти профессора Щетинина, но мы столкнулись с его упрямством. Чего бы проще заняться другим ученым, более покладистым и согласившимся с нами сотрудничать. Россия, кажется, ими не бедна. Но этого сделать нельзя. Нам нужен именно профессор Щетинин или сам Менделеев, если бы он, черт возьми, был еще жив.

В свое время Кручинин построил аппарат необычайной конструкции. Сущность его заключалась в том, что благодаря огромным давлениям ему удалось перестроить атомы вещества. Вы, кажется, в свое время учились в Петербургском университете и легко поймете меня… Например, вот это, — Маккинг подал собеседнику небольшой граненый камень.

— Так это алмаз. — Саржинский залюбовался игрой света.

— Да, алмаз. Но алмаз особенный, он изготовлен аппаратом Кручинина. Продуктом для его изготовления послужил графит.

Саржинский в волнении потер ладони.

— Естественно у вас возникает мысль: к чему же нам нужно убрать Кручинина, если он построил этот аппарат? Кручинин наш конкурент, и, убрав его со своей дороги, я… мы станем обладателями первозданной машины высокого давления.

— Значит… вы?

— Аппарат находится у меня, и профессор Щетинин с его талантом единственный, кто окажет нам неоценимые услуги в производстве алмаза. Не забывайте, что профессор — крупный ученый в области кристаллографии, к тому же он бывший учитель инженера Кручинина. — Маккинг в задумчивости пососал папиросу и вдруг заговорил совсем на другую тему:

— Когда мы с вами начали сотрудничать, вы мне рассказали всю свою родословную.

Может быть, вы случайно упустили одну маленькую деталь, на которую я сейчас хочу обратить ваше внимание. Вы говорили, что у вас почти нет родных за исключением дальней родственницы, которая живет в Иркутске. Что же касается Петрограда, то вы здесь совершенно одиноки.

Саржинский утвердительно кивнул головой.

— Скажите, а известный богач Глухарев не приходится вам каким-нибудь дальним родственником?

Наступило минутное молчание.

— Глухарев? — переспросил Саржинский и вдруг рассмеялся. — Я вижу, Евгений Петрович, вы действительно необыкновенный человек.

— Вы наивны, Саржинский, как ребенок, неужели вы полагаете, что я согласился с вами сотрудничать, ничего не зная о вашем прошлом.

— Максим Пантелеевич Глухарев — мой родной дядя, а я его племянник. — Саржинский откинулся на спинку стула.

— У вас есть основания скрывать свое родство с Глухаревым, но полагаю, что у вас нет причин скрывать это от меня.

— Извольте, у моего дяди нет наследников, и я… я являюсь законным преемником его миллионов. Мне поставлено условие: жить только за границей и нигде не распространяться о своем богатом родственнике. Это его причуда, и я счел благоразумным с ней считаться. Жизнь в Париже меня вполне устраивала, и мне осталось только ждать, когда мой уважаемый родственник отправится к праотцам.