— Ты матрос революции и все должен вытерпеть.

— Широких у себя?

— Утром был в отряде.

Проталкиваясь сквозь толпу, Юнг с Кувалдиным продвигались вперед, Шалыгин с Теминым шли следом.

На углу им преградила дорогу многочисленная толпа.

Какой-то человек, повиснув на фонарном столбе, кричал:

— До каких пор мы будем терпеть, граждане, происки немецких шпионов?! Большевики продались немцам, но продавать нашу многострадальную Россию никто не позволил!

Война до победного конца!

Пожилой рабочий в блузе насмешливо бросил:

— Чем горло драть, одел бы шинель да шел на фронт.

Несколько человек рассмеялись. Но рабочего окружили какие-то хмурые личности.

— Что ты сказал? Бей по морде!

— Шпион? Агитировать!

— Тащи, там разберут!

Из толпы выскочила девушка, в накидке.

— Господа, так нельзя! — закричала она.

— А ты кто такая? Фря выискалась!

— Как вам нестыдно!.. — попробовала она усовестить хулиганов.

— Сообщница. Ах, стерва… Бей ее!

— Стой! А ну, раздвиньсь.

Юнг поддал плечом, и толпа расступилась.

— Бить, граждане, нельзя! По законам революции это называется самосудом, а за самосуд — к стенке.

Юнг выразительно поиграл маузером.

Появление вооруженных людей охладило воинственный пыл толпы. Она начала расходиться.

Рабочий стоял, размазывая кровь по лицу.

— На, вытри, — Юнг протянул ему тряпицу. — А вы, барышня, видно, не робкого десятка, — обратился Юнг к девушке.

Она улыбнулась.

— Ну, прощевайте!

Девушка пристально посмотрела вслед Юнгу.

— Здравствуй, Иван Ильич! — Кувалдин крепко пожал руку комиссара Широких.

— Что у тебя вчера за история получилась?

— История очень даже непонятная. Случайно нашим ребятам стало известно, что готовится покушение на группу людей. И люди эти будто хорошие. Ну как тут остаться спокойным. Послал Юнга, но строго приказал не вмешиваться без крайней надобности. Не могу я, Степан Гаврилович, спокойно смотреть, когда всякие проходимцы хозяйничают под боком.

— Будь осторожен, Иван Ильич, не ровен час, враги наши только и ждут, чтобы обвинить нас во всяких историях.

— Ну, об этом не беспокойся, ребята выполнили приказ добросовестно, хотя предотвратить убийство и не удалось. А история действительно странная…

Вошел Юнг, внес чайник, окутанный паром, буханку хлеба, связку сухой, как хворост, воблы.

— Разрешите угостить чайком.

— А я сейчас попробую сахаринчику раздобыть.

Юнг ушел.

Кувалдин вытащил из нагрудного кармана плотный пакет и подал его Широких.

— Что это?

— Директивы.

Видя, что комиссар хочет вскрыть пакет, он придержал его руку.

— Здесь инструкция, шифры, явки. Познакомишься потом. Прочтешь, немедленно уничтожь.

Широких с удивлением посмотрел на Кувалдина.

— Какие шифры и явки?

— Есть решение ЦК о подготовке нашей партии к переходу на нелегальное положение.

Широких медленно встал.

— В подполье?..

— Да, Иван Ильич! Чуешь, что творится кругом? Контрреволюция голову подымает. С фронта отозваны юнкерские и казачьи части, но задушить революцию им все равно не удастся. А подполья мы не боимся. Оружие, имеющееся в наличии, надежно спрячь. О месте, где оно будет укрыто, сообщить лично мне. Кому думаешь поручить это дело?

— Юнгу.

Страшные дни переживала залитая кровью столица Российского государства.

Миллионная армия, плохо обученная, плохо вооруженная, проданная и преданная своими же генералами, — отступала.

«Мира и хлеба! Хлеба и мира!» — кричали демонстранты в колоннах. Вместо мира правительство двинуло на столицу усмирительные полки и дивизии карателей, вместо хлеба — свинцовые пули и снаряды.

Петроград был наводнен шпионами и провокаторами.

Многочисленные объявления оповещали жителей столицы, что большевики являются «государственными преступниками». За голову Ленина было назначено огромное вознаграждение.

По ночам пьяные черносотенцы и «спасители христовой веры» громили еврейские кварталы, убивали и насиловали женщин, расстреливали тут же, на пороге дома.

Трупы не разрешали убирать по нескольку дней.

Почти все революционно настроенные части под угрозой расстрела были отправлены на передовые линии фронта, немногочисленные отряды Красной гвардии разоружены, а красногвардейцы разогнаны.

Большевики ушли в глубокое подполье.

День и ночь усиленные разъезды казаков патрулировали по улицам для соблюдения «порядка» и «спокойствия».

В один из таких дней «порядка» и «спокойствия» шел по улицам Петрограда Семен Юнг в чужом платье, под чужим именем.

«Где найти Кувалдина?»

Уже три явки посетил Юнг, но все они оказались проваленными. На одной из них он едва не попал в лапы юнкеров, помогли быстрые ноги.

Теперь он шел на четвертую и последнюю, шел, и сердце замирало: вдруг и здесь провал.

Нужно было спешить. В городе военное положение, и после 8 часов патруль забирал поголовно всех. Юнг чуть ускорил шаг. Благополучно прошел несколько кварталов.

Вот и нужный дом.

Юнг поравнялся с калиткой. Прежде чем открыть ее, незаметно и зорко огляделся и только после этого вошел.

Чистый двор, крохотный садик, дорожки, посыпанные песком.

На его стук сразу же раздался голос:

— Кто там?

— Мне Гаврюка можно увидеть?

Внутри завозились, дверь открылась, на пороге появился старик в грязном переднике.

Увидев Юнга, пристально посмотрел на него.

— Мне бы Гаврюка Сысой Сысоича, заказы на обувь он принимает или…

Юнг не успел закончить. Старик вдруг отпрянул, загораживая руками дверь, закричал надрывным старческим голосом.

— Беги, сынок! Беги, род…

Сзади кто-то зажал ему ладонью рот.

Юнг прыгнул с крыльца. Сразу же хлопнул выстрел. Очутившись за калиткой, Юнг бросился бежать вдоль улицы, но навстречу бежали какие-то люди, тогда он круто свернул в первые попавшиеся ворота.

За спиной раздался свист, тяжелый, громыхающий топот.

Юнг заскочил в парадное, наверх вела лестница. Секунду помедлил и бросился по ней. На ходу выхватил наган. На самом верхнем этаже оказалось несколько дверей.

Постучать?

Кто знает, что за люди. Глянул вверх, так и есть — квадратный чердачный люк.

Поднялся по тонкой приставной лестнице, нажал плечом, люк открылся. Юнг лег на край люка и, втянув лестницу, плотно прикрыл за собой крышку. На чердаке темно, зажег спичку, но она сразу погасла.

«Что же теперь делать? Живым они все равно не возьмут». В глубине чердака что-то вроде окна. Подполз: так и есть, доски приставлены, осторожно разобрал, выглянул. Перед ним железная крыша, покрытая облезлой краской.

Шагнул. Железо загремело, Юнг сразу присел, скинул сапоги, сунул их под мышки и, стараясь не шуметь, дошел до конца крыши. В двух саженях — угол другого дома.

Юнг смерил на глаз расстояние, глянул вниз — четыре этажа, сразу под крышей гладкая стена. Окон на этой стороне дома нет.

Юнг лег на живот и заглянул под крышу. Широкий стропильный брус поддерживал основание крыши. В голове мелькнула мысль. «Э-э, была не была!» Сапоги Юнг забросил на соседний двор. Быстрым кошачьим движением перегнулся, ухватился за брус и повис, цепко ухватившись, над пропастью.

Унтер-офицер в сопровождении десятка солдат медленно поднимался по лестнице, на каждом этаже оставлял охрану.

Дошли до верхнего этажа. Никого нет.

— Гришин.

— Я!

— Горбаненко.

— Тута!

— Начинайте обыск. Врешь, собака, не уйдешь! — цедил унтер-офицер.

По всем этажам солдаты застучали прикладами в двери квартир.

— Открывай, сучьи дети. Выходи, куда комиссара сховали?!

Жильцы молчали.

Гришин с двумя солдатами, приставив стол взятый из квартиры, полезли на чердак.