Ду-у-у… ду-у… ду-уу…
— Слушаю! Кто говорит? — полковник по-японски в трубку телефона.
— Поручик… Сиедзу…
— Ага!.. Вы уже вышли на тракт…
— Да…
— Теперь…
…— Поговорите у меня… — и ножом чирк по проводу. А кругом тайга и луна.
Больше никого.
— Алло!.. — кричит в телефон поручик.
И дудит фонический телефон: ду-ду… ду-дуууу…
— … Итак, вы поняли, поручик?
Молчание.
— Алло, поручик!
Ответа нет.
— Боршуика! — топает ногами полковник, плюется. Кричит в соседнюю комнату: — Послать телефонистов на линию…
Дрожь пробегает по жилам у телефонистов. Сейчас, ночью в тайгу… Кругом, под каждым кустом партизаны… большевики — черный ежик на голове шевелится.
Но нельзя — дисциплина.
Поручик бросает трубку и тоже:
— Боршуика!.. — скрипит зубами.
— Макака!.. На, получи… Разговаривай теперь… — и кукишем в обрезанный провод. И Солодкий отправляется дальше, прямо целиной через тайгу на Чугуевку…
Он идет по серьезному делу — с пакетами к Штерну.
А это, с проводом — так… между прочим…
В деревне Сысоевке с одной стороны стоит японский отряд. Расположился, окопался. Поставил наблюдателя на крышу крайней большой хаты.
А с другой стороны деревни — тоже в крайней хате расположился за столом и с аппетитом «снидает» Солодкий.
Ничего — ему привычно.
Дид рассказывает, что только что позавчера ночью через Сысоевку прошел Штерн. Он вел нескольких раненых с собой — искал Анучинский лазарет.
— Бают…. олонись, он быв у Чугуевцы… А мабуть теперь… Ново-Михайловцы…
— Значит, дид, там его надо искать?..
— Эгеж… сынку…
…И опять тихое холодное утро. Совсем осеннее. Желтые дубы глухо ворчат под шум осеннего ветра. В тайге стало светлее. — От опавших листьев шорохи, шум…
Зато иглы, хвои, точно еще больше посинели. — В синеве осеннего далекого неба, в синеве утренних туманов, в сини глухой, осенней, глубокой тайги.
С пригорка, к ключику, в цели, в глуши тайги, без тропы раскинуты одиннадцать палаток. Это — Анучинский лазарет, загнанный сюда японцами.
Ольга и Надя-санитарка уже давно поднялись, умылись в холодном ключе. Сварили на костре чаю и теперь будят Левку.
— Вставай, американец!.. — осторожно тянет за руку Надя.
Тот сначала что-то урчит, а потом…
— …Ну, да разве… В Метрополитене — не поеду…
— Ха-ха-ха-ха-ха!.. Ольга! Слышишь? Наш-то американец… в Америке едет…
Ольга улыбается… Она теперь спокойна и за него: Малевский сказал, — кость срастется… И за всех других раненых тоже спокойна… Теперь японцы перестали их травить… Потеряли, должно быть… Да и забрались-то они так далеко, что даже и свои-то едва находят. Александр два дня их искал, едва нашел. А вчера вот опять ушел… Никак не сидит… Неутомимый… Ну, да она знает, что он это не зря… Кругом так тяжело — разгром полный, крестьянство разорено японскими карательными отрядами… Они — тоже объедают… — да и нечего уж есть — все поели… Кулачье норовит предать… Партизаны затравлены — попрятались по заимкам… по покосам… Боятся всех, даже своих, — предают… Вот и надо как-нибудь собрать…
— Ах!.. — тихо вздыхает Ольга, — уж лучше бы он ехал в город, — там теперь он нужней. Дядя Федоров и то говорит — надо его туда отправить…
Лагерь уже проснулся. Все посели кружками — пьют чай. Ольга и Надя помогают раненым, тем, что еще не могут вставать. Кроме сухарей к горячей воде с голубицей — ничего нет в запасах партизанского лазарета.
Доктор Малевский ворчит:
— Вот и выдерживай вас на диэте…
Но не унывают выздоравливающие.
Левка в одном кружке рассказывает партизанам про Америку… А они ему — про Россию… Про русскую революцию…
Какой-то шум в кустах. Все насторожились. — Но разговор — и из кустов с часовым из партизан, выздоравливающих— вынырнул весь отрепанный Солодкий.
— Я к товарищу Штерну! С пакетом… Где он?..
Ольга его отводит в сторону, расспрашивает, а потом садит пить чай. Солодкий отдыхает целый день. А под вечер опять — пошел… дальше.
Он должен найти Штерна: передать пакеты. Хотя бы для этого ему пришлось познакомиться с самим генералом О-ой… Он — передаст…
Солнце уходит за сопки. И вслед Солодкому тоскующе смотрят две пары глаз.
Ольга думает: «Вот бы улететь вместе с ним к Александру… Так изболело сердце… Так тяжело без него…»
Левка: «Эх, в Москву бы!.. В сердце революции… Скорее поправиться бы, да и…»
И кровянится тоска от заходящего солнца в их глазах…
Что-то они оба отвернулись быстро так… Неужели, кроме тоски в глазах, вдруг вспыхнуло еще что-то, что-то влажное… Неужели…
Может-быть…
А кругом синяя осень тайги и быстро надвигаются сумерки.
А там — ночь…
Он один.
Сейчас его никто не видит. Но если бы взглянуть — какой тоской дышит его совсем больное, усталое лицо… Ноги опухли. Нет, он не выдержит, надо скорее в город… «Да и что здесь? — Отрядов нет… Крестьянство сейчас — стихло, замерло… трепещет… Повстанчество подавлено. Надо передохнуть, набраться новых сил… А то так, пожалуй, и вправду совсем свалишься. А здесь, — хворать… Нет!.. Нет! — Ольга права… Вот только как с ней быть…»
Тоже и ему тяжело — ведь тоже человек…
Но крепко в руках карабин.
Плотно накрылся шинелью и близко прижался к дуплу, согретому костром. Завтра — еще один переход… к дяде Федору и… в город.
Засыпает.
А над ним тихо, неумолчно шумит тайга. Да кто-то неслышно крадется мимо.
Может быть, тигр…
Ночь.
5. Опять
И опять кто-то читает «Владиво-Ниппо». А там крупными буквами: на левой колонке по-русски: а на правой — по-японски:
…Партизаны разгромлены… Штерн пойман…
И кто-то опять улыбается.
Про себя.
Во Владивостоке.
6. Все идет нормально
Вечером на детской площадке Мальцевского оврага тьма.
Ветер развеивает черную пелерину Шамова, и он похож на огромную летучую мышь.
Скоро является Снегуровский. Потом Штерн.
Гуляя по площадке, они обсуждают текущую работу подпольщиков.
— Надо освободить Кушкова, — говорит Шамов, — и Сибирского.
— Хорошо, — говорит Штерн. — Организацию побегов мы поручим Ильицкому. Какие новости слышны из Сибири?
— Оттуда приехал один из товарищей, говорит, что сильно чувствуются эсэровское и меньшевистское влияния. Просит послать кого-нибудь навстречу советским войскам для подготовки переворота.
— Вот ты и поезжай, — предлагает Штерн Шамову, — больше сейчас некому.
— А здесь?
— Здесь мы как-нибудь справимся… Наляжем на связь с предприятиями и на организацию дружин…
— Ладно!
— Значит, едешь?
— Еду!
На следующий день, проводив Шамова на вокзал, Снегуровский возвращается домой.
Вдруг видит — навстречу ему идет Клодель, одетый в простой рабочий костюм.
Снегуровский, не желая встретиться с ним, сворачивает в переулок.
Но Клодель, кажется, его и не замечает.
Глава 27-ая
ИНКОГНИТО
1. Пока не поздно
— …Колчак уже давно на колесах… и в руках чехов. Он не популярен. Дни его правительства сочтены. Императорская Япония хочет иметь в своих руках все козыри в будущей грандиозной игре за овладение Сибирью.
Пауза. Острый взгляд через очки Мацудайры. Чуть улыбка.
— Кто знает… Может-быть, мы заложим новый фундамент новой русской истории — будем их новыми «варягами». — Они же привыкли к этому…
