– Позвольте мне закончить мысль, мистер Тёрпин. – Благодаря университетскому образованию Уилберт считал себя недосягаемо выше других. – И тогда уж добавьте, если есть что…

– Я к тому, что баб тоже судят, – сказал Тёрпин, чья огненно-рыжая шевелюра буквально приковывала к себе взгляд. – Вон в министерстве транспорта одна бабенка мухлевала с накладными и получила пять лет. Вы ж о таком не расскажете, нет? Про баб то есть.

– Так вот, – Уилберт повысил голос, не давая себя сбить, – я думал, что, если человек оказался на скамье подсудимых, он не только, скорее всего, виновен, но являет собой отброс общества, который следует гнать вон, как прокаженного или австралийца. Но сегодняшний вечер в чудесном доме и прекрасный ужин в кругу респектабельного семейства доказывают ложность моей мысли, и я от нее отрекаюсь. Причем делаю это чистосердечно и непредвзято. А посему позвольте мне поднять этот бокал за вас, Чарльз, и пожелать вам сил благополучно пережить тяжелое и несправедливое испытание, выпавшее на вашу долю.

– За это я выпью, – сказал Джо Мастерсон, водитель автобуса из Темплоуга и ненасытный любитель порнографии с кавалерийским оттенком, который по прибытии на Дартмут-сквер пил безостановочно. Вот и сейчас он осушил бокал, вожделенно посмотрел на бутылку в центре стола и, не получив новых предложений, сам себя обслужил, что было грубейшим нарушением этикета, известным даже мне.

– Всех благодарю на добром слове, – благосклонно улыбнулся Чарльз. – Надеюсь, вы не допускаете мысли, что приглашение разделить наш семейный ужин было продиктовано чем-то иным, кроме желания узнать вас ближе.

– Однако приглашение исходило не от вас, верно? – спросила Шарлотта Хеннесси, единственная дама из четырех гостей-присяжных. – Нас пригласил мистер Вудбид. Мы полагали, ужин состоится в его доме, и даже не знали, что идем к вам.

– Я уже говорил, уважаемая, что Макса вызвали по срочному делу, – сказал Чарльз. – Он не успел вас уведомить и попросил меня взять на себя роль хозяина.

– Благородно и культурно с вашей стороны, – одобрил Мастерсон.

– Но тогда почему он позвал нас в ваш дом? – поинтересовалась миссис Хеннесси.

– Он затеял у себя кое-какой ремонт и на время переехал к нам, – объяснил Чарльз. – Я даже не собирался выходить к столу. Обычно я провожу вечера за чтением наставлений святого Викентия де Поля. Если честно, я боялся, что мое присутствие может быть неверно истолковано. Однако не мог допустить, чтобы вы ушли не солоно хлебавши. Так уж заведено у нас на Дартмут-сквер.

– Столько неожиданных обстоятельств и так много совпадений, – сказала миссис Хеннесси. – Просто невероятно.

– Таков порою облик истины. Но я рад, что все так получилось. Все эти дни со скамьи подсудимых я вглядывался в ваши честные лица, и меня снедало желание узнать вас в обычной жизни, далекой от удушливой обстановки судебного зала.

– Я всегда говорил, что истинно классный человек не признает деления на классы, – заявил Тёрпин, шумно почесываясь. – Другой на вашем месте не позвал бы нас в гости.

– Прошу прощенья, мистер Тёрпин, но я учительствую в престижной школе-интернате. – Уилберт снял очки, что, как я заметил, делал всякий раз, желая выглядеть внушительно. – И у меня степень бакалавра по математике. Мой отец фармацевт, а матушка однажды выступила по национальному радио с рассказом о лучшем сорте муки для выпечки традиционного ирландского хлеба с изюмом. Я считаю себя ровней любому человеку.

– Что ж, хорошо, – кивнул Тёрпин, получив отповедь. – И где вы обитаете, Деннис? У вас такой же особняк?

– Так уж вышло, что я проживаю с матушкой. – Уилберт подтянулся, готовый отразить любую атаку на свой образ. – Она не молодеет и нуждается в моей заботе. – Он вперился в меня взглядом и многозначительно добавил: – Разумеется, у меня своя комната, а вечерами мать частенько уходит играть в лото, и тогда я могу делать что угодно.

– Вы не женаты, мистер Уилберт? – с дальнего конца стола спросила Мод так резко, что я подскочил на стуле. – Может, где-то поблизости притаилась ваша супруга?

– К сожалению, нет. – Уилберт слегка покраснел. – В этом отношении удача обошла меня стороной.

– День, когда Мод согласилась выйти за меня, стал счастливейшим днем моей жизни. – Чарльз отложил вилку и нож, и глаза его (ей-богу, не вру!) увлажнились. – Я думал, у меня никаких шансов. Но вместе с тем знал, что рядом с ней я достигну любых высот, что наша любовь поддержит нас и в горе и в радости.

Все как один посмотрели на Мод, ожидая ее отклика. Знай я тогда, кто такая Джоан Кроуфорд, я бы сказал, что воочию увидел легендарную киноактрису: на лице Мод возникла гримаса холодности и ранимости одновременно, потом моя приемная мать сильно затянулась сигаретой и выпустила мощную дымовую завесу, скрывшую ее истинные чувства.

– А я женат второй раз, – сообщил Мастерсон. – Первая жена погибла: лошадь ее сбросила. Она, вишь ты, была наездница. Скачки с препятствиями на лошадях-четырехлетках. До сих пор я храню в гардеробе ее экипировку, люблю, знаете, погладить бархат и вдохнуть запах, напоминающий о ней. Я просил свою нынешнюю жену нарядиться в эту жокейскую форму, но она жутко злобится. Тут все свои, так что можно сказать: я жалею, что снова женился. Первая жена была чудо. А эта… рот что варежка, иначе не скажешь.

– В каком смысле? – не поняла миссис Хеннесси. – У нее теплые мягкие губы?

– Ну да, конечно! – засмеялся Мастерсон и, переглянувшись с другими мужчинами, большим пальцем ткнул в ее сторону – дескать, вот вам еще одна такая. – Хайло разинет и орет. Я уж обещал призвать священника, ежели не угомонится.

– Надо же, как ей повезло с мужем. – Миссис Хеннесси повернулась к Чарльзу: – Кажется, я где-то читала, что и у вас это не первый брак, мистер Эвери?

– Да? Я не читал.

– Расскажи нам о себе, Сирил. – Уилберт блудливо подмигнул мне, и я заерзал на стуле. – Тебе нравится в школе? Ты прилежный ученик?

– Все хорошо, – ответил я.

– Какой твой любимый предмет?

– Наверное, история, – подумав, сказал я.

– А математика?

– Нет, она мне не особо дается.

– Я говорил, что у меня степень бакалавра по математике?

– Да, – хором ответили Чарльз, Мод, миссис Хеннесси, Тёрпин, Мастерсон и я.

– Я бы охотно тебе помог, – предложил Уилберт. – Несколько частных уроков будут очень полезны. Загляни ко мне вечерком, когда матушка уйдет играть в лото, и…

– Нет, шпасибо, – с полным ртом проговорил я, надеясь, что он от меня отстанет.

– У вас, говорят, чайная лавка, миссис Хеннесси? – неожиданно рявкнула Мод, и Мастерсон цапнул себя за грудь, словно его едва не хватил инфаркт. – Это верно?

– Не совсем. Я заведую парламентским буфетом.

– Как интересно. И давно вы там?

– С 1922 года, когда депутаты собрались на первое заседание в Ленстер-хаусе.

– Поразительно, – сказал Чарльз, и, похоже, заинтересованность его была искренней. – То есть вы стали свидетелем создания государства?

– Да, вроде как.

– Вот уж был день, а?

– Да уж. – Голос миссис Хеннесси чуть потеплел. – Все страшно волновались. Никогда не забуду, какое счастье нас охватило. Мистера Косгрейва приветствовали все фракции, когда он впервые поднялся на трибуну как председатель исполнительного совета.

– Господи, это ж было тридцать лет назад, – покачал головой Тёрпин. – Сейчас-то вам сколько? Поди, маленько постарели?

– Мне шестьдесят четыре, мистер Тёрпин, – вежливо ответила буфетчица. – Спасибо, что спросили.

– Ну где-то так я и думал, – покивал докер. – Выглядите на свой возраст. Вон щеки-то обвисли и мешки под глазами, потому как жидкость не выходит из организма. И вены вон на икрах вздулись – еще бы, целыми днями на ногах в своем буфете. Вы только не обижайтесь.

– Как я могу обижаться на столь тактичного человека? – усмехнулась миссис Хеннесси.

– Какая у вас интересная работа, – сказал Чарльз. – Ежедневно вращаетесь среди важных персон. Наверное, вы в курсе многих секретов?