В тот же миг дружинники киевские, возмущённые коварством пришельцев-душегубов, выдернули из ножен оружие. Но воспользоваться им не успели – в их тела со свистом вонзились летучие остроносые прутья: в ладьях поднялись скрытые до того лучники.

Кметы конунга Халги с агрессивными криками кинулись рубить и колоть родичей убиенных правителей Киева: мужчин, женщин, детей, младенцев. Под корень оба княжеских рода, чтобы уже никто из здешних не смог никогда претендовать на киевский престол! Сам Халги догоняет визжащую девочку, хватает за рыжую косичку… Блеснул металл…

Простолюдины, шокированные гибелью князей, их родни и дружины княжеской, бросаются врассыпную и забиваются в свои хижины, молясь, кто Сварогу, кто Иисусу… Зря они боятся: конунг Халги пришёл убить только князей с их родичами и защитниками, дабы обрести власть над Киевом. Он вовсе не собирается истреблять киевский народ, он собирается им править.

Пришельцы с севера ещё добивают раненых, а их вождь, забрызганный алой жидкостью, садится на землю под необъятным дубом, срывает пучок травы и вытирает им испачканное красным, с прилипшими рыжими волосиками, лезвие меча.

Тучка исчезла, ветер стих, снова солнечно и знойно.

Теперь Киев мой, самодовольно думает Халги. Птица, вспорхнув с ветки, уронила на нового властелина Краины Полян густую чёрно-белую каплю. Швед ругается на родном языке и вытирает с плеча помёт, размазывая заодно чужую кровь.

Хорошо-то как: тепло, солнышко здесь щедрое, не то что у нас на севере; погода, говорят, в основном ясная, а на родине почти постоянная облачность и слякоть; природа тут пышная, яркая. Днепр плещет, дуб шелестит, птички щебечут… Благодать!..

Дуб древний, морщинистый, необъятный. Ему, наверно, больше пятисот лет, а то и вся тысяча. Может, он здесь рос ещё в те давние времена, когда Киев назывался Данпрштадиром и был столицей королевства остроготов. Может, именно под этим самым дубом, думает Халги, проводя ладонью по рельефной коре, более пяти столетий назад старого Германариха, конунга остроготского, закололи мечами братья девицы Сунилды, как гласят древние саги.

– Что с трупами делать? – Свенелд, присев на корточки на границе суши и воды, зачерпывает ладонями из Днепра и смывает с рук и лица красные брызги.

– Князей, пожалуй, можно закопать здесь, в городе, а остальных, чтобы не возиться, просто выволочь за город подальше, раскидать по лесам и лугам. Пусть вороны пируют, орлы, волки, львы и другие твари. А здесь кровь надо засыпать песком, а то неприятно…

Кстати, львы… Живя в Новгороде, а тем более на родной шведской земле, на львов не поохотишься – нет их там, на севере. Зато здесь… Охота на львов – знатное развлечение, достойное великого конунга. Вот ещё одно преимущество жизни в Киеве. Так думает Халги, наблюдая, как оставшиеся в живых киевляне, которых вытащили из хижин и подгоняют его воины, волокут убиенных, оставляя на грунте рубиновые полосы. Конунг ёжится: бабы визгливо голосят над покойниками и от этого воя у него мороз по коже. Но такова традиция, не запрещать же. Дрожащий подросток искоса зыркает на суровых пришельцев, что подталкивают его к трупику в рубиновой луже. Испуганно вспорхнул пёстрый мотылёк с рыжей косички.

Итак, теперь он, конунг Халги – властелин Киева. Громко, чтобы слышали и соратники и туземцы, изрекает:

– Киев будет матерью городов руцских!

Сказал и сам удивился: имел в виду – городов шведских, а брякнул: «городов руцских»! Ну, то есть руцы – это ж и есть шведы: финны называют шведов руцами. Но почему он, швед, говоря по-славянски, употребил вдруг финское слово? Видать, живя в Новгороде среди финнов да славян, он уже начал понемногу забывать родной шведский язык, но слова туземцев ещё путает. Ох уж эти туземцы. Бестолковые славяне даже имя его – Халги, что значит Вещий – перекручивают на свой лад и говорят то «Олги», то «Олег»… Ну да ладно, сказал и сказал. Все его разноплеменные соратники – и шведы, и славяне, и финны – поняли же, что он имел в виду. Зато как славно сказано! Какая броская формулировка! Эти слова будут передаваться из уст в уста, думает Халги, и войдут в историю!

Восхитив соратников исторической фразой, конунг направляется осматривать княжеские хоромы на холмах, где ему теперь предстоит жить. Вдруг возле него возник мохнобровый мужичок со скользкими глазками; семенит рядом, забегает вперёд, заглядывает в очи и заискивающе лепечет что-то: «…как и было задумано… поверили, ничего не заподозрили… никакой обороны, никакого сопротивления… легко, как овец… а если бы не я…»

– Получишь обещанное, не волнуйся, – бросает Халги, брезгливо отстраняя попрошайку сильной рукой.

И вдруг его суровое лицо расплывается в улыбке: конунг узрел смешную зверушку, похожую на хвостатого человечка. Обезьянка забавно суетится, пытаясь удрать от пришельцев, но её не пускает поводок, запутавшийся в прутьях куста. Халги, освободив намотавшийся на ветки кожаный шнур, подтаскивает зверька, хватает и, похохатывая от комичных гримас мартышки, продолжает восхождение на холм киевский…

Да, первый день в Киеве…

А затем не всё так сложится, как планировалось.

Халги планировал стать основателем новой монархической династии; рассчитывал, что Киевской Русью сотни лет будут править его потомки. Ан нет: никаких потомков у него не будет. Он несколько раз будет женат, будет иметь и много внебрачных связей, но ни одна из женщин не родит ему ребёнка. Он сначала будет думать, что проблема в женщинах, но когда брошенные им станут рожать от других мужчин, поймёт – проблема в нём самом. Будет обращаться к знахарям-кудесникам, но они не помогут…

Он планировал сделать Киев шведским городом, даже «матерью городов шведских», но вместо этого под влиянием туземцев-славян и он, и его земляки, сами здесь, так сказать, ославянятся. Станут говорить преимущественно по-славянски. Примут славянские обычаи. Станут молиться не скандинавскому Одину, а славянскому Сварогу (впрочем, оставаясь так называемым язычником, Халги не будет притеснять немногочисленных киевских иудеев и христиан, даже позаимствует у последних и распространит среди язычников христианское летоисчисление, согласно которому захват им Киева случился в году 6390-ом от сотворения мира). Даже свои скандинавские имена станут произносить на славянский манер: не Ингвар, а Игор, не Халга, а Ольга, не Рьорик, а Рюрик, не Валдемар, а Володимер… Сам он, конунг Халги, станет официально называться князем Олегом.

Он с рвением будет обустраивать державу Киевскую. Покорит соседние славянские племена: радимичей, сиверян, деревлян… заставит их платить Киеву дань. Он обложит данью даже те финские и славянские племена, что помогли ему овладеть Киевской страной – кривечей, мерю, словен… и даже сам Новгород! Будет воевать с уличами, с тиверцами… Когда иудеи-козары, которым до того платили дань сиверяне и радимичи, возмутятся, что Киев перехватил у них этот лакомый кусок, Олег пойдёт войной и на козар, разорит их поселения вплоть до Каспия… Он захватит даже Константинополь, или, как говорили на Руси, Цезарьград (сокращённо Царьград); и в знак победы собственноручно приколотит к главным вратам византийской столицы боевой личный щит; наложит на греков большую контрибуцию и подпишет с Византией очень выгодные для Киева договоры. Эта победа будет для него принципиальной – так он покажет окружающим, но в первую очередь самому себе, что он более достойный правитель Киева, нежели его предшественники: князьям Осколу и Диру не удалось завоевать Константинополь, хоть они и разрушили его околицы. О походе Дира с Осколом на Византию Олег узнает от киевских стариков; сам-то он тогда был ещё карапузом на маленьком хуторе в родной Швеции.

Вот так, в делах, заботах, походах, сражениях, пройдут тридцать лет с того дня, когда он, конунг Халги или князь Олег, убил князя Оскола.

Жеребец Кмет заржал и вывел князя Олега из задумчивости; властелин Руси вынырнул из воспоминаний о давно минувшем в современную реальность.