— Как скажешь, Лиза.
Но было поздно. Аврора дёрнула локтями раз, другой, всё тщетно: кончики пальцев оказались словно примагничены и отказывались слушаться. Рокочущий гул голосов оживился, усилился, многочисленным эхом забился в мозгу. Из едва различимого шума, напоминающего шум приложенной к уху ракушки, голоса мёртвых, будто вырвавшись из загробного мира, разом переросли в ужасающую какофонию визга, плача, крика, ора и рёва. Похожий на дикого разъярённого зверя в клетке, галдёж забился, запульсировал вулканами болевых точек в мозгу чародейки.
Ni aiere! Ni aiere uf! — визжал тонкий девичий голосок, переходящий в нестерпимый, режущий стенки черепа фальцет.
Окружающий мир вместе с ресторацией и Элизабет треснул и рассыпался на осколки, вместо них пространство вокруг заволокла холодная беспросветная темнота. И призрачные руки. Руки, десятки рук, покрытых чешуёй, окровавленные, со сломанными пальцами и обломанными ногтями, жадно потянулись к Авроре из этой всепожирающей темноты. Они толкались, трепыхались, сжимались в кулаки, растягивались до невероятных длин, изо всех сил подтягиваясь к пустому столу. Девочка почувствовала, как её дрожащие ноги обхватили путы холодных мёртвых пальцев. Она взвизгнула от ужаса и зажмурилась. Ещё раз!
Рывок, затем ещё.
Проваливайте из моей головы!
Давай же, обрывай сигнал, ты можешь!
Я не могу! Не могу! — с ужасом пронеслось в голове Авроры. Она действительно не могла. Ей казалось, что она вот-вот лопнет, как до отказа наполненный воздухом рыбий пузырь, а сгустки энергии вырвутся наружу и оглушат всех в городе своим ором.
Ni altoer amulat! — умолял дрожащий мужской голос, изо всех сил цепляясь за разум чародейки, заполняя трепещущей от страха и горя энергетикой его закоулки.
Не сдавайся, ни в коем случае не прекращай сопротивляться!
Нестерпимое жжение внизу живота, тошнота, связывающая онемевшее горло узлом, ноющая боль в локтях и фалангах пальцев. Голоса перебивают друг друга, толкаются внутри головы, хотят быть услышанными. Бесполезно. Онемевшие пальцы продолжают вдавливаться в пульсирующие кровью виски.
Vene kila uf, kila! — вопил третий крик.
Прочь, уходите прочь из моей головы! — взмолилась девочка. Ещё немного, и её зубы станут крошиться от нечеловеческой силы, с которой смыкаются сведённые судорогой челюсти, а мелкие сосудики и сосуды лопаться по всему телу. Призрачные руки тем временем уже хватали её за плечи и талию, их леденящие кровь и плоть прикосновения явственно ощущались даже сквозь одежду.
Снова резкая вспышка боли, пронизывающая всё естество, ещё более жгучая, сильная и невыносимая. Слишком жгучая, сильная и невыносимая, чтобы терпеть.
Аврора вскрикнула, её руки вспорхнули куда-то вверх и исчезли, отнялись. Она почувствовала, как ноги выпрямляются, не чувствуя под собой опоры, а сама она падает куда вниз, на спину. Мёртвые грубые пальцы отпустили её и исчезли, исчез и холод, пронизывающий тело. Исчезло абсолютно всё…
Резкий спазм в локтях заставил Аврору вскрикнуть ещё раз, но крик потонул в какофонии визгов и криков. Гул отчаянных, умоляющих, не смирившихся мерфолков… А потом пришла и тишина, абсолютная пустота и вакуум.
Аврора раскрыла глаза и увидела перегнувшуюся через стол Морэй, держащую её за дрожащие бледные руки. Скрюченные пальцы вцепились в её мышиного цвета кожу едва ли не до крови. Эльфийка толкнула девочку на себя, и готовый упасть стул уверенно встал обратно на четыре ножки.
— Отпусти меня. Вот так, — удрализка потёрла серебристые кровоподтёки, оставшиеся после пальцев адептки. Аврора уронила отяжелевшую голову и с приглушённым стоном заворочала ею по заляпанной скатерти. — Ты меня напугала, крошка. Ты слишком слабохарактерна и безвольна. Твоим разумом едва не завладела мёртвая энергетика. Страшно представить, что было бы, если бы она всё-таки…
— Эй, ты, ведьма! — рычащий рёв со стороны заставил Аврору вздрогнуть и поднять голову.
К их столику, звеня посеребрёнными бляхами на стёганом кафтане, приближался худой и длинный, как жердь, тип с нафабренными усами и окровавленной повязкой на мокрых каштановых волосах. На нём, как на вешалке, сидело старомодное суконное ярко-жёлтое сюрко в чёрную шашечку, с тремя нагрудными чёрными грифонами, стоящими на задних лапах. Его рука сжимала рукоять палаша, выдвинутого из ножен наполовину. И непохоже было, что усач собирался его вложить туда окончательно.
— Ты что с девчонкой делаешь, я у тебя спрашиваю! — повторил он со смешным акцентом на всеобщем языке.
— Угомонись, герой! — серокожая эльфийка резким рывком поднялась, едва не опрокинув стул, и поднесла руки с растопыренными пальцами к груди. — Откуда ты вылез такой, спрашивается? Сивухи перепил, что ли? Проваливай отсюда, без твоих соплей разберёмся!
Странствующий авантюрист остановился в нескольких шагах от чародейки и глянул на Аврору, потирающую кулаками покрасневшие глаза. Затем окинул ненавистным взглядом смолкших посетителей, с нескрываемым интересом наблюдающих за разгорающейся сценой очередного конфликта на межрасовой почве.
— Глядите же, люди, до чего обнаглели остроухие ведьмы в наших владениях! — рука с побелевшими костяшками пальцев ещё сильнее сжала рукоять, но палаш продолжал оставаться в ножнах. — Средь бела дня, у всех на глазах они мучают наших детей, а вы сидите и слюни пускаете!
— Слишком опрометчиво, человек, бросаться такими обвинениями, — гремучей змеёй прошипела удрализка, почти не двигая стальными губами. — Мне ваши чахоточные и тифозные чада задаром не нужны, а эта девочка моя, ясно?
— Дураку яснее ясного, что до хворых детишек тебе нет дела, мегера, — фыркнул усач, и его усы затопорщились под покрасневшим орлиным носом. — Тебе для твоих энтих эксрепиментов надыть лишь здоровеньких, без изъянов, вот ты и ходишь, высматриваешь! Что вы пялитесь, люди? — ударил он ногой по стоящему рядом стулу, и тот с жалобным скрипом укатился в сторону сидящих за одним столиком четверых монахов в мышиных сермяжных рясах с капюшонами. Двое из них поднялись, гремя костяшками на поясах. — Позволите эльфке уйти вместе с захомутанной дитятей? А ну, давай, за волосы ведьму остроухую — и в яму, в яму!
— Дело говорит господин путешественник! — знакомый низкорослик в чешуйчатом плаще встал на стул, чтобы казаться выше и солиднее, и закинул полу на плечо. — С нас довольно! Мало того, что длинноухие давным-давно вытурили нас с южных земель, ломящихся от древесины, угля и руд, так ещё и, вишь, помаленьку утаскивают детей и насылают порчи, чтобы люд вырождался!
— Лучше бы молчал, коротышка, — встрял толстенький мужичок в перепачканном соусом фраке и с помятым цилиндром на круглой лысой голове. От него разило чесноком и пивом за много метров, а сам он выглядел как пропитый алкаш, который случайно нашёл более-менее приличную одежду на помойке и решил приодеться, но наручные механические часы гномьего сбора, выглядывающие из-под манжеты, и монокль в глазу говорили о его высоком статусе. — От вашего коротконогого брата проблем не меньше, а на эльфках хотя бы глаз радуется! Ну и что она сделала? Ребёнка у какого-то запаршивевшего нищего крестьянина выкрала или выкупила, у которого ещё десять таких же дармоедов? Да всё равно эта сопля померла бы в мучениях от дифтерии или скарлатины, одной меньше — одной больше! Сейчас что ни сезон — так начинается мор у нечистоплотных деревенщин, а им ведь делать нечего, побросали тушки детей в скудельницу или продали трупики некромантам и давай по новой баб своих трахать и детей клепать! А так эльфка хотя бы девку себе заберёт, заделает её своей любовницей… Или на поводок посадит и будет таскаться по эльфьим балам и раутам, всё одно будет лучше, чем в этой дырени прозябать!
— Не позволю! — оскалил кривые зубы авантюрист и всё же выхватил палаш, окончательно обозначив свои намерения. Клинок со свистом рассекаемого затхлого воздуха описал дугу над головой усача и уставился кончиком на Элизабет.
