Она вновь смешалась, умолкла, прильнув к Саблезубу, и он ощутил на своей груди горячие слёзы. Он клял себя за малодушие, но не мог связать вместе и нескольких слов, не знал, как успокоить девушку, как сказать о своих чувствах.

– Ты очень красивая, Наоба, – наконец смог произнести он, – правда. И я не думаю ничего плохого. Ты мне очень нравишься, и я…

Он тоже умолк, но, очевидно, слова уже и не были нужны. Мать-Природа руководила своими детьми, мягкая трава стала их ложем, пахучие кусты охраняли их бдительной стражей, а сверху ласково глядело безбрежное море ночного неба, и полное обоюдное отсутствие опыта не стало помехой, ведь ни один из них не знал ещё, чего ожидать, а случившееся превзошло все ожидания.

Их встречи стали повторяться чуть не каждую ночь. Оба искали в них далеко не только телесное наслаждение, а, скорее, возможность ощутить себя кому-то нужным, убедиться, что в беспощадном окружающем мире есть хоть одна родная душа.

Они разговаривали, прижавшись друг к другу, глядя в тёмную глубину небес. Судьба Наобы оказалась удивительно схожей с судьбой самого Саблезуба, которого после рассказа даже пробрала дрожь. Наоба жила в одной из окраинных деревень великого королевства Мхарат, была дочерью местной целительницы, помогающей людям силой богини любви Аранг. Король Дракгор стал кнутом и топором насаждать на подвластных себе землях поклонение богу войны, Змею Арро, везде сооружая жертвенники и ставя своих жрецов. Мать Наобы продолжала учить любви и милосердию, как завещалось ей от предков, и однажды в деревню явились воины Дракгора – с гребнём волос на бритых головах и топорами с тремя шипами на обухах. С ними были ужасные великаны – наполовину люди, а наполовину хищники. Мать Наобы живьём сожгли на деревенской площади, пытавшегося защитить её брата убили, а Наобу хотели отвезти в столицу, чтобы сделать рабыней-наложницей, но она сумела вырваться, вскочила в пирогу и полетела вниз по реке. Чтобы избавиться от погони, они направила лодку в рукав, оканчивающийся порогами и водопадом. Когда пирога разбилась в щепки, Наоба потеряла сознание в бешеном потоке, а очнулась уже здесь, в храме.

«Итак, Дракгор, король Мхарата, – думал Саблезуб, – это он рассылает со смертью отряды бритоголовых воинов и звероголовых великанов. Это по его приказу уничтожили, стёрли с лица земли моё племя, племя Орла.»

О том, что не все люди живут свободными племенами, выбирая вождей и зарабатывая своим трудом всё необходимое для жизни, он уже знал. К физическим тренировкам добавились занятия, на которых будущих убийц учили читать и писать, рассказывали об устройстве мира, о разных странах и населяющих их народах, об их обычаях и укладе жизни. Для Саблезуба это было чрезвычайно интересно, он впитывал новые знания, как сухая губка из сердцевины дерева воду. Их обучали основам языков и наречий самых разных народов, в том числе белокожих и желтокожих, живущих на севере за огромной равниной из солёной воды – морем. Оказалось, что чародеями мира созданы четыре языка, называемых общими; каждый из них объединял языки определённой группы народов, и, благодаря вложенным магическим компонентам, был достаточно прост в изучении, проникая в глубины подсознания. В Храме изучали все четыре общих языка, чтобы будущие воины могли свободно общаться с людьми в любом уголке мира. Всё это должно было служить единственной их цели – нести Смерть.

Наоба рассказала Саблезубу, что во время проповедей погружается в транс вместе со всеми, но по ночам ей снится её мать, жрица богини любви. Она держит её за руку, и говорит о том, что миром должна править любовь, а людей нужно жалеть и прощать.

– Мне кажется, что она протирает мне глаза изнутри, – сказала Наоба, – на них как будто образовывается плёнка, и я смотрю сквозь неё, вижу мир, в котором главенствует смерть. А мама снимает эту плёнку – и я снова становлюсь прежней…

Но последние слова прозвучали не совсем уверенно.

Они прошли также науку телесной любви. Несущие Смерть не могли любить и быть любимыми, в том, чему их обучали, не было места таинству и чувствам. Близость мужчины и женщины представляла собой лишь инструмент, с помощью которого можно было получить нужные сведения, ближе подобраться к жертве, в конце концов – просто сбросить напряжение, мешающее сосредотачиваться на выполнении задания. И чем изощрённее становились объясняемые им приёмы получения наслаждения, тем сильнее Саблезуб ощущал, как словно втаптывается в грязь всё то, о чём он мечтал, любя Бирюзу, то, что происходит между ним и Наобой. Они не прекращали своих встреч, им не нужны были никакие изыски – важна была близость скорее духовная, чем телесная, и всё происходило так же, как и в первый раз – спонтанно и порывисто, горячо и бережно одновременно, и это было наслаждение, которого никогда не постичь, следуя чётким и конкретным инструкциям учителей.

А затем обучение подошло к концу.

Одинокий всадник, постучавший подвешенным на цепи молотком в ворота Школы телохранителей, был закутан в тяжёлый плащ с низко опущенным капюшоном. Часовых он не захотел показать лицо и назваться, лишь потребовал позвать Наставника, при этом произнести непонятное слово. Солнце уже опустилось за кромку недалёкого леса, но основатель Школы, известной во всем Четверокняжестве, Междуречье и даже за их пределами, не спал. Он сидел за столом перед раскрытым огромным фолиантом в старинном кожаном переплёте; огонёк искусно сделанного светильника с полированным отражателем бросал чуть мерцающий свет на пожелтевшие страницы с написанным хитрой вязью текстом, ещё несколько столь же внушительного вида книг лежали рядом. Однако Наставника даже сейчас трудно было спутать с учёным, всю свою жизнь посвятившим одной лишь науке. Даже в том, как он переворачивал страницы, поворотах головы и просто в осанке чувствовалась страшная сила – не та, которую демонстрируют на ярмарках, разгибая подковы и поднимая гружёные зерном телеги, а грозная способность в любой миг взорваться каскадом молниеносных ударов, захватов и бросков, рассыпая вокруг смерть даже без помощи висящего на поясе кинжала с хищно изогнутым клинком.

Узнав о словах путника, он немедленно покинул свою комнату на втором этаже терема и сбежал по лестнице так стремительно, что ученик, вдвое младше его по возрасту, лишь покачал головой, в который раз спрашивая себя, не являются ли густо засеребрившая коротко стриженую голову Наставника седина и резкие морщины у глаз и рта маскировкой.

Вскоре Наставник остался с гостем наедине. Хозяин запер тяжёлый засов, плотно задвинул шторы и извлёк из ящика стола странное устройство, напоминающее причудливое соединение нескольких геометрических фигур из толстой серебряной проволоки. Что-то повернув в устройстве, Наставник поставил его на стол и обратился к хранящему молчание гостю:

– Можешь снять свой капюшон и расслабиться. Здесь – одно из самых безопасных мест в мире. От людей тебя охраняет сотня лучших воинов Запада, а от магического зрения – подаренный тобою амулет.

Пришелец сбросил капюшон, и оказался весьма почтенным, но всё ещё крепким стариком с тяжёлой гривой седых волос и седой же окладистой бородой. Кожу широкого лица с крупными чертами во множестве иссекали морщины, но сама она была здорового цвета, без следов старческой пигментации или болезненной бледности. Большие карие глаза смотрели твёрдо и внимательно, а всё ещё полные губы улыбались тепло и дружелюбно.

Мужчины одновременно шагнули вперёд и обменялись крепким рукопожатием, а затем стиснули друг друга в объятиях. Гость казался старше на добрых два десятка лет, но сразу чувствовалось, что их объединяет давняя, не слабнущая со временем дружба.

Да и на самом деле пришелец был старше хозяина не на двадцать лет, а на все полторы сотни.

– Десять лет, – сказал Наставник, – десять лет мы не виделись с тобой, мой старший названный брат. Время неумолимо, и ни я, ни даже ты не молодеем. Что ж, по-моему, нам нечего сетовать на судьбу: ты – Хранитель Башни, берегущий весь наш мир, ну а я, хоть и куда более скромная фигура, тоже воспитываю своего рода хранителей, и Школа, созданная мною, даёт миру лучших бойцов, на счету которых уже сотни, если не тысячи спасённых жизней.