Там стояли трое: Лера, Зиновьев и Болотов. А на асфальте блестели осколки разбитой банки и черная горка крылатых трупиков.

Зиновьев был вне себя.

– Нет, ты специально меня толкнула! – орал он, надвигаясь на Леру. По его спине, обтянутой белой футболкой, расплылось пятно пота, шея была красной от злости. Из-за поднятых кулаков Зиновьев казался громадным.

– Ты сам на меня налетел! – Лера отступала. – А сейчас не знаешь, на ком злость сорвать, вот и кричишь.

– Умная, да? Думаешь, умная самая? – рычал Зиновьев.

– Убери кулаки, – Лера высоко вздернула голову. – Я тебя не боюсь.

– Ну и зря! – выкрикнул жирдяй. Толстая рука описала круг, и Костя вдруг услышал глухой шлепок. Лера упала на землю, зажимая рот рукой и глядя на Зиновьева округлившимися от растерянности глазами. Из-под её тонких пальцев брызнула кровь заструилась по ладони. А Зиновьев, победно стоя над ней, начал заносить ногу – будто в футболе, для удара по мячу. Но целью его был не мяч. Лерин живот был целью.

Костя не успел ни подумать, ни испугаться – возмущённый до крайности, он только и чувствовал, что дрожавшую внутри злость, хищную и гудящую, как бензопила. И так же, как пила, готов был вгрызться в эту тупую, тяжёлую человеческую колоду. Он с разгону врезался в Зиновьева. Жирдяй отлетел и свалился рядом с Лерой. Тяжело дыша, Костя встал над ним.

– Ах ты… – длинный поток мата, грязный и ранящий, раздробил тишину. Зиновьев начал вставать, и в его глазах Костя прочёл свой приговор. И тогда, чтобы не дать врагу подняться, изо всех сил треснул его томиком Дюма. И попал острым углом книжки прямо в глаз.

Зиновьев взвыл от боли, спрятал лицо в ладонях, а потом отнял руку и тупо уставился на неё. Рука была в крови, и вся правая бровь была в крови, и то, что под ней, тоже.

– Ты мне глаз выбил, козёл! – плаксиво сказал он, поднимаясь.

Перепуганный Костя хотел подать ему руку. Только сперва нужно было поднять Леру, у которой весь перед блузки был в бурых пятнах. Он потянулся к ней, но на шею вдруг обрушился удар. И Болотов, о котором он совсем позабыл, крикнул:

– Бей кудрявого!

Упав на колени, Костя увидел летящую к нему ногу Зиновьева в грязном сером кроссовке…

– Заходи на кебаб! – чей-то голос вырвал его из воспоминаний. – Ашот кебаб делай-йт, кормит, лючше нету!

Радонев уставился на невысокого коротко стриженого азербайджанца – тот протягивал рекламную листовку. Улыбнувшись через силу, покачал головой. На кладбище ждут рабочие, может быть, даже закончили менять памятник, а он застрял на этом рынке.

Загрузив покупки в машину, Радонев сел за руль и двинулся к кладбищу Раос. Магнитолу он выключил: хотелось побыть в тишине. Но дребезжание старенькой машины отвлекало, да и сердце было неспокойным. Детская история разбередила душу. Если бы та бабуля с рынка именно сейчас сказала ему о справедливости, Костя нашел бы, что ответить…

Доехав до кладбища, Радонев оставил машину возле ворот, и пошёл по центральной аллее, прижимая к груди коробку с рассадой. Он оглядывался по сторонам, сверяясь с указателями и одновременно отыскивая взглядом бак с водой: вроде бы на кладбищах ставят такие, чтобы можно было полить цветы или убраться на могилке. Но вокруг были только надгробия, возле которых пышно росла буйная майская зелень.

Тихо, лишь синицы тренькают о чём-то, да долбит вдалеке упрямый дятел.

Высокий мужчина в сером плаще стоял у из могилы с высоким золочёным крестом так неподвижно, что сперва показался Косте очередным памятником: здесь таких, серо-мраморных, было полно. Радонев даже вздрогнул, когда тот шевельнулся. В руке блеснула бутылка с длинным горлышком, седая голова запрокинулась – мужчина пил коньяк, как воду, ничего не видя и не слыша вокруг себя. Опустив глаза, Костя прошел мимо.

На отцовской могиле возились трое: чеченец Исламбек и два его сына, таких же рослые и немногословные. Они уже установили надгробие, и теперь заканчивали монтировать кованый заборчик. Деревянный крест, снятый с могилы, лежал неподалеку.

Обменявшись с Костей рукопожатием, Исламбек кивнул в сторону креста.

– Сейчас сожжем, а пепел тебе. Тут будешь?

– Буду, – Радонев показал глазами на цветы. – Пока не посажу, не уеду. Деньги возьми, Исламбек.

Он рассчитался с рабочими и остался у могилы один. Присел на корточки, протёр рукой фотографию отца. Тот смотрел добродушно, и лицо было гладким, как до пожара. Таким Костя мог бы сделать его сейчас. Мог бы… если бы отец выжил.

– Вот я и вернулся, папа, – тихо сказал Костя.

Он принялся высаживать цветы, вполголоса рассказывая отцу свои нехитрые новости. О матери, с которой всё в порядке, и о которой теперь есть кому заботиться. О своей поездке в Австрию, которая, как ни крути, пошла на пользу. О новой работе… Он умолк, снова вспомнив про Леру. И покачал головой: бывают же в жизни совпадения! Стоило только решить, что детская мечта об офтальмологии должна стать реальностью – и он встречает девушку, из-за которой эта мечта когда-то появилась.

…Тогда, в лагере, Зиновьев вырубил его этим пинком. Когда Костя пришел в себя, испуганная Лера трясла его за плечи.

– Слава богу, ты жив! – выдохнула она. – Они тебя пинали, сильно. Я сбегаю в медпункт, не вставай, у тебя может быть сотрясение и переломы.

Она говорила, морщась от боли, и кровь всё еще капала с её верхней губы. Зиновьева и Болотова уже не было.

– Со мной всё в порядке, – сказал Костя и сел, потому что лежать перед любой девчонкой было позором, а перед Лерой – тем более. Голова кружилась, болели ребра и саднило плечо. Но если не считать этого, он действительно был в порядке.

– Всё равно нужно врачу показаться, – покачала головой Лера.

– И тебе. Больно, наверное?

Она замялась, но кивнула. В заплаканных глазах мелькнула обида.

– Я их отлуплю, – пообещал Костя. – Эти гады больше никогда не будут к тебе приставать.

Но выполнить обещание он не смог. Когда они с Лерой подошли к медпункту, оттуда вывалился Зиновьев. Его правый глаз был крест-накрест залеплен пластырем поверх толстой марлевой салфетки, на футболке темнели пятна крови.

– Ну, всё, вам хана! —крикнул он и припустил по направлению к домику, где размещался их отряд.

Видимо, услышав его крик, медсестра высунула голову из окна.

– Ещё раненые! – недовольно воскликнула она. – По одному заходим!

Костя пропустил Леру и присел на крыльцо медпункта. Голова всё еще кружилась, его подташнивало, но это было полбеды. Перед глазами стояло лицо Зиновьева, повязка на его глазу пугала до замирания в животе, и Костя со страхом думал: а что там, под повязкой? Неужели… пустота? Чёрная глазница с жёлтой костью в глубине… И он теперь будет, как Терминатор в фильме – страшный, раненый, на всю жизнь… И в этом виноват он, Костя. Это он выбил Зиновьеву глаз той книжкой.

Колючие мурашки побежали по коже, и Костя сжался ещё больше, обнял коленки руками, уже не чувствуя, как саднят ребра. Верить в худшее не хотелось. Можно ли выбить глаз вот так просто? Что это вообще такое – глаз? Как он устроен, так ли беззащитен, как выглядит? Ему вдруг захотелось узнать об этом всё. И не только узнать, но и исправить как-то свою ошибку. Острое чувство вины захлёстывало его, не давало дышать. Потому что, каким бы гадом ни был Зиновьев, он не заслуживал стать страшным, как Терминатор.

Никто этого не заслуживал.

Он тонул в этих мыслях, в чувстве вины и в раскаянии. А потом сзади приоткрылась дверь. На крыльцо вышла Лера, встала перед Костей, ощупывая пальцами марлевый тампон, приклеенный к верхней губе полоской лейкопластыря.

– Мне фвы наофыли, – сказала она. – Вавефное, фвам останефся.

И Костя понял, что швы ей накладывали под заморозкой, потому она и говорит так невнятно. А то, что шрам – да какая разница, он всё равно ее не разлюбит.

– Заходи, драчун, – крикнула из окна медсестра. И голос ее звучал недобро.