– Вы прекрасно играете, – довольно сказал Пряниш, когда затихли последние звуки ноктюрна. А Майя захлопала, воскликнув:

– Лера, это очень, очень классно! Я тоже обожаю Листа, и мы можем…

– Потом обсудите! – Пряниш оборвал её хозяйским тоном. – Сейчас я должен рассказать Валерии о нашем музыкальном театре. Как вы знаете, это театр с мировой известностью. Поэтому играть в нём – большая честь.

Он неожиданно умолк, завозился. Послышался звук газа, выходящего из-под пластмассовой  пробки, а потом – глубокие, жадные глотки. Пряниш откашлялся и, закрыв бутылку, продолжил:

– Как Прометей дал людям огонь…

– И воду, – невинным тоном добавила Майя.

– Да, и воду, – машинально повторил Пряниш. – Так вот, Валерия, как Прометей дал людям всё нужное, так и наш музыкальный театр стремится, чтобы слушатели могли выбирать. Хотят классическое исполнение – пожалуйста, у нас есть Вейдман и Поляков! Хотят современную инсинуацию, есть Серебрянская!

– Инсинуацию я очень даже могу, – горячо подтвердила Майя.

– И я всегда говорю: мы должны вытягивать себя из болота, как Дон Кихот вытягивал себя за волосы! – с жаром продолжил Пряниш.

– А я за шо? – с жаром воскликнула Майя, сдобрив голос одесским акцентом, таким ядреным, что Лера не выдержала – улыбнулась. Да и то, что напыщенная речь директора была полна ошибок, и веселило, и смущало одновременно. Ей казалось, что каждый ребенок должен знать – за волосы из болота себя вытаскивал Мюнгхаузен, а не Дон Кихот. Да еще этот Прометей с водой, «инсинуация» вместо «интерпретации»…

– Виктор Сергеич, а расскажите еще что-нибудь, – вкрадчиво попросила Майя.

– С тобой я, Серебрянская, после поговорю! – грозно ответил Пряниш. – Ну а с вами, уважаемая Валерия, мы увидимся после вашей выписки. И надеюсь, вы с Майей не будете терять время, как она это любит, а обсудите новый репертуар. Засим откланиваюсь!

И небрежно пожав руку Леры, он вышел из палаты. Чуть стихли его шаги, телохранитель Олег приоткрыл дверь:

– Все живы?

– Пока да, – откликнулась Лера. Пряниш ей не понравился, но она понимала, что с его существованием придется смириться.

– Запасайся бронежилетом, – посоветовал Олег, будто уловив ее мысли. – Май, домой поедем? Тут уже обед несут.

– Оставь нас еще на пару минут, Олежка, – ласково попросила Майя.

Когда дверь закрылась, Лера спросила:

– Олег – твой парень?

– Просто друг. Очень хороший друг. От Пряниша защищает, когда у меня нервы сдают, – вздохнула та. – Я Савве Аркадьевичу на Прянишские проделки почти не жалуюсь, он от этого расстраивается. Всё-таки они старые друзья. Хотя Шерман его может одним щелчком вышвырнуть из театра…

– Как так?

– Очень просто. По документам – всё Шермана. Просто ему некогда заниматься этим проектом, вот он и поставил на директорскую должность Пряниша, – ответила Майя. – Ты извини, я злая сегодня на этого так называемого директора. Выбесил меня с утра. Представляешь, они переставили всё в репетиционной! Ну, я сначала пыталась скрипку найти, а потом ещё и на рояль бедром налетела. Там синяк уже, наверное… А это ведь Прянишские инициативы, с перестановками. И ведь знает, сволочь, что я ничего не вижу – а всё равно делает.

– Но ты ему высказала? – возмутилась Лера.

– А как же! Только он знаешь что заявил? «Анафема – мать порядка»⁶. И ускакал в коридор. Вот и всё, вот и поговорили. И всегда так. Хоть смейся с него, хоть плачь.

Лера не нашлась что ответить.

– Кстати, рояль для тебя переставили. Шерман хочет, чтобы мы попробовали сыграть в дуэте, – добавила Майя. – Так что будем вместе репетировать. Разучим что-то из классики… да хоть того же Листа! Или можем своё написать. Скрипка и рояль – прекрасное сочетание! Ты ведь в любом случае будешь в театре работать, да?

«Она сейчас о том, что результат операции не предскажешь, – поняла Лера. – Намекает, что если всё кончится плохо, я не останусь одна». Горячее чувство благодарности – как тогда, при встрече с меценатом – захлестнуло её, затопило жаркой волной. Но в глубине души снова ожил и шевельнулся ужас. Слишком трагичной была история Майи, слишком силён был страх остаться в темноте…

«Хорошо, что Костя здесь, – подумала она, – мне бог его послал. Всё-таки спокойнее, когда среди врачей есть знакомый».

Войдя в квартиру, Костя раздраженно бросил на полку сумку с документами, и она случайно сшибла пузатый флакон маминых духов. Тот бухнулся на ковер, как маленькая бомба. Радонев быстро наклонился и, уже поднимая его, услышал торопливые женские шаги.

– Костик, это ты? – из-за двери родительской спальни выглянула мама. Крашеные басмой волосы, обычно уложенные в аккуратную прическу, сейчас были растрёпаны, в проборе светилась седина. Бледное, изможденное лицо: из-за нелепой летней простуды, протекавшей так тяжело, мама сильно похудела.

Костя встревожено нахмурился:

– Мам, ну почему ты босиком? Всю ночь температуру сбивали, ещё хочешь?

Она поправила мохеровый шарф, накрученный вокруг горла – его концы были заправлены под воротник голубого халата. Сказала осипшим голосом:

– Думала, случилось что… Как съездил? Ты чем-то расстроен?

Вздохнув, Костя скинул туфли, пакет с медицинским халатом и сменной обувью пристроил в углу.

– Всё в порядке, просто устал… Так, пойдём я тебя уложу. Таблетки пила? – допытывался он, проходя в родительскую спальню. Мама, неловко подобрав халат, легла в постель. Он подоткнул одеяло ей под ноги и грозно спросил: – Температура какая?

– Нормальная, помогли твои лекарства, – в ее карих глазах всё еще тлело беспокойство. – Ты разговор не переводи, сынок. Я же вижу, на тебе лица нет.

– Мамуль, ну, правда, я в норме! – ответил он. Но, не желая врать ей в лицо, отвёл глаза. – Я на новую работу ездил, а на дорогах такие пробки… Совсем отвык от московского трафика. Наверное, лучше добираться на метро.

Мама сразу успокоилась, одобрительно погладила его по руке.

– И правильно, Костик, не трать ты нервы на этих дорогах.

Он кивнул, подошел к окну. Тяжёлая коричневая штора мягко скользнула по руке, когда он потянулся к закрытой форточке – нужно было проветрить. Костя вдохнул свежий, чуть пахнущий цветами воздух, глянул на куст пионов, растущий под окном. Пышные цветочные шапки склонялись почти до земли, пахли тягуче, сладко. Этот куст, как и другие многолетники – ландыши, ирисы, шток-розы – здесь сажали родители. Костя тогда ещё учился в школе.

– Я тебе чай сделаю, с малиной, – сказал он маме.

На кухне Костя зажег газ под синим эмалированным чайником, заглянул в заварник. Оттуда пахнуло мятой и смородиной: их распаренные бледно-зелёные листочки прилипли к выпуклым стенкам. Костя вытряс их в мусорное ведро, сунул чайничек под кран. И не удержался, закрыл глаза.

Жить вот так, в темноте – каково это?..

Он медленно провел рукой по гладкому боку чайника, пытаясь ощутить его изгибы, шероховатость рисунка, пытаясь увидеть… Теплая вода заструилась по руке, затекла в чайник, и Костины пальцы скользнули вслед за ней. Их кончики зашарили по фарфоровым стенкам, пытаясь нащупать тонкую коричневую полоску, оставленную заваркой. Косте казалось, что он чувствует её, смывает: ведь вроде бы, заскрипело под подушечками пальцев так, как скрипит чистое… Но открыв глаза, он увидел, что коричневые пятна никуда не делись. И, досадливо цыкнув, потянулся за губкой.

Потом было ещё несколько таких же нелепых и даже глупых – с его-то «единицей» по зрению! – попыток сделать что-то, как-то выжить в темноте. Смотреть руками, слухом, обонянием, включив на максимум оставшиеся органы чувств. И уже через пару минут осознать: таким беспомощным он не чувствовал себя никогда.

Кухня, знакомая до мельчайших деталей, вдруг поменяла облик. Точнее – утратила его. От открытого окна повеяло опасностью, пол под ногами стал чужим, будто нехоженым. Посуда попряталась, сдвинувшись с привычных мест. И даже пространство одновременно расширилось и искривилось: холодильник вдруг выпятил железную грудь и больно ударил по локтю, когда Радонев слишком резво сунулся в стоящий рядом шкаф. Костя потянулся к плите – но там, где она стояла, оказался провал, в который рухнула его уверенная рука. И чтобы понять, не задуло ли шальным сквозняком мелкий огонёк под чайником, ему пришлось тянуться вперед и ловить ладонью его теплое, трепещущее эхо.