Начались подготовительные работы, земля была тяжелая и жирная, как вакса.

«И это пятый штык... — думал Гребенников, глядя на выемку земли под фундамент коксовых печей. — Что будет дальше?»

Он сидел на бревне и смотрел на землю. «Да... Сожми в кулаке — пойдет вода. Называется, завод ставим! И кто, в самом деле, выбрал под коксохим такое место? И вообще... Коксохим у нас — другое государство... Не действует ли телеграмма?..»

Он высказал опасения насчет грунта французским консультантам.

— Но экспертиза грунтовых горизонтов? Заключение вашего эксперта Плоева? — пытался успокоить двадцатитрехлетний инженер Люсьен, пользуясь услугами своего старшего товарища Шарля Буше как переводчика.

Пришлось еще раз вызвать «скорую помощь».

В сентябре приехал Плоев. Консультант обошел площадку коксохима с неизменной палочкой и, как врач, которого некстати потревожили беспокойные родители, постарался отделаться возможно скорее.

— Но... что с... водой? — спросил Гребенников.

— С водой? На то осень...

— Профессор, вам — шутить, а нам — строить.

— Генеральный план утвержден ВСНХ. Что вас смущает?

— Грунт!

— Грунт? Выдержит. А бетонировать надо при любом грунте.

На том расстались. Вскоре дошли до намеченной глубины котлована. Собственно, вопрос был ясен: два с половиной килограмма нагрузки на один квадратный сантиметр грунт выдержать не мог, даже при бетонировании котлована. Это подтверждали свои гидрогеологи и свои геологи. Пробная забивка свай лишний раз подтвердила опасения: сваи полезли в грунт, как спички в мыло. Но Гребенников по опыту знал, что если остановить работу и начать разведки нового места, а затем попытаться утвердить новую площадку, начнутся бесконечные выезды комиссий, споры, и это в конечном счете затянет строительство коксохима на непределенный срок. Следовало найти другое решение.

Гребенников созвал совещание. Пришли французские консультанты, гидрогеологи, инженеры-строители, сибирские и украинские печеклады. Совещание проходило во временном клубе коксохима. Он был из легкого дерева, плохо сработанный, с перекосившимися за лето рамами. «Другое государство... И почему нас никто до сих пор по башке не стукнул?»

— На болоте ничего не построишь! — сказал десятник Сухих, выдвинутый Гребенниковым на должность прораба.

— Постой! Откуда у тебя, товарищ прораб, болото взялось? Почему воду сюда спускать позволил? — наступал Журба, не глядя на Сухих, с которым был в натянутых отношениях с первых дней стройки.

В защиту прораба выступил Шарль Буше. Начались исторические разведки, помянули Плоева, охаяли площадку. Выругали Грибова, Радузева и мистера Джонсона, в которых видели главных виновников неудачного выбора места под коксохимический завод.

— Их надо привлечь к ответственности, — предложил парторг коксохима Суслов. — Чего в самом деле? Пусть отвечают.

— Привлечешь... Как же... Джонсон давно смотал удочки... — заметил Сухих.

— Этот смотал, а есть те, что рыбачат...

— Остается одно: пересчитать нагрузку печей! — сказал Буше. — При уменьшении нагрузки до одного и семидесяти пяти сотых килограмма на один квадратный сантиметр можно допустить стройку без больших опасений.

— Уменьшить? Но... это значит пересчитать производительность! — рубнул Гребенников.

Совещание выбиралось из колдобин на дорогу, завязалась словесная перестрелка. И все время, пока она шла, Женя Столярова, недавно появившаяся на коксохиме, ощущала на себе глаза француза. Она видела его не первый день; он честно относится к работе, но многое не нравилось в нем, даже больше — отталкивало, хотя Шарль Буше держался в высшей степени корректно.

— Одно из двух: либо пересчитать, либо — другая площадка. Третьего выхода нет! — категорически заявил Буше.

— Нет! Должен быть третий выход! — настаивал Гребенников.

Снова возвратились к первоначальному проекту, к планшетам, водили по ним никелированными наконечниками карандашей.

— Попробуем немного передвинуть завод на северо-восток, — предложил Люсьен. Он подчеркнул слово «немного», точно предложение его являлось техническим компромиссом.

— Инженер, меня удивляет ваше предложение, после того что сказал начальник строительства, — вмешался Журба. — Передвинуть — значит нарушить генеральный план, бросить то, что сделано, затянуть стройку, отступить перед трудностью. Надо искать другой выход.

— Друзья мои, согласитесь, выбор площадки...

Шарль Буше обращался ко всем, но его живые, как у мыши, глаза смотрели только на Женю.

Наступила пауза.

Потом Буше стер улыбку с губ и сказал сухим голосом:

— Я позволю напомнить более раннее заключение о грунтах. Эти материалы имеются в архиве строительства за 1916 год. Еще тогда ваши гидрогеологи, работавшие по поручению акционеров, дали заключение о площадке как о месте ненадежном. Коксохимический завод ставить на логе нельзя. Почему не послушались? Кто отменил заключение?

Шарль наступил на больное место.

— Выводы? — сурово спросил Журба, вспоминая свои первые впечатления о площадке.

— Я уже сказал...

— С ними нельзя согласиться. О перерасчете печей или о перемене площадки теперь, когда доменный сходит с чертежа на грунт, не может быть речи. Не забывайте, что уже отрыт котлован, что многое сделано в цехе конденсации. Коксохим должен стоять здесь, и мы обязаны к сроку обеспечить свой доменный цех своим коксом!

— Да, товарищи, коксохим должен стоять здесь. Подумайте о технических предложениях и доложите мне. Даю два дня срока.

Гребенников закрыл совещание, на котором ни к чему не пришли.

— Я не помешаю вам?

Женя оборачивается: Шарль кланяется как-то необычно, старомодно. Женя останавливается.

Утро, хотя и не солнечное, но и не хмурое. Женя идет по площадке. Вот там — ее доменный. Коксохим еще чужой...

— Не смею задерживать. Разрешите немного проводить вас, хочу поделиться впечатлениями. Совещание оставило у меня нехороший осадок. В сущности, у нас нет разногласий. У нас одна цель. Вопрос в выборе средств. И в тактике. Товарищ начальник строительства отстаивает наиболее трудный вариант глубокого бетонирования. Место явно неудачное.

Женя заметила, что у Шарля Буше слово «товарищ» звучало, как «господин».

— Но бетонировать с забивкой свай безумно неэкономно. Наконец, время. Честное слово, мы быстрее успеем заново отрыть котлован и перестроить то, что сделано здесь, чем если начнем забивать сваи и так далее на этом неудачном месте. Почему не сдвинуть коксохим на северо-восток? Там есть великолепная площадка. Я осмотрел ее.

Женя вскидывает брови.

— Вопрос решен. Зачем к нему возвращаться? И зачем именно мне вы говорите об этом?

Француз оглядывает девушку, Женя краснеет, но не прячет лица, не отворачивается. Шрам от виска к подбородку сбегает вниз ручейком. Шарль не может оторвать взгляда от этого шрама.

— Что вы так пристально рассматриваете?

Буше смущен.

— Одна тяжелая для меня история...

— Можете рассказать?

— Стоит ли? Она связана с Клотильдой, дочерью моей. Ей столько же, сколько вам.

— Я не люблю недомолвок. Говорите, раз начали.

— Девочке было пять лет. Я катал ее на санках, она расшалилась и попросила позволить съехать с крутой горы. Я позволил. Больше того, я даже подтолкнул санки... И они покатились... Когда опомнился, девочка уже мчалась с бешеной быстротой. И только тогда я заметил, что внизу горы, на дорожке, по которой катилась девочка, возвышался бетонный столбик. Я закричал... Я пустился догонять санки... Но разве догонишь? Что со мной было... Господи... Санки наскочили на столбик и перевернулись. Девочка ударилась лицом... Я и теперь не могу спокойно вспоминать... У нее сорвало с лица кожу. Ребенок был обезображен на всю жизнь...

Шарль хрустнул костяшками пальцев.

— И мое обезображенное лицо напоминает вам дочь?

Женя идет быстрее, Шарль едва поспевает за ней.