Журба решил воспользоваться глубокой расщелиной в скале и повел встречные штольни с двух сторон. Он рассчитал для минной камеры первой штольни двадцать пять тонн аммонита, для второй — сорок, по формуле Березкова.

Работу вели тихо, словно в тылу врага. На одноколках подвозили взрывчатку. Когда все было подготовлено, на зарядку камер стали Журба, старик Безбровый, бывший золотоискатель, и Яша Яковкин, перешедший с геодезических работ на путейско-строительные, — все трое в резиновых сапогах. На рабочих, закладывавших штольни взрывчаткой, были тряпочные опорки.

— Легче, легче! — покрикивал Безбровый на подсобников, когда мешок с аммонитом грохался на землю.— Это тебе не рожь на мельнице ссыпать...

— Про рожь забывать стали... — буркнул Коровкин.

— Хватит говорить! Ахнет — покатимся колбасой к прабабушке на рога! — остановил их Журба.

За взрывчаткой стали укладывать мешки с землей, вплотную один к другому, оберегая провода, тянувшиеся в деревянных желобках вдоль штольни.

Работали дружно. Журба взвалил на плечи мешок, но через не замеченную прежде дырку густой струйкой посыпались за ворот рубахи черствые крупинки. Было до того противно, что он сбросил мешок и полез за рубаху, но с рукой занес еще больше земли. Выругавшись, взял мешок на руки, как ребенка, и понес.

Потом плотно завалили пространство песком, прилопатили. Журба беспрестанно подгонял людей, тревожно поглядывая в небо: с юго-востока неслась туча, неслась с необычайной быстротой, нивесть откуда взявшаяся. Свет все время менялся: на земле тускнело, становилось темно, почти черно, и снова прояснялось.

Еще несколько минут назад солнце щедро золотило лес, а потом погасло, на деревья лег прозрачный сумрак, вершины тонких березок тревожно затрепетали, словно хотели оторваться и улететь вместе с ветерком.

Лиловое небо уже перечеркивалось зигзагами молний.

Журба поднялся на увал: холодный ветер плотно прибил к телу влажную от пота рубаху; края ее при этом порывисто трепыхались, как флажки.

— В укрытие!

Ребята бросились в «блиндаж» — укрытие за скалой. Взметнулся ветер, на головы посыпался ворох сучьев и прошлогодних игл, словно их принесла с собой туча. Хлынул поток ледяной воды.

Журба и старик Безбровый бежали последними.

— Брезент! Крепи брезент! — крикнул Журба Яковкину.

Пока Яша и старик Коровкин закрепляли брезент, Журба прятал под резиновый плащ сумку с динамитными патронами, подрывную машинку и аккумулятор.

— Каково?

Он посмотрел на черные усики Яшки.

— Дрейфишь?

— И не подумал!

«А ведь положение серьезное: взорвется — косточек не соберешь...»

Вода лилась свободно, полновесными струями; немного спустя ливень сменился крупным, с горошину, дождем. Журба вдыхал полной грудью свежий озонированный воздух и поглядывал вверх: дождь звонко стрелял по туго натянутому брезенту.

— Эк, его прорвало! — ворчал Безбровый, держась за корни деревьев. — Так и до беды недалеко.

— Ничего не будет, до самой смерти! — пренебрежительно заявил Яшка. — Я уж повидал за свою жизнь.

— Повидал... — съязвил Безбровый.

Яшка невозмутимо глянул на ворчуна.

— Я вот с таких лет, товарищ Журба знает, где только не перебывал! И в Иркутске, и в Хабаровске, и в Омске, и на Урале. У меня жадность видеть. Когда объявили про пятилетку, решил найти такое местечко, чтобы начать с первого кирпича. Чтоб ничего не было: пустое место перед тобой, а ты тут один. Начать строительство на пустом месте, значит. И чтобы город вырос.

Путейцы с интересом слушали Таракашку, как шутя называл Яковкина Журба.

— И ехали мы сюда не так, как другие, а через тайгу, дальней дорогой. Первые приехали, семь нас человек. Это теперь и бараки, и контора есть, и остальное, а тогда в палатках жили на пустыре, под горой Ястребиной, одни на округу, не считая, понятно, улуса Тубек. По пустырю стали ходить с нашим инженером Абакановым. Веселый инженер. Я у него геодезистом работал. И вот однажды Абаканов говорит: «Здесь, где ты стоишь, через два года сталь польется!» Понял? Меня тогда дрожь взяла... Носил я за ним треноги, и рейки держал вверх ногами, как требовал инженер, и вешки втыкал, и от дождя прятал разные оптические инструменты. Помню еще, инженер Абаканов показал на ровное место и говорит: «Запомните хорошенько, ребята, на этом месте стоять будет самый красивый в Сибири город. Поклонитесь этому месту. Социалистический город поставят здесь люди...» И сам поклонился. Вот оно, какое, наше место...

Рабочие, сидя на корточках и грызя кедровые орешки, ни единым словом не перебивали Яшку. Даже старик Безбровый повернул в его сторону голову.

Под ногами оползала земля, молнии беспрестанно полосовали небо: было похоже, будто в темной комнате включали и выключали свет.

Яша, приподняв острые плечи, натужисто держался за корни, чтобы не сползти вместе с землей. Его руки при свете молнии казались синими.

— Так вот, товарищи, приехал на строительство...

В этот миг молния ударила в дерево: голубые шары покатились по ветвям с сухим треском.

— Шары! Шары катятся! — восторженно воскликнул Яша, выбегая под дождь.

— Может, нам куда податься в другое место? Здесь и динамит, и аммонит... — посоветовал старик Безбровый.

— Чего доброго...

Он каждый раз вздрагивал, когда гром палил, словно из крупнокалиберных пушек.

От молний, разрывавшихся со страшным грохотом, остро веяло свежестью. Косматый Коровкин полез за куревом, но Безбровый схватил его за руку.

— Так вот, товарищи, приехал я сюда...

— Прикуси язык, сколько можно! — разъярился Безбровый.

— Как же, прикуси!..

Когда дождь утих, Яша первым вышел из укрытия. Умытое, необыкновенно чистое небо, освобожденное от туч, широко распахнулось над головой. Природа ожила. На лакированных листьях кустарника лежали прозрачные крупные капли, они были подвижны, как ртутные капельки, и при малейшем прикосновении к веточкам стремительно скатывались с листьев.

Проверив еще раз выход электропроводов из камер, Журба велел рабочим идти за ним. Яковкин нес подрывную машинку, аккумуляторные лампочки и пел высоким тенорком:

Безбровый, разматывая катушку, тянул провода, как тянут их на передовой позиции телефонисты, а Никодим Коровкин длинной палкой, кончающейся развилкой, забрасывал их на сучья. За ним шли рабочие.

Журба, накинув на плечо ремень от сумки с динамитом, замыкал группу. Когда с деревьев падали за воротник рубахи ледяные капли, он шарахался в сторону и приседал.

Группа прошла мимо разбросанных среди деревьев ящиков и жестянок от взрывчатки. Оставив людей за выступом дальней скалы, Журба приступил к проверке линии: она оказалась в порядке. Тогда он взял у Яковкина подрывную машинку.

...Пока мать выгуливалась по перелескам, оставляя на теплой земле смятые шерстинки, медвежата бегали взапуски, заходили в воду. Ночью в теплом логове, куда привычно забирались малыши, пахло молоком. Медвежата, скуля, прижимались друг к другу.

На рассвете гулкое постукивание разносилось по тайге, медвежата поворачивались вокруг согретого места и снова ложились на правый бок. Утром открывали глаза. Косой луч пересекал вход в логово, становилось щекотно; малыши выползали из берлоги.

Высокие лиственницы, густая трава, кустарник. Солнце весело прыгало с ветки на ветку, а по земле бегали тени, и было хорошо гоняться за тенями, за солнечными бликами, барахтаться на теплой земле.

От берлоги отходить далеко медвежата еще не решались, да и здесь было хорошо: улитки, кузнечики, грибы, еды вдоволь. Мимоходом малыши любили лакомиться муравьями: кислота приятно возбуждала вкус, но хотелось чего-нибудь сладкого...

Отвалявшись, самец и самка разошлись: жить вместе при детях не полагалось. Самка пошла на восток, самец — на запад.